Фидель Кастро - Себастьян Бэлфор

Однако съезд проголосовал в пользу некоторых элементов реформистской программы. Статья устава партии, относящая ее к атеистической, была снята, тогда как сама партия частично была намерена включить свой «национальный характер». Съезд также одобрил прямые выборы депутатов в Национальное Собрание. До этого кандидаты в Собрание не могли быть прямо избранными тайным голосованием, их выбирали как кандидатов избирательных комитетов возникших в народе организаций, но пока они не являлись членами партии, ни одна непартийная организация не могла выставлять кандидатов. Таким образом, на всеобщих выборах в феврале 1993 года 70 % кандидатов являлись членами партии, и все кандидаты, включая двух министров-«протестантов», которых в итоге избрали, были перечислены в так называемом объединенном избирательном бюллетене, предложенном правительством. Следовательно, избирателям был предоставлен выбор: голосовать за официальный список кандидатов, против него или воздержаться. В результате из 98,8 % проголосовавших 88,4 % выбрали объединенный избирательный бюллетень, 7,2 % были против, и 4 % проголосовали за 1 кандидата из списка[236].

Таким образом, чистка реформистов не означала отказ от реформ. Ограбление их главных идей, присваивая некоторые из их предложений, являлось способом признания их идей, не позволяя им выступать против режима. Наоборот, это удовлетворяло консервативных противников перемен внутри партии и среди военных, без отказа от возможности ограниченной реформы. Действия руководства еще раз подтвердили, что Кастро не мог свободно диктовать политику, а ему постоянно приходилось улаживать конфликтные ситуации в самой партии и за ее пределами.

Однако, несмотря на красноречивую защиту социалистической ортодоксии, речи и интервью Кастро все больше подчеркивали постоянную идею его политической карьеры: изначальное противоречие в современном мире существует не между социальными классами, а между Севером и Югом, между развитыми и развивающимися народами. Кубинский социализм, состоящий из центризма, аскетизма и социальной справедливости, был представлен как образец не для индустриально развитых стран, как в общепринятых марксистских статьях, а для стран «третьего мира». В интервью испанскому журналу Кастро заявил: «Маркс считал, что социализм — это естественный результат развитого капиталистического общества. Но жизнь показала нам, что социализм — это идеальный инструмент развития в странах, оставшихся позади». В подобном интервью мексиканскому корреспонденту в 1991 году он сказал: «Они говорят о провале социализма, но где успех капитализма в Африке, Азии и Латинской Америке?»[237]. После развала советского социализма Кастро повел себя даже более выразительно, как чемпион мировых бедняков против посткоммунистического триумфализма либерального капитализма. Па четвертом Съезде он заявил: «Теперь мы несем всемирную ответственность… мы сражаемся не только за нас и наши идеи, но и за идеи всех эксплуатируемых, угнетенных, ограбленных и голодных людей во всем мире»[238].

Тем не менее возможность солидарности стран «третьего мира», вероятно, никогда не была ниже, чем в середине 90-х гг. Кубинские прежние союзники в Латинской Америке и в Африке или потеряли власть, или приняли новую капиталистическую ортодоксию. Друг Кастро, бывший социалистический премьер-министр Ямайки Майкл Манлей, был нанят «Телеграфом и Радио» для попытки убедить правительство Кубы заключить контракт с британской фирмой на модернизацию кубинской телефонной сети[239]. Тем не менее Кустро до сих пор обладал широко распространенной поддержкой в Латинской Америке, как было очевидно во время его визита в Боливию и Колумбию в 1993 году, когда его осаждали толпы доброжелателей. Для многих он оставался символом неповиновения продолжающемуся экономическому и культурному империализму Соединенных Штатов. Но его старые боливийские видения объединенной Латинской Америки против хищнического Севера за тарифными и долговыми барьерами больше не оказывали влияния на латиноамериканских руководителей, которые пересмотрели свои долговые проблемы и стремились приобрести новые кредиты и выгоды от тесных торговых связей с Соединенными Штатами[240].

Вероятно, Куба снова стала приемлемым политическим партнером для Латинской Америки, отбросив континентальную партизанскую стратегию, — Кастро был принят мексиканским президентом Карлосом Салинасом на саммите глав государств Латинской Америки в Гвадалахаре (куда впервые не пригласили США), и Карибский общий рынок (Кариком) обсуждал торговлю с правительством Кубы, но политика Кубы и политика большинства латиноамериканских руководителей шла в противоположных направлениях, как признал сам Кастро[241]. Со своей стороны, латиноамериканские «левые» отклонили демократическую центристскую и государственную социалистическую модель, до сих пор поддерживаемую Кубой, тогда как антиимпериалистические традиции Лазаро Карденаса и Перона были радикально переопределены их последователями — Карлосом Салинасом и президентом Аргентины Карлосом Менемом. Но пока попытки Кастро воззвать к радикальному националистическому наследию Латинской Америки не могли приобрести для него пи новых последователей на континенте, ни возрождения законности на Кубе[242].

Подобным образом со времен «Пересмотра», а особенно после распада Советского Союза, кубинское руководство намеревалось сократить диалоги с Октябрьской революцией в пользу первоначальности происхождения кубинской революции, ее латиноамериканских связей[243]. Предыдущий поток статей о братских связях с Восточной Европой и Советским Союзом способствовал появлению столбцов о современной Латинской Америке и о героях латиноамериканской и кубинской независимости. Социализм стал синонимом особой природы кубинского эксперимента, хотя кубинские лидеры продолжали использовать риторику марксизма-ленинизма. Работы Че Гевары по жестокой критике советского ревизионизма были снова выдвинуты Кастро. «Мое восхищение и симпатия к Че возросли, — сказал Кастро в интервью в 1992 году, — после того, как я увидел все происходящее в социалистическом лагере, так как он был твердо против методов построения социализма с использованием категорий капитализма»[244]. На выборах в Национальное Собрание в феврале 1993 г. Кастро выставил себя как кандидата от избирательного округа подножия Сьерра-Маэстры, которое включает некоторые пригородные районы Сантьяго; это был символический жест, помогающий вызвать в памяти первые дни Революции. Рядом с тяжеловесной догмой советского социализма Кастро вновь использовал призыв Че Гевары к справедливости и равенству, как основным категориям Революции. Таким образом, в последний год своего лидерства Кастро обратился к ранним ценностям Революции, существовавшим до принятия марксизма-ленинизма.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});