Женить нельзя помиловать - Вячеслав Шторм

За тобой, моя синица,

Полечу я журавлем!

— И желательно из окна! — буркнула Элейн. — Сэд, ты долго стоять будешь? Ломай дверь, а то публика ждет.

Публика и впрямь с каждым мигом множилась, как грехи Фила Красного Носа. На крышах и в окнах ближайших домов, на колокольне местного храма Троицы, на ветвях деревьев в яблоневом саду по соседству…

Я опять вздохнул и расчехлил висящий у седла топор. Но даже его гулкие удары были не в силах заглушить самозабвенно декламирующего лохолесца:

Роза мира! Я страдаю

Без тебя: люблю, но все же,

Что с тобою — я не знаю,

Кто с тобой — не знаю тож.

Ах! Неужто позабыла

Ты несчастного меня?!

Ах! Неужто разлюбила?!

Плачу я, судьбу кляня…

Так отбрось свое жеманство

И сомнения отбрось!

В чувстве главно постоянство:

Будем вместе, хоть и врозь!

— Будем, будем! — прорычал я, остервенело вгрызаясь топором в трещащую дверь. — Еще с пяток ударов, и будем! И тогда возьму я, писака паршивый, твое перо…

Напиши же мне хоть строчку

(Не прошу ведь мадригал!),

Чтоб хотя бы одну ночку

Я в подушку не рыдал.

— …Щас, разбежался! Возьму — и знаешь куда засуну!

А засим — прощай, родная.

Остаюсь, тебя любя.

(Нет на свете лучше края,

Чем тот край, где ждут тебя!)

Последние слова стиха совпали с моим финальным ударом. Противник пал. В духе лучших батальных полотен я переступил через его искалеченные останки и отбросил изрядно затупившийся топор. А то ведь и вправду приложу сгоряча…

— Одного не пущу! — тут же подхватила меня под локоть Элейн. — Ты же его прибьешь!

— Нет, — обнадежил я. — Разве что искалечу…

— Именно это я и имею в виду. — Ласково улыбаясь, магесса наступила мне на ногу и прошептала: — Мне нужна пара минут с ним наедине. И чтобы они не видели.

«Они» — это