Солдаты, которых предали - Гельмут Вельц

Беседую с одним солдатом из третьей роты, а сосед его ищет в это время вшей. Ничто на свете его больше не интересует. Сосредоточенно щелкает одну за другой, еще одну, третью, четвертую, не обращая на нас никакого внимания. В изголовье висит его мундир с офицерскими погонами – обер-лейтенант.

В соседнем помещении гремит выстрел. Среди тридцати других раненых на койке в собственной крови лежит лейтенант – молодой, двадцатилетний парень. Правая рука бессильно свесилась вниз, на полу валяется пистолет. «Легкораненый», – сообщает прибежавший Бланкмайстер. Да, возможно. Здесь, в этом городе, сердце разрывают не только пули и осколки.

Сзади кто-то буйствует в бреду. Искаженный судорогой рот выкрикивает приказы, ругается, орет: «Каждый должен умереть достойно, как положено! " На угловатом лице поблескивает монокль. На краю койки сидит денщик и гладит своему командиру левую руку – правой нет, голени раздроблены. „К утру кончится“, – говорит Бланкмайстер.

Обход закончен. Теперь я понимаю, почему так измучены врачи и санитары, почему они так апатичны, а иногда даже бесчувственны и бессердечны. Тот, кто работает здесь денно и нощно не покладая рук, должен иметь нервы, как проволочные канаты; он становится глух к страданиям и боли, к мольбам и жалобам, перестает замечать раны и кровь. Для него это больше не люди, для него это «случаи», одни только «случаи». Он ставит диагноз: «ранение в живот», «легочное», «раздробление», дает распоряжения: «ампутировать», «оперировать», «перевязать», а осмотрев некоторых, произносит: «Тут мы ничем не поможем, все равно помрет». Здесь механически регистрируют, механически работают, механически переходят к следующему «случаю», и в конце концов сам врач становится машиной. Это закономерно.

На прощание Бланкмайстер говорит мне, что некоторые люди моего батальона лежат на перевязочном пункте по ту сторону Татарского вала. Он случайно узнал об этом от другого врача. Так как я хочу по возможности навестить всех своих раненых, отправляемся туда. Немного шоколаду и пару сигарет мы еще приберегли, так что явимся не с пустыми руками.

Не проходит и четверти часа – и мы у цели. Внешне все здесь выглядит иначе, чем у Бланкмайстера. Не только потому, что нет белого флага с красным крестом. Небольшой указатель да протоптанные тропинки и снежный вал говорят о том, что здесь находится нечто вроде лазарета. Весь перевязочный пункт расположен под землей. Блиндаж за блиндажом. А перед ними какие-то жалкие тени, скелеты, на которых кожа еле держится.

Командир санитарной роты тоже рассказывает мне, что из-за недостатка места не может принимать новых раненых. Обмороженных не берут уже целую неделю. так как нет никакой мази. Мертвецов здесь тоже складывают в сугроб. Мы видим их, пока следуем за молодым врачом-капитаном в операционное помещение. Несколько составленных вместе ящиков, на них натянута клеенка. Автомобильная фара бросает свет на стонущего солдата. Из инструментов замечаю только железную пилу, явно взятую из аварийного самолетного имущества. Раненым занимаются двое хирургов. Халаты их напоминают одежду мясников, от многонедельной носки они стали серыми и желтыми, покрыты буро-коричневыми пятнами. Один берет ампулу, хочет сделать укол. Но жидкость замерзла. Ампулу приходится согревать во рту. Хотя в жестяном корыте горит пламя, здесь, внизу, собачий холод. Промерзшие земляные стены покрыты только тонкими досками. Ассистент протягивает шприц. Операция начинается. Врач делает скальпелем круговой надрез.

У меня нет времени дожидаться конца операции, и я отправляюсь разыскивать людей своего батальона. Перехожу из одного блиндажа в другой. Как и на дивизионном медпункте, кое-где по случаю рождества немного зеленых веток. Повсюду нас встречают любопытными взглядами. А когда мы находим кого-нибудь из наших солдат, лица их светятся радостью. Ведь для них наш приход – рождественский подарок. Для многих он последняя радость, потому что умирают и здесь. Врачи и санитары настолько перегружены, что замечают умершего спустя несколько часов после смерти.

Во время своего обхода попадаем в блиндаж, явно предназначенный для легкораненых. Одни лежат на койках, другие бродят, спотыкаясь и хватаясь за воздух, – по-видимому, из-за голода и общей слабости. На мое приветствие никакого ответа, не отвечают и на вопросы. Фельдфебель-санитар спешно уводит нас оттуда.

– Господин капитан, это люди с ранениями в голову. Беднягам уже никто не в силах помочь. Стерильная перевязка – вот и все, что мы можем сейчас для них сделать. Это блиндаж смертников. Но иногда они еще живут день-другой, поднимаются на ноги, бродят по блиндажу, уже ничего не сознавая.

На прощание хочу поздравить врача с рождеством и попросить его уделить хоть чуточку внимания моим людям. В блиндаже врача стоит ослепший солдат, сейчас его будут перевязывать. Камрады, которые его привели, потихоньку исчезли. Несчастный стоит, как подкидыш, ощупывая предметы руками, – ищущий, беспомощный. Выясняется к тому же, что его обокрали, утащили все, что у него было. В отчаянии он жалобно причитает и плачет. Плачет по дружбе и товариществу, в которые верил, по своей судьбе и по всему на свете. Да разве стоит после этого всего еще жить! Сознавать это именно сегодня, в рождество, особенно горько.

На обратном пути меня не покидают мысли о виденном. Мы можем списать своих раненых, мы можем списать не только наш батальон, но и всю армию. Мы и раньше получали более или менее крупные пополнения только за счет выздоравливающих, из госпиталей. Однако теперь и это уже в прошлом. Но что можно сделать в котле, где мы, так сказать, подрубаем сук, на котором сидим? Списав своих раненых, мы списали самих себя.

* * *

В моем блиндаже меня ожидают новые сюрпризы. В батальон назначены двое молодых офицеров, они докладывают о своем прибытии: лейтенант Туш и лейтенант Хюртген. Оба «прилетные». Так называют теперь у нас всех офицеров и солдат, доставленных в котел по воздуху. Они прибыли в Питомник из офицерского резерва «Дон». Рассказывают о неразберихе в районе Миллерово и Воронежа, но тем не менее полны самых радужных надежд. Судя по всему, что им известно, Гот располагает достаточными силами, чтобы пробиться к нам. Это дело всего нескольких дней. Оба они охотно готовы примириться с «небольшими неудобствами», пребывая в полной уверенности и гордом сознании, что и они окажутся при этих радостных событиях.

Туш всего неделю как из Берлина и может рассказать последние новости о том, что делается в Германии. Там и понятия не имеют о той катастрофе, которая уже нависла здесь. Известно только о зимнем наступлении Красной Армии. Да, разумеется, о нем говорят, но пренебрежительно, конечно. О масштабах его, о событиях на Дону, о нашем окружении никакого понятия! Да и сами Туш и Хюртген только в Ростове получили более ясную информацию об обстановке. Котел они себе представляют так, как тот, кто ни разу в жизни в него не заглядывал. По их мнению, наш фронт обороны стабилен, запасы боеприпасов огромны, а продовольственное снабжение достаточное; конечно, кое-чего, может, и не хватает, но в общем-то вполне… Долговязый Хюртген даже заявляет категорически: «Ну, конину я есть никогда не стану!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});