Обратная сторона войны - Александр Сладков

Пузырь «Совиньона» – 76 гривен (два доллара с полтиной).

И народ в «Легенду» валит беспрерывно. Теперь о потребителях. В зале для курящих в основном базируются русские репортеры. Телевизионщики и газетчики, журналисты с информационных сайтов. Иностранцев здесь – единицы. Один из них – бесстрашный британец Грем Филипс. Лысый, худой, приветливый. Но чаще мы видим в «Легенде» не самого Грема, а его оператора. Он худой и длинноволосый. Светлые локоны увязаны на затылке в пучок. Дополняют его описание просторные зеленые портки с лямками, засаленная тельняшка и просторное хулиганское лондонское пальто.

Распоряжается в «Легенде» сын хозяина, такой же огромный, как сам дядя Коля, здоровяк Макс. Натурально, медведь, вставший на задние лапы. Впрочем, характер у Макса, как и у бати, мягкий и доброжелательный. Я лишь раз слышал, как он ругается.

– Что такое, Макс?

– Да закупки пора делать, а цены так скаканули, что мама не горюй! Долбаная блокада!

Еще о «Легенде». Если вы зайдете в крохотное фойе и повернете направо, попадете в небольшой зал для некурящих. В нем в основном почивают местные. Заходят выпить чашечку кофе или хлебнуть пивка, закусывая его свежей пиццей. Они сидят чинно, тихонько беседуют. В основном это молодые пары. К примеру, она – студентка или служащая, он – молодой и крепкий, но не имеющий к войне отношения клерк.

Иногда к репортерам присоединяются ополченцы. Местные молчат, но морщатся. Им не нравится, когда в мирное заведение вваливаются до зубов вооруженные люди. Бойцов революции, мягко говоря, опасаются. Впрочем, в Донецке их можно встретить не часто. Командиры наказывают своих людей за такие прогулки. В принципе, для поддержания порядка в городах уже создана военная полиция, целый полк. Только на улицах его нет, все полицейские в окопах.

Однажды в «Легенде» мне впервые довелось увидеть знаменитого Моторолу, командира, воюющего за революцию аж со времен обороны Славянска. Я как раз сидел в некурящем зале. Он появился в шлеме, в камуфляже и с автоматом. Лицо Моторолы закрывала эластичная черная маска, поверх которой были надеты широкие мотоциклетные очки. Он зашел, поздоровался с некурящими своим тоненьким голосом и нырнул в дым к репортерам. А в фойе, в дверях, встал один в один похожий на Моторолу телохранитель. Двойник. Он так и торчал, как слива, в проходе, мешая гражданским проникать в «Легенду». Они обползали его по стеночке. Через тридцать минут Моторола вышел, так же вежливо попрощавшись. Я подумал: Робин Гуд, Зорро, капитан Блад донецкой революции.

Такой репортерской тусовки, как в «Легенде», я не видел нигде. Я говорю о тусовках на войне. Нет, ну собирались журналисты и в Таджикистане в начале девяностых, облюбовав ресторанчик одной из гостиниц, и в Ираке в «Меридиане» сидели. По группкам в огромном зале. Так же и в Косово, в отеле «Гранд» в Приштине, пока сербов оттуда не выгнали американцы и демократы-европейцы. А вот в Чечне безопасных мест для журналистов не было. Зашли вы, скажем, перекусить в какую-нибудь грозненскую харчевню, заказали себе жижг-ганлыш (мясо вареное с клецками и с чесночным соусом) – ешьте быстрее! А то стибрят вас всей съемочной группой разом, и будете черемшу собирать или в зиндане сидеть, пока не выкупят или не обменяют. А здесь, в донецкой «Легенде», образовался настоящий репортерский клуб.

Курящий зал размером пятнадцать метров на пятнадцать. Восемь столов. Туалет чистенький, с аппаратом для продажи презервативов. Втыкаешь пятнадцать гривен в дырку (пол доллара) и получаешь кондом. Но есть более значимые плюсы, к примеру, если большинство донецких заведений работают до двадцати, то «Легенда» до последнего клиента. Хотите домой? Вам вызовут такси. А в Донецке это не так просто. Будете ночью вызывать такси самостоятельно, и диспетчер услышит, что вам (как нам) в Макеевку, – просто положит трубку без объяснений. А что говорить, и так всем понятно – боятся люди. Не бандитов, а обстрелов. Вот сейчас, в середине февраля, ночью по городу гоняют всего четыре таксера. Утром количество машин с «шашечками» возрастает до четырехсот.

А днем в «Легенде» все так же накурено. Слышны обрывки репортерских телефонных разговоров.

– Басурин сказал…

– ОБСЕ не подтверждает.

– Где, говорите, техника прошла? Басурин сказал? Я ж говорю, ОБСЕ не подтверждает!

Оператор «Вестей» Рубен Миробов

Репортеры не скучают, кто в ноутбуке копается, кто пялится в монитор на только что отснятый материал, жуя пиццу и прихлебывая пивко. Спокойствие и тишина обманчивы. Каждая брошенная фраза, содержащая намек на информацию, будоражит это общество. Репортеры хватаются за телефоны и теребят Москву.

