Фидель Кастро - Себастьян Бэлфор

Противоречия, возникшие в результате такой смешанной экономики, не помогли обыкновенным кубинцам принять ухудшающиеся условия жизни. С ростом цен и уменьшением снабжения основными товарами уровень жизни падал. Средний уровень принятых за день калорий упал до 900 (по сравнению с нормой, составляющей 2500 Ккал в день), и вновь начали появляться болезни, связанные с недоеданием и нехваткой витаминов, изгнанные с Кубы Революцией 1959 года. Распространилась новая болезнь, оптический неврит, которая была взята под контроль только в сентябре 1993 года. Обыкновенным кубинцам пришлось перенести увеличивающиеся отключения энергии и сокращение общественных услуг, для многих китайские велосипеды стали единственным средством личного транспорта после введения строгого нормирования топлива (даже армии пришлось проводить парад на велосипедах во время традиционных патриотических празднований). Однако различные возможности, предоставленные смешанной экономикой (например, некоторые кубинцы имели легкий доступ к долларам), позволили подорвать уравнительную основу Революции, а это, в свою очередь, поставило под сомнение законность режима как такового. Даже привилегированное положение, которым обладала партия и военная элита, подверглось ограничению, в отличие от торговцев «черного» рынка и кубинцев, имеющих щедрых родственников в эмиграции в Майами: у них был небольшой доступ к долларам[224]. Достижения Кубы в медицине и образовании, наличие одного из самых больших соотношений количества врачей на одного жителя и одного из самых низких уровней младенческой смертности в мире, должно быть, казались многим кубинцам недостаточной компенсацией за недостаток в питании и отсутствие потребительских товаров, а историческая роль, которую Кастро предопределил для Кубы, предполагала противостояние Соединенным Штатам («Наши люди знают, что на их плечах лежит огромная историческая ответственность»[225]), что было трудно переносить с чувством голода.

Создавая трещины в кубинском обществе, реформы не меняли основную модель командной экономики. Кроме того, казалось, что это реформы, возникшие из-за критического положения, образовавшегося в результате потери связей с Советским Союзом: как и во время войны, пришлось импровизировать экономические решения, пока долгосрочное планирование было неосуществимо в течение перехода к новым экономическим отношениям. Кастро, хотя и заметно менее энергичный, чем раньше, снова находился в своей стихии: крайние ситуации лежат в основе его карьеры. Окруженный специальной группой советников, он объезжал остров, начиная вдохновенные, а иногда и не очень вдохновенные импровизации по проблемам производства и снабжения. Всегда чувствительный к технологическим эликсирам, он был склонен к начинанию программ, недостаточно проверенных, часть из которых оказались неудачными или привели к затратам, которых следовало избегать[226].

Следовательно, экономическая реформа была не столько продуктом нового мышления, сколько потребностью выживания режима. Осведомленный о противоречиях долларизации, Кастро по телевидению представил меры (порвав, таким образом, с закрытыми обсуждениями Национального Собрания), заявляя: «Это причиняет боль, но мы должны быть умными… и мы имеем право выдумывать способы выживания в данных условиях, не прекращая быть революционерами»[227]. В то же время Кастро продолжал отстаивать ортодоксию режима в разгар общемирового разрушения просоветского социализма. Лозунг «Социализм или смерть!», впервые появившийся в начале 1989 года на тридцатой годовщине Революции, стал опорным призывом всех его речей. И Кастро никогда не прекращал ругать капитализм. Объявляя о ряде мер по денежной реформе в январе 1994 года, он заявил: «Разрешение частной торговли будет политической и идеологической изменой; это будет как бы первым шагом на пути к капитализму. Мне капитализм кажется отвратительным. Он развращенный, грубый, инородный, так как он является причиной войн, лицемерия и конкуренции»[228].

Как китайское руководство пыталось уравновесить модернизацию с авторитарным правлением, так Куба старалась провести частичную реинтеграцию экономики в мировой рынок без значительных изменений внутреннего порядка[229]. Не способствующий поддержке реформ развал советского и восточноевропейского социализма усилил его уверенность в том, что любые поправки политической системы будут иметь разрушительные последствия. Хотя он чувствовал, что Горбачев стремился к «совершенному» социализму, политика «гласности» и «перестройки» подорвала законность Коммунистической партии. «Процессу был дан ход, — сказал Кастро, имея в виду реформы Горбачева, — что привело к уничтожению авторитета партии, а разрушение авторитета партии означало разрушение одной из опор… социализма…». Распад Советского Союза, таким образом, был отнесен к результатам ошибок, а не к недостаткам системы[230]. В речи к Национальному Собранию в марте 1993 года Кастро оплакивал последствия развала бывшего Советского Союза: «Мы видим, как целые страны умирают от разочарованности, потому что в их сознании были заложены посредственные политические иллюзии… Некоторые из этих бывших социалистических стран не знают, что они представляют собой, что они собираются делать… У них нет плана, нет порядка, нет программы, у них нет ничего, а что можно получить из ничего? Что осталось, кроме крушения надежд, страдания, неравенства и несправедливости?». Действительно, много было сделано государственными средствами массовой информации, представляющими проблемы, стоящие перед людьми Союза Независимых Государств, как результат принятия рыночной реформы и плюрализма[231].

Опыт сандинистов в Никарагуа, которые приняли социальную демократию и потерпели поражение на выборах в феврале 1990 года, также наводит на мысль, что любое неконтролируемое политическое событие было слишком опасным экспериментом. Пока продолжались нападки США на Кубу, любая существенная политическая реформа покажется слабостью, поощряющей Вашингтон поднять свои требования. Кастро намекал, что если эмбарго будет снято и американо-кубинские отношения нормализованы, «другая форма политического руководства», возможно, станет приемлемой, хотя он настаивал, что это не будет буржуазной демократией[232].

Пока же, по следам судебных разбирательств о коррупции в 1989 году, когда руководство начало кампанию массовых собраний как опоры законности режима, стало ясно, что это была волна поддержки политической реформы и частичной либерализации экономики[233]. Реформистская тенденция возникла внутри партии, одним из самых осторожных представителей ее был глава по идеологии и международным отношениям Карлос Алдана. Поддерживаемые интеллигенцией и частью верхушки администрации, реформисты защищали ряд важных реформ: ограниченный политический плюрализм, разрешение выдвигать на выборах представителей из оппозиции, частичные экономические реформы, независимость средств массовой информации, светское государство, противопоставленное атеистическому, и возвращение к пропаганде режима, чтобы подчеркнуть национальные корни Революции, в противоположность «международным социалистическим убеждениям»[234]. Это не было программой «перестройки», но этого было достаточно, чтобы оспорить позиции более консервативных фракций партии и руководства, которые с подозрением относились к любой реформе после событий в Восточной Европе и Советском Союзе. Таким образом, неудивительно, что Алдана был отстранен от руководства осенью 1992 года и заменен более консервативным человеком, бывшим послом в Советском Союзе, хотя официальные объяснения снятия Алданы связывали его имя с вовлечением в финансовый скандал[235].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});