Первый человек в Риме. Том 2 - Колин Маккалоу

– Обычаи и традиции! – веско заявил Скавр. – Они есть, и этого достаточно, чтобы остановить таких как вы или Гай Гракх на пороге третьего срока. Вам следовало бы задуматься о судьбе Гракха. Он, кажется, умер в роще Фуррины вместе с каким-то рабом.

– У меня есть кое-что получше, – воскликнул Сатурнин. – Мы, люди из Пиценума, всегда держимся вместе – да, Тит Лабиен? – да, Гай Сауфей? И вам не так-то просто будет нас одолеть.

– Не искушайте богов. Они любят поиграть с человеком, Луций Аппулей, как кошка с мышкой!

– Я богов не боюсь, Марк Эмилий! Они – на моей стороне, – с этими словами Сатурнин вышел.

– Я пытался с ним говорить, – подошел Сулла к Скавру и Катуллу Цезарю. – Он поставил на бешеную лошадку… и неминуемо расшибется.

– Еще и этот! – сказал Катулл, когда Сулла уже не мог слышать их разговор.

– Таких – пол-Сената. Если не больше. – Ответил Скавр, оглядываясь по сторонам. – Какой чудесный храм! Благодаря Метеллу Македонскому… Да, не хватает здесь другого Метелла – Нумидийского. Пойдем, нужно перехватить младшего консула, пока он не растерял последние крупицы отваги. Он – прекрасный мастер свершать жертвоприношения и Марсу, и Юпитеру; наша задача – сделать все по высшему разряду и использовать suovetauilia, чтобы получить одобрение богов на проведение церемонии отбора кандидатов на Кампусе Марция!

– А кто оплатит расходы на покупку белой коровы, белого кабана и белого барана? – спросил Катулл Цезарь, повернувшись к Метелл Поросенку и Сципиону-младшему. – Квесторы казначейства завизжат громче, чем три жертвы, вместе взятые…

– Тогда пусть заплатит этот белый кролик, который зовется Луцием Валерием, – усмехнулся Скавр.

В последний день ноября от Гая Мария пришло послание: на следующий день назначалось собрание Сената в Курии. Даже возможные беспорядки на Форуме не испугали на этот раз сенаторов – так им хотелось встретиться с Гаем Марием. Сенат был заполнен до предела, многие явились еще до восхода солнца, чтобы удостовериться в победе над ним.

Он вошел в зал такой же высокий, широкий в плечах, горделивый, как всегда; ничто в его движении не выдавало перенесенного удара: левая рука нормально лежала на правом плече, поддерживая складки тоги, окаймленной пурпуром. Единственное, что свидетельствовало о болезни – это его лицо, левая половина которого выглядела страшной карикатурой на правую.

Марк Эмилий Скавр медленно поднял руки и начал хлопать; первый удар ладоней, хлесткий, как удар бича, разрезал пространство древнего зала, отражаясь от грубых терракотовых черепиц, которыми были выложены потолок и крыша. Один за другим к прицепсу стали присоединяться отцы-сенаторы, и к тому моменту, когда Гай Марий достиг до своего кресла, шквал аплодисментов накатывал на него волна за волной. Он не улыбался, улыбка лишь подчеркнула бы, углубила ассиметрию лица – когда так получалось, глаза всех, кто видел это, наполнялись слезами.

Поэтому он просто встал у своего кресла, кивая и кланяясь, пока овация не утихла.

Широко улыбаясь, Скавр встал со своего места:

– Гай Марий, как прекрасно, что вы здесь! Сенат был скучен, как дождливый день все эти месяцы. Я приветствую вас здесь, дома, в Сенате.

– Благодарю вас, принцепс, и отцы-сенаторы и магистраты, – ответил Марий чистым, звонким голосом. Несмотря на все его усилия, легкая улыбка изогнула правый кончик его губ, тогда как правый оставался скошенным вниз. – Если для вас такое удовольствие – приветствовать мое возвращение, то уж мне в еще приятнее вернуться! Вы знаете: я был болен.

Он вздохнул так глубоко и тяжело, что это услышал каждый.

– Болезнь прошла, но я ношу оставленные ею шрамы. Поэтому перед тем, как мы начнем обсуждать наши дела, требующие неотложного внимания, я хотел бы сделать заявление. Я не буду претендовать на пост консула в седьмой раз. По двум причинам. Во-первых, крайняя необходимость, которая заставила государство позволить мне оставаться на этом посту столько лет, теперь исчезла. Во-вторых, я считаю, что здоровье не позволит мне достойно исполнять обязанности. Я уже несу ответственность за нынешний хаос. Если бы я был в Риме, то само присутствие старшего консула сыграло бы усмиряющую роль. Я не осуждаю ни Луция Валерия, ни Марка Эмилия, ни кого-то еще. Руководить должен старший консул. Я же управлять не могу. Все это подтолкнуло меня к решению не переизбираться. Пусть обязанности старшего консула несет здоровый человек.

Никто не произнес ни звука, ни один не пошевелился. Если его скошенное на один бок лицо подтверждало слухи о нем, то степень удивления и какого-то непонимания, которое чувствовал каждый из них, было свидетельством власти и силы влияния, которую имел на них Гай Марий все пять лет его правления. Сенат без Гая Мария в кресле консула?!

Невозможно! Даже Скавр и Катулл Цезарь не могли опомниться.