– Говорят, Углегорск отбили обратно!

– Что? Бред?

– Да, конечно, бред!

Минута, и все успокаивается. Опять дымная тишина, опять мерный усыпляющий гомон, прерывающийся ненадолго появлением новых съемочных групп:

– Привет, нас обстреляли! Ха-ха-ха!

Это уже звучит как шутка. Действительно, а кого здесь не обстреляли? Если ты не попал под огонь, день считается неудачным. Это раньше шумели: под обстрел попала съемочная группа Н-ского канала. Теперь это вещь обыденная.

Иногда звукооператоры включают аппаратуру и, воткнув в нее штеккеры, выкидывают на улицу провода. Это значит, будет прямой эфир. Либо Семен Пегов, либо наш Женя Поддубный встают перед камерой на фоне улицы и дают последние донбасские новости. Бывает, на эфир приезжают политики ДНР. Без помпы и мощной охраны они встают к микрофону и рассказывают свое. Семен перед камерой стоит, чуть подавшись вперед. Он говорит много, быстро и все без запинки. Женька фундаментален. Он ставит ноги на ширину плеч, а они у него не узкие, одну руку сует в карман своих полувоенных брюк, а второй, как гранату, держит у груди микрофон, и вещает спокойно, позволяя себе делать паузы. Не для того, чтоб придумать слово, а для расстановки акцентов. Вот там, дома, в России, некоторые студенты спрашивают:

– А как научиться на прямом эфире говорить без запинки?

– А как вас зовут?

– Маша.

– А фамилия?

– Петрова.

– Откуда вы и в какой семье родились?

– Я из Томска, моя мама учительница, папа инженер…

– Стойте, стойте. Вот сейчас вы говорите без запинок. Потому что прекрасно знаете, о чем говорить. Вот так и на прямом эфире. Если знаете предмет – будете говорить без запинки. Если нет – придется учить. Тогда обязательно станете «экать-бэкать».

Так вот, Женя и Сема – это ребята, которые знают, о чем говорят. Лучше всех репортеров знают. Потому что щупают Донбасс своими руками.

Пегов у «Легенды». Прямой эфир

Прямой эфир Поддубного

Итак, садится солнце. В «Легенде» все меняется. Эх, Сайгон-твою мать! И напитки на столах покрепче, и словечки тоже. Несмотря на присутствие коллег-дам, братия матерком не брезгует. Но так, элегантно, не по-портовому. Официанты включают музыку. Какие-то местные околотусовочные девчата уже трясут задами и грудями барабанам в такт. Входящие новые группы вызывают оживление, им кричат уже громче, чем днем:

– Ооо!!! Вот и они!!! Наши герои!!!

Наверное, во время вьетнамской войны американские военные репортеры вот так же встречали своих собратьев по перу, возвращающихся из джунглей в сайгонские кабачки.

– Здорово, Джон!

– Привет, Билл!

– Сколько коммунистов убил?

– Сегодня всего троих, ха-ха-ха!

– Эй, желтый, принеси мне виски!!!

А здесь, в десяти минутах езды от «Легенды», – другой Донецк. Возьмите Киевский район или Куйбышевский. Разбитые дома, перепуганные жители. Ни ярких витрин, ни уличной жизни. А еще дальше – Дебальцево. У меня всплывает в памяти вчерашняя давка в очереди за хлебом. Да какая очередь, просто штурм распахнутого кунга «Газели». Трясущиеся руки стариков, протянутые снизу вверх. Их глаза, тревожно зыркающие из стороны в сторону, как у голодных дворовых собак, ожидающих, что им бросят кусок мяса (прости меня, Господи, за сравнение!). Здесь в Донецке – Сайгон. Возвращающиеся из эвакуации дорогие машины. Ленивый поток заходящих и выходящих из магазина «Обжора». А я вспоминаю старушек в Дебальцеве, кипятящих суп из одной картофелины на печке-буржуйке в холодном подвале. Их плач:

– Дома разбомбили. Жить негде.

Я вспоминаю ветхого старика, только что разжившегося буханкой хлеба… Он, шатающийся от голода, крошил буханку остервеневшим от того же голода голубям. А те, облепив старика по колени, хлопали крыльями в надежде заполучить свою кроху. Я видел обнимающихся и громко смеющихся людей в Донецке, у памятника Ленину, и обнимающихся женщин в Дебальцеве. Плачущих, гладящих друг друга по спинам и по головам, не верящих, что в них уже не стреляют.

Контрасты войны… И они вовсе не означают, что репортеры на Донбассе жируют. Да, репортеры не отказывают себе в комфорте, но они каждый день бывают в окопах. Каждый день рискуют, собирая информацию о войне. Тыл и передовая в Донбасе впритык. Ты можешь спокойно пить текилу, а через час уже бегать под разрывами мин в аэропорту. И хорошо, если мин. Бывают еще и «Грады», и «Ураганы». И гаубицы с той стороны лупят. Чтоб ладошки вспотели – не надо ждать. Не надо месяцами месить грязь, как в Чечне, в надежде попасть на какую-нибудь спецоперацию. Все рядом.