Империя депрессии. Глобальная история разрушительной болезни - Джонатан Садовски

него в зависимость со всеми вытекающими мрачными коннотациями этого состояния.

Сомнения касательно лечения препаратами подкрепляются часто встречающимися побочными эффектами. Авторы мемуаров отмечают, что ничто так не расстраивает их, как игнорирование врачами жалоб на нежелательные эффекты от терапии. Десятилетиями пациенты твердят, что ЭСТ вызывает перманентную потерю памяти. Врачи, занимающиеся ЭСТ, уверяют, что жалобы на подобное редки (хотя насколько редки, данных нет), а может, вообще возникают из-за самой депрессии[660]. Салли Брэмптон сказала одному из врачей о том, что набрала вес из-за терапии антидепрессантами, однако тот был уверен, что дело в чем-то еще. Само по себе побочное действие может быть редким, но вполне может произойти с конкретным пациентом. А если нежелательный эффект наступает исключительно после применения препарата, пациенту трудно поверить, что лекарство тут ни при чем. Когда препарат новый, о побочном действии может быть неизвестно, и дело пациентов – сообщить о нем. Когда Брэмптон принимала другой препарат, один из ее врачей не обращал внимания на побочные эффекты, включавшие физические боли, ухудшение зрения, тремор, проблемы со сном и тошноту, – на тех основаниях, что обычно этот антидепрессант (венлафаксин, под торговым наименованием «Эффексор») переносится хорошо. Его не поколебало даже то, что Салли нашла статьи, где другие пациенты жаловались на те же побочные эффекты (теперь это отражено в инструкции «Эффексора»)[661]. Конечно, пациенты также могут ошибаться насчет того, что ощущения вызваны самим препаратом, но они испытывают вполне понятное замешательство, когда сомнения выражает их лечащий врач: например, с таким столкнулся Джеффри Смит, когда врач сказал ему: «Никогда о таком не слышал. Я не понимаю, как эти таблетки могут быть причиной такого состояния. В моем настольном справочнике врача об этом ничего нет»[662].

Недостатки медикаментозного лечения часто используются в качестве аргументов в пользу психотерапии, но и она может вызывать жалобы. Лора Инман сожалеет, что ходила на терапию, где услышала, что лучшее, что она может сделать, – сесть и позволить себе ощутить боль[663]. Салли Брэмптон жаловалась на то, что упрямый психоаналитик заставлял ее ждать сеансов даже под дождем, если она приходила раньше времени. Не то чтобы подобная жесткость касалась всех терапевтов, но прецеденты имелись[664]. Небольшое облегчение Салли почувствовала после КПТ, но сочла, что она слишком когнитивная и чересчур поведенческая. Она нашла одно из самых коммерчески привлекательных свойств терапии – ее ограниченность во времени – одним из основных ее недостатков, поскольку он не позволял видеть депрессию во всей ее полноте и того, как трудно ее проработать. КПТ «могла научить меня вполне радостно и качественно функционировать, но зачем мне в принципе нужно хорошо (или плохо) функционировать, она мне не объяснила», – писала она[665].

Двойственное отношение к способам лечения депрессии, вероятно, происходит и оттого, что они не предлагают окончательного исцеления. Марта Мэннинг ощутила себя здоровой после ЭСТ, но, горюя о потере памяти, она ощутила легкий рецидив депрессии, хотя и не такой тяжелой, как до терапии. Элизабет Вурцель писала: «Иногда мне кажется, что только я знаю секрет „Прозака“, и он заключается в том, что не так уж он и хорош. Конечно, говоря об этом, я все еще убеждена, что он – то самое чудо, что спасло мою жизнь»[666].

Как ни странно, даже выздоровление может вызвать противоречивые чувства. Вурцель пишет:

Странным образом я полюбила депрессию… Я любила ее, потому что кроме нее у меня не было ничего. Я думала, что депрессия стала частью моей натуры, моим оправданием. Я считала себя настолько мелкой, способной предложить миру так мало, что единственным, что хоть как-то оправдывало мое существование, стали мои страдания… Я так боялась избавиться от депрессии потому, что опасалась, что каким-то образом худшее во мне на самом деле составляет мою сущность[667].

Схожим образом считает Трейси Томпсон: «Победить болезнь – означало избавиться от всего, что я считала собой»[668]. После того, как препараты помогли, психиатр Линда Гаск признавалась, что даже слегка расстроилась, что решение было столь простым[669].

Некоторые авторы и вовсе отказались от препаратов. Но не потому, что испугались побочных действий. Энн Цветкович сделала это отчасти по причинам политического характера. Она видела причины депрессии в капитализме – в порожденном им неравенстве и отчужденности, и в том, как бесконечные требования нашего времени отодвигают на второй план возможности для творчества. То есть симптомы депрессии выступают в качестве политических проблем, требующих внимания, – значит, стремление избавиться от них с помощью лекарств лишь скрывает стоящие перед обществом задачи, а не решает их[670]. Джеффри Смит избрал гуморальную теорию в качестве объяснения причины своей депрессии и предпочитал назвать ее меланхолией; а еще он пришел к выводу (как прежде Карл Юнг), что депрессия хочет сказать что-то важное, и ее необходимо выслушать[671]. Цветкович и Смит утверждают, что депрессия сообщает нам нечто важное, личное или политическое, а лекарства заставляют ее молчать. Оба автора пришли к этому выводу эмпирическим путем, поскольку оба почувствовали смягчение симптомов от лекарств, которые после прекратили принимать. Они сделали смелый выбор, хотя Цветкович и отмечает, что он подойдет не всем.

Мемуары как манифест

В «Американхе» напряжение между Ифемелу и ее тетей по поводу того, является ли ее депрессия болезнью или нет, так и не разрешается. Сама Адичи, однако, рассказывая о собственном опыте, настаивает: депрессия – это болезнь, ее требуется понимать и снять стигму с тех, кто ею страдает[672]. Абсолютно все авторы мемуаров о депрессии твердо убеждены в одном: депрессия – это реальное заболевание, которое сложно поддается описанию. Не относиться к себе как к больному – один из самых тяжелых ее аспектов, хотя сами авторы порой затруднялись назвать себя больными. Но они все были больны, и им всем требовалось лечение, которое в большинстве случаев принесло пользу. Также авторы сочинений рассказывают истории своей жизни и поднимают вопросы психологии. С субъективной точки зрения они поддерживают концепцию о том, что наиболее эффективным средством от депрессии является сочетание физических и психологических методик лечения. Неважно, говорят ли писатели о «химическом дисбалансе» как о биологической причине заболевания, все они чувствуют, что их жизнь лишена сбалансированности, и с радостью принимают то, что может им помочь, неважно, физическую или психологическую природу оно имеет.

Иными словами, мемуары есть не что иное, как манифест против биологического редукционизма. Они опередили выводы научных исследований о том, что депрессия имеет биологические черты, часть которых остается неясной,