Очарованный - Джиана Дарлинг

рану. Конечно, он бы защитил меня, потому что именно к этому он стремился почти с самого начала.

Использовал меня, да, но только для своего удовольствия и своих целей.

Мысль о том, что кто-то другой прикасается ко мне или манипулирует мной, всегда сводила его с ума от собственнической ярости.

— Ты думаешь, что я поверю, что ты восстал против всего, что когда-либо знал? — потребовал Данте, выходя вперед в наше пространство, используя свою огромную массу, чтобы пригрозить Александру сказать правду.

Это было не обо мне. Этот гнев и агрессия возникли, как отравленные корни мертвого дерева, из-за длительных токсичных отношений братьев задолго до того, как они встретили меня. Речь шла о том, что Данте не верил, что его брат может когда-либо быть кем-то иным, кроме его врага, потому что они, казалось, были рождены для этого.

Александр ответил Данте долгим, суровым взглядом, который приковал его кандалами на месте.

— Откровенно говоря, мне плевать, во что ты веришь. Единственное, что меня беспокоит на данный момент, это почему, черт возьми, ты до сих пор не покинул квартиру Козимы. Ты явно не нужен, и с этого момента ты больше не будешь.

Слова пришлись так, как и было задумано, более жестоко, чем физические удары, которые он нанес Данте. Мой красивый друг вздрогнул от их удара, его открытое лицо закрылось, как взволнованный анемон. Его глаза обратились ко мне в поисках утешения.

Я закусила губу, потому что не знала, как дать ему это, не нарушив новый баланс, который я нашла с Ксаном. Не дав Данте надежды, когда ее не было.

Он уловил мои колебания, и в мельчайших подробностях — опущение его широких плеч, складка красного рта, напряжение кожи вокруг глаз — Данте замолчал. Я наблюдала, как он с болезненным расчетом разбирал свои эмоции, потому что он был открытым человеком, не привыкшим скрывать свои чувства, и я ненавидела то, что мне приходилось выбирать между двумя мужчинами, которых я любила такими разными, но первобытными способами.

— Данте, bello, пожалуйста, я не прошу тебя доверять Ксану и не прошу тебя помочь нам в этом, но если он действительно уничтожает Орден и Ноэля, ты должен знать, что мне нужно помочь ему. Не только для Ксана, но и для меня.

Я попыталась вырваться из объятий Александра, но он не захотел, и часть меня понимала почему. Это было противостояние по многим вопросам, и одним из них был я.

— Данте, — снова взмолилась я. — Ты сказал, что не оставишь меня в этом одну.

Его глаза метнулись к брату, наполненные сверкающей яростью, как обсидиановое лезвие, а затем снова на меня. Я видела, как сжимались и разжимались его кулаки, пока он боролся со своим решением.

Страх раздулся под моей кожей, как инфицированные ткани, наполняя меня тревожной уверенностью, что он может выйти из моей двери и никогда больше не вернуться.

— Ti voglio bene, fratello, — сказала я ему.

Я люблю твоего брата.

Потому что разрушенное братство между Александром и Данте, возможно, никогда не будет восстановлено, но мы с Данте всегда будем братом и сестрой в сердце.

Он тонко улыбнулся мне и повернулся, чтобы поднять брошенный пистолет, прежде чем засунуть его за пояс. Его глаза были тщательно пустыми, когда они скользнули по мне в объятиях Александра, и когда он прошел мимо меня к двери и сказал:

— Я уверен, ты уже знаешь, что иногда любви недостаточно, это точно так же разрушило меня, как одна из его пуль в мое сердце могла убить меня.

Козима

— Если ты скажешь мне, что спала с моим братом, я убью его.

Я был на кухне и наливала виски «Гленфиддик» в большой стакан, когда Александр произнес эти слова спокойно, как будто обсуждая погоду.

Я проигнорировала его, сосредоточившись на своей задаче, вытащила из шкафа два хрустальных стакана и наполнила их тремя щедрыми пальцами янтарного ликера. Не предлагая Александру второй стакан, я поднесла первый к губам и позволила пылающей жидкости пролить струйку тепла по задней части моего горла. Я бросила пустой на столешницу из черного гранита, а второй бросила обратно, прежде чем снова наполнить первый и предложить один Ксану.

— Выпиешь? — спросила я, слегка задохнувшись от жжения алкоголя.

Мне нужна была бодрящая боль, чтобы успокоиться сразу после того, как Данте вылетел. Мой желудок похолодел от нерешительности и страха, что мой Данте ушел навсегда. Мне нужно было тепло виски, чтобы сжечь это чувство, хотя бы на время.

Александр смотрел на меня сквозь тени моей неосвещенной квартиры, и в темноте его гнев доминировал над его лбом, словно терновый венец гнева.

— Козима, если ты переспала с моим братом, обещаю тебе, я убью его, — повторил он, на этот раз со всей значительной силой своей доминирующей личности и яростью, стоящей за словами.

Я скрестила руки и на мгновение задумалась, стоит ли мне сказать ему правду.

Я спала с Данте. Много раз.

Когда я впервые переехала в Нью-Йорк, у меня была мешанина эмоций, которую едва сдерживала тонкая кожа и хрупкие кости. Я плакала больше, чем говорила, и мне потребовались недели, чтобы улыбнуться.

Только Данте принес мне утешение: горячая порция шотландского виски, чтобы успокоить мой впалый живот, бархатное одеяло, обернутое вокруг моих плеч, чтобы предотвратить лихорадку, еще более острую, чем та, которую я чувствовала в первые несколько недель в бальном зале Перл-холла.

Он держал меня, пока я не усну, насильно кормил и делал все, чтобы заставить меня улыбнуться.

Я заменила одного Мастера другим, хотя Данте был значительно добрее и бесконечно менее вреден для моего сердца. Он даже подружился с Синклером, когда я жила с ним, пытаясь вовлечь другого человека в команду, чтобы вытащить меня из дома и заставить снова жить.

— Да. — Признаваясь, я посмотрела Александру прямо в глаза, высоко задрав подбородок и расправив плечи. Мне не пришлось бы стыдиться своей нужды или своих отношений с его братом. — Я спала с ним десятки раз, когда впервые приехала, хотя никто из нас особо и не спал.

Ярость Александра наполнила воздух ароматом бензина и горячего камня. Я знала, что он готов взорваться, развалиться на части и превратиться в ад, который он не имел права зажигать.

Я подняла руку, чтобы остановить его, и пожелала, чтобы она не дрожала.

Удивительно, что я вообще стояла после всего, через что