Вдруг раздался голос откуда-то позади Скавра.

– Хо-хо-хорошо, – это был Метелл Поросенок. – Теперь мой па-па-папа сможет вернуться домой.

– Благодарю за комплимент, юный Метелл, – Марий прямо и строго смотрел ему в лицо. – Ты, вероятно, считаешь, что именно я держу твоего отца в ссылке. Но это не так – и ты должен понимать такие вещи. Римом правят законы. Я еще раз повторяю всем и каждому члену Сената – помните об этом! И никаких поблажек, никаких искажений закона, даже если я не буду консулом!

– Молодой дурак, – яростно прошептал Скавр Катуллу Цезарю. – Если бы он не вякнул, мы наверняка смогли бы на следующий год вернуть Квинта Цецилия из ссылки. А теперь об этом не стоит и думать! Мне кажется, на этот раз юный Метелл вполне оправдал свою кличку.

Было непривычно видеть, как быстро Сенат перешел к делам и как толково решал их при Гае Марие. Странным казалось и чувство успокоенности, охватившее всех членов Сената, будто толпы черни на Форуме не играли уже того значения, какое им придавалось в отсутствие Мария.

Узнав о перемене места представления кандидатов, Марий согласно кивнул и приказал Сатурнину созвать Плебейское собрание и выбрать некоторых магистратов; пока этого не произойдет, ни один другой магистрат не будет выбран – так гласил закон.

После всего Марий повернулся к Гаю Сервилию Главции, сидящему в кресле городского претора позади и чуть левее консула.

– До меня дошел один слух, Гай Сервилий, что ты собираешься выставить свою кандидатуру на пост консула на основе неправомерности и незаконности в Lex Villia. Лучше не стоит. Lex Villia определенно говорит, что каждый человек должен ждать два года между постами претора и консула.

– Кто бы говорил! – воскликнул Главция, задумав опереться на поддержку оппозиции сенаторов. – Как смеешь ты рассуждать об этом, Гай Марий, обвиняя меня в стремлении нарушить Lex Villia, когда сам нарушал его пять лет подряд? Если Lex Villia законен, то остается в силе и утверждение, что между консульскими сроками должно пройти десять лет.

– Я не выставлял свою кандидатуру более, чем один раз, Гай Сервилий, – спокойно заметил Марий.

– Это другие ее выставляли – и трижды в мое отсутствие! – поскольку я воевал с германцами. Когда над государством нависает опасность, обычаи и законы отходят на второй план. Когда же все успокаивается – традиции возрождаются.

– Ха-ха-ха! – вызывающе рассмеялся Метелл Поросенок, но его оборвал громкий голос Мария:

– Пришел мир, отцы-сенаторы! Мы вернулись к нормальному течению жизни. Гай Сервилий, закон запрещает вам стать сейчас консулом. Как председатель выборных комиссий, я не позволяю вам выставлять свою кандидатуру. Прислушайтесь к этому предупреждению. И ведите себя достойно. Риму нужны законники вашего уровня и таланта – идите этим путем. Тот, кто нарушает законы – недостоин их.

– Я же говорил! – хмыкнул Сатурнин.

– Он не сможет помешать мне, ни он и никто другой! – голос Главция перекрыл приглушенный шум Сената.

– Помешает! – уверенно сказал Сатурнин.

– Что касается вас, Луций Аппулей, – Марий повернулся в сторону скамьи трибунов, – то я слышал о вашем желании в третий раз добиваться места плебейского трибуна. Это сейчас не запрещено. Я не могу запретить вам, но прошу отказаться от этого намерения. То, что вы делали все последние месяцы – это не традиционная политическая игра обычного члена Сената. Все наши законы и все наши способности к мошенничеству и обману, вся структура нашего правления работают в интересах Рима – как мы их понимаем. Нет необходимости использовать политическую доверчивость низов. Наш долг – печься о них, а не использовать их в своих политических играх.

– Вы закончили? – резко спросил Сатурнин.

– Полностью закончил, Луций Аппулей, – тон, каким Марий произнес эти слова, подразумевал очень многое.

"Все! Все закончено, все довершено" – думал Марий, идя домой и опираясь на трость, чтобы скрыть легкую хромоту. Какими странными и страшными были эти месяцы в Кумее, когда он прятался от всех, стараясь как можно реже видеться с людьми, чтобы не выслушивать выражения испуга, сочувствия или злорадного удовлетворения, маскирующегося под жалость. Самое тяжелое испытание при этом было – отношение к нему людей, которые любили его и искренне жалели. Таких, как Публий Рутилий. С ним не говорили ни о политике, ни о делах – Юлия оказалась в этом вопросе настоящим тираном. Поэтому он не знал ни о кризисе с зерном, ни о том, что Сатурнин разжигает толпу. Его жена строго следила за соблюдением диеты и режима дня, который состоял из упражнений на воздухе, чтения классиков и сна. Вместо куска мяса с поджаренным хлебом он питался теперь арбузами – Юлия где-то услышала, что те благотворно действует на почки, оба пузыря и на кровяное давление. Вместо заседаний в Курии, он поднимался на вершины Байе и Мизенума; вместо чтения отчетов сенаторов и провинциальных правителей – корпел над сочинениями Изократа, Геродота и Фукидида, придя к выводу, что ни один их них не достоин доверия, поскольку они излагали не как люди, привыкшие действовать, а как люди, привыкшие только расписывать действия.