Мата Хари. Подлинная история легендарной шпионки XX века - Сэм Ваагенаар

обвинителем на процессе против маршала Петена, открыл заседание. Он упрекнул Мату Хари в том, что ее всегда видели в обществе мужчин в военной форме и что она, очевидно, не показывала никакого интереса к гражданским лицам. При этом было позабыто немало совершенно невоенных французов, с которыми она тоже была знакома. Но отчет Бушардона не придавал этой стороне ее связей почти никакого значения.

Мата Хари объяснила, что военный мундир всегда обладал для нее большой притягательностью, еще после ее замужества, и даже раньше. Но на жюри это не произвело никакого впечатления. Сам этот вопрос, никоим образом не касавшийся ее виновности или невиновности, был быстро оставлен. Следующие вопросы касались поездки Маты Хари в Виттель. Как и на предварительных допросах, она открыто призналась, что у поездки было две причины. Прежде всего, она хотела попить там целебной воды, чтобы поправить свое здоровье, а затем — встретиться там со своим любовником, капитаном Вадимом Масловым.

Лейтенант Морне следовал подсказкам Бушардона. Он выразил свое удивление тем, что она лгала. Когда Ладу спросил ее, почему она хочет поехать именно в это место, она ответила, что ради лечения. В то же время она написала письмо своему любовнику в Голландии барону ван дер Капеллену о том, что чувствует себя хорошо.

Затем речь зашла о деньгах. О 20 тысячах франков от консула Крамера и о двух переводах через банк «Комптуар д'Эскомпт». Второй из этих чеков на 5000 франков был в досье у лейтенанта Морне. Лейтенант хотел знать, за что были эти деньги и как обстояло дело с другими платежами.

Мата Хари рассказывала все точно так же, как капитану Бушардону.

Но ее объяснения никак не подействовали на Морне. Он придерживался доводов Бушардона: в принципе, немцы платили своим шпионам сравнительно мало денег. Никто не заплатил бы ей большие суммы только за то, что она удовлетворяла некоторые его телесные потребности. Если фон Калле заплатил ей тысячи песет или франков, то это могла быть только оплата за услуги — услуги, которые означали опасность для Франции и ничего больше.

Если бы в качестве свидетельницы вызвали Марту Ришар, то она могла бы подтвердить сказанное Матой Хари. Как она сама через много лет напишет в своей книге, военно-морской атташе в Мадриде, Ганс фон Крон, сделал ей на прощание подарок. Когда она ему сказала, что навсегда уезжает во Францию, то «он предложил мне ограненный драгоценный камень, который купил у ювелира в Барселоне». И когда Марта Ришар, незадолго до отъезда из Мадрида, открыла немецкому послу, что была любовницей фон Крона, она сказала ему: «Я принесу вам доказательство, что он содержал меня на деньги, которые были предоставлены в его распоряжение для оплаты услуг шпионов».

Лейтенант Морне сменил направление атаки. Если она приняла от немцев 20 тысяч или даже 30 тысяч франков — все равно за что, — почему тогда она требовала от французов миллион? Ответ у Маты Хари был готов — потому что в этот раз она всерьез собиралась помочь — помочь французам! И с теми связями, которые у нее были, это была бы настоящая помощь. Теперь она хотела шпионить по доброй воле, и это, конечно, стоило своих денег.

Но и такое объяснение не впечатлило жюри. Морне перешел к следующему пункту: почему она скрыла от капитана Ладу, что получила предложение от Крамера в Голландии? И почему она рассказала фон Калле, что французы ее завербовали?

Мата Хари посчитала вопросы лейтенанта Морне совершенно бессмысленными — или он вообще не понимает, что происходит в голове женщины, когда та не только может, но и даже должна использовать разные стратегии для достижения своей цели. Не было никакой причины, сказала она, чтобы сообщать Ладу о предложении Крамера. Она взяла деньги, верно, но она ничего немцам не дала взамен. Что касается фон Калле, то полковник Данвинь просил ее выудить из него информацию, и именно для французов. А так как она уже тогда хотела после возвращения из Лондона вернуться домой в Голландию, то понадеялась получить от него разрешение на транзитный проезд в Гаагу через Германию. Она уже тогда прекрасно знала, что ни в коем случае не поедет снова через Англию!

Мата Хари показала себя твердой. За это время она уже поняла, что мужчины, сидящие напротив, хотят упрятать ее в тюрьму. Логика была на ее стороне. И потому ей казалось совершенно логичным задать жюри встречный вопрос: разве вернулась бы она хоть когда-то в Париж, если бы чувствовала себя хоть в минимальной степени виновной в шпионаже в пользу Германии, после того, как ее уже раз арестовывал Скотланд-Ярд? Это же было бы полным безумием!

А что с ее номером Х-21, упоминаемым в радиограммах, который, по ее собственному признанию, присвоил ей Крамер во время их беседы в Гааге? Это ничего не значит. Это была идея Крамера, которой она не придала никакого значения.

Тема казалось исчерпанной. Лейтенант Морне прошелся по всем пунктам точно так, как их подготовил для него капитан Бушардон. И все равно по каждому из пунктов у него не было ни одного настоящего доказательства, кроме тех, где речь шла об отдельных людях, с которыми общалась Мата Хари. Но ни эти немцы, ни полученные ею деньги не давали однозначно положительного ответа на вопрос, занималась ли она шпионажем и могла ли представлять собой угрозу безопасности Франции. Ничто не указывало однозначно на то, за что ей на самом деле заплатили эти деньги.

Но лейтенант Морне и жюри были довольны ходом процесса. В деле были замешаны немцы и деньги. В Париже 1917 года этого уже было достаточно.

Пришло время допроса свидетелей. Лейтенант Морне объявил, что двое из них не смогли явиться на суд — капитан Маслов и лейтенант Аллор.

Перед столом судей предстал Жюль Камбон, встав как раз между Матой Хари и лейтенантом Морне. Он не давал никаких комментариев. Он лишь подтвердил, что она никогда не задавала ему никаких вопросов политического или военного содержания. На вопрос, почему она назвала его в качестве свидетеля, Мата Хари дает простой ответ: месье Камбон был послом во многих важных местах. Он занимал — и занимает сейчас — одну из самых важных должностей во Франции.

Но для жюри эти показания мало что значили. Слухи об отсутствующих немцах и донесения сомнительных агентов весили на чаше правосудия больше, чем строго личное мнение высокопоставленного французского чиновника.

Адольф-Пьер Мессими, военный министр Франции в момент начала войны, который в