Обратная сторона войны - Александр Сладков

Ко мне подошли два добровольца. Развели руками:

– Ой, а вы тоже здесь?

– Ну, да.

Разговорились. Один худенький, бывший полицейский из Белгорода.

– Узнал, что война, все бросил, уволился и сюда. Уже семь месяцев здесь.

– Ну и как, много заработал-то, на новой работе?

– Заработал? Нам дают 1200 гривен в неделю. Это около сорока долларов.

Второй – высокий и мощный. С Алтая. Борода русая, пушистая, усы лихо, «по-верещагински», подкручены вверх, щеки пухлые и румяные.

– Я Пух. Позывной такой – Пух.

– А чего так немужественно?

Ополченец лукаво улыбнулся:

– Да чтоб отличаться. Тут кого ни спроси: Ястреб, Волк, Кобра. А я просто Пух.

Ага, значит, и в позывных можно запутаться, как и в именах. Пух служил в ВДВ в 45-м полку солдатом. Я спросил, зачем поехал. Он не открылся. Мол, я как все.

Видать, у него есть своя, персональная, история, не желает рассказывать. Что ж, здесь не все разговорчивы.

Здесь же, на горе, встречаю Семена Пегова, корреспондента «Лайф-ньюз».

Вот кто вырос на этой войне. Худой, кадыкастый, с торчащей, пышной рыжей бородой. Бронежилет, шлем. Вид не геройский, но репортажи его дерзкие, из самого пекла, запоминаешь, они выделяются из общего потока, идущего отсюда в Москву. У Семы астма и аллергия на пшенку. Но в груди у него сердце льва, и его навряд ли что-то осадит, если он уже почуял добычу своим репортерским нутром.

– Сема, у тебя ИПП есть?

– А что это?

– Индивидуальный перевязочный пакет.

– Нету. Я всегда так хожу.

Хочу отдать ему одну из наших полевых аптечек, но Семен исчезает. На дальнем краю плато в слабом освещении виднеется большое угрюмое здание, похожее на заброшенный районный Дворец культуры. Это и есть Штаб. Бойцы «Пятнашки» гуськом потянулись к нему. Док махнул рукой и нам.

– А вы чего? Давай-давай!

Стараясь в темноте не поскользнуться на утоптанных узких тропинках, шуруем за всеми и мы. Вот ведь как получается… В бригаде нам сразу дали понять: вы – одни из нас. Да, мол, задачи у вас специфические, вы их и выполняйте. У нас, в России, вот в такое воюющее подразделение не попасть. На Кавказе как? Сначала письмо в Минобороны напишешь, дождешься ответа, потом на месте тебя мурыжить будут, и все равно не попадешь. Тысячу причин найдут, чтоб не пустить в атаку: «Там стреляют», «Идти тяжело, не успеете», или, в конце концов, «Я не дам сопровождение, чтоб людьми из-за вас не рисковать». Правда, в январе девяносто пятого в Грозном с этим делом было все в порядке – иди, коль жизнь не мила. И здесь так же. Пожалуйста, хочешь вперед? Иди, дело добровольное, только не обделайся, если что.

Заходим в Штаб. Внутри сотни добровольцев. Они повсюду, сидят в коридорах на стульях вдоль стен, в большом кинозале, как во время сеанса в аншлаг. Но все это напоминает не Дом культуры, не кинотеатр, а вокзал. И все пассажиры в военной форме, в разгрузках, с касками на голове и с автоматами-пулеметами. Вокзал… У каждого билет на тот свет.

Кому-то удастся уехать обратно, кому-то нет. Лица сосредоточенные, никаких шуток, никакой ругани и толкотни. Никакого показного презрения к судьбе и к опасности. Молодые и старые, бритые и бородатые. Сильные, решительные, мужественные. Это не «мясо», пригнанное на убой. Добровольцы. Они просто сидят и ждут. Им безразлично, где и когда у них заберут жизнь. Они ее уже положили на алтарь войны за достоинство. И от этой решительной, большой, зеленой вооруженной массы исходит невидимая энергия.

Ополченец перед штурмом Дебальцева

Вдруг я увидел девушку. Боже мой, совсем ребенок. В каске, в разгрузке, с автоматом. Невысокая, худенькая. На лице спокойствие, взгляд уверенный, никакого страха. Обмундирование подогнано, сидит ладно. Без сумки с красным крестом, видимо, она не санинструктор, обычный боец, здесь такие встречаются. Один огромный боец попытался ее обнять, приободрить. Девушка его отстранила.

В коридорах людей становится все больше и больше. Сквозь лязг оружия и топот сапог слышны обрывки приглушенных фраз.

– Когда пойдем?

– Да говорят, в пять.

– По темноте?

– Ну да…

Док толкает меня в плечо:

– Идите, вон, подкрепитесь.

– А где?

– Вон там пункт питания.

Заходим в столовую. Довольно-таки просторное помещение. Столы простые, квадратные. За каждым по четыре человека. Перед раздачей длинная очередь. Все в военной форме, но обстановка не как в солдатской столовой. Никто ни на кого не покрикивает, никто не толкается. Там, в армии, у каждого свой статус. И это сразу видно. Здесь все равны. И старые, и молодые. У них одно на всех важное общее дело. За стойкой молодая женщина в несвежей майке и в камуфляжных брюках. Ей помогает старик с седой шевелюрой. И тоже в камуфляжном костюме. Он подает женщине мытые кружки. Тебе наливают чай и накладывают в алюминиевую миску половник слипшейся гречневой каши. Ты движешься к металлическому столу. Там банка с сахаром – клади себе сам, сколько хочешь, ложкой, облепленной сладким песком. Картонная коробка с сухарями и поднос с порционными кусочками масла из авиационных пайков. Иногда в очереди слышны обрывки фраз:

– Вот сейчас возьмем и поедем назад.

– Ага, столько ехали и впустую. Нет, пойдем обязательно!

Надо же, они думают, что сегодня им удастся взять Дебальцево. Они даже уверены. Бывал я в такой ситуации… В январе девяносто девятого на Кавказе в нашем МВД некоторые тоже думали, что возьмут Грозный за пару дней. А там боевиков было – тысяч двадцать. Ну и послали вперед ОМОНы и СОБРы, собранные со всей страны. А потом такое началось! Когда шли в атаку, я запомнил одного бойца, вихрастый такой…

Потом увидел его в Моздоке, он вышел покурить из госпиталя в казенном халате.

– Ну что, пришлось отойти?

– Отойти?! Да мы еле съе-сь оттуда!!!

А здесь, под Дебальцево, добровольцы, абсолютно уверенные в себе, совершенно спокойно перекусывают перед штурмом. С миской каши в одной руке, с кружкой чая в другой они лавируют между столами, выбирают свободное место, молча ставят к стене автоматы или вешают их на спинки стульев, быстро едят и уходят, уступая площадь другим. Здесь, естественно, не одна «Пятнашка» – все бригады, батальоны и отряды ДНР вперемешку.

– Эй! «Пятнашка»!!! Получать БК!

Засуетились. Пошли ящики. Зеленые, с цинками патронов, с гранатами. Бойцы их хватают и ловко, деловито складывают у стены. Это уже не первые ополченцы из Славянска, образца прошлого года. Что было там? Двустволки и вязаные маски, один автомат на десятерых. А эти хорошо организованы, экипированы и вооружены. Эти опытны и обстреляны, и, самое главное, им знаком вкус победы. Нынешние ополченцы знают, что могут бить пускай плохо подготовленную, но самую настоящую украинскую армию. До полного разгрома ее группировок.

– Все, вперед!!!

Котовский, Чапаев… И Захар

Ополченцы разом встают и мягко, без давки, увлекают нас на мороз. На крыльце я замечаю главу ДНР Захарченко. Я встречался с ним раньше на его базе в Донецке. Внешне с августа прошлого года он не изменился. Все тот же пацанский, хулиганистый вид. Высокий, стройный, волосы светло-русые, с челкой. Черты лица правильные, но вот глаза… По ним видно: этот парень смеет. Смеет поступать резко и дерзко. Такие в советском прошлом гоняли и двор, и район, а потом либо оставались в армии, либо садились в тюрьму. Но произвел ли Захарченко на меня впечатление тогда, в августе? Не сказал бы. Ну да, охрана серьезная, да, собственный штаб в здании местного телевидения, обложенный мешками с песком. Свой кабинет, стол, сейф, рабочая карта.

Все? Все. Как говорится, ничего героического. Один из многих полевых командиров, родившихся на этой войне. Бывший чекист Ходоковский, командир отряда «Восток», показался мне интереснее – серьезный, рассудительный. Миша Пятый? Да тоже со стержнем парень, и люди у него лихие – Русская Православная Армия. Их тогда много было, полевых командиров. Выделялся только Стрелков. О, это личность! Я общался с ним всего раз, накоротке, в его штабе в Славянске, весной четырнадцатого.

Он вежлив, образован, воспитан, но… Пожалуй, чересчур серьезен. Стрелков похож на отрешенного белогвардейского офицера, заранее решившего положить свою жизнь на алтарь Дела. Потом, правда, к неудовольствию многих, без боя покинул Славянск и отошел в Донецк. Как это было? Я могу только предполагать. Статус Стрелкова рос не по дням, а по часам. Добровольцы шли именно к нему. Собранные средства из России тоже (наверное). В окруженном Славянске стало тесно. Можно встретиться с «укропами» у горы Карачун и договориться:

– Я беспрепятственно отхожу, оставляю часть оружия, вы передаете мне деньги.

– По рукам!

Если так было, то я бьюсь об заклад: Стрелков не взял себе ни копейки, он отдал все Революции. Это его суть. А договоренности… Да мы всегда договаривались. К примеру, в первую чеченскую, села Автуры́ и Шали́ были договорными: ни мы в них не входили, ни боевики. А в Афгане? Мне Франс Клинцевич и Борис Громов рассказывали, тоже был процесс. Но что, на мой взгляд, произошло в Донбассе? Стрелков решил поменять Славянск на Донецк. Он пришел с маленькой группой, а покинул город с четырехтысячным отрядом, с захваченной боевой техникой. Но ушел, сдав украинским войскам несколько донецких городов, кому это могло понравиться? По мнению «кого-то», Стрелков мог взять Донецк. А как? Там свои парни есть. Все его бойцы разошлись по отрядам, из которых когда-то отпрашивались в Славянск на войну. И остался Стрелков один. И его вежливо попросили уйти. Как сказал мне тогда Захарченко: «Если бы мне надо было высказать ему все в глаза, мне бы пришлось в конце его пристрелить». А потом Захар стал лидером. Его отличие ото всех? Он сам лично идет вперед, как Македонский или Раевский, да много кто. Впереди отрядов. А на войне это значит ВСЕ! Он – лидер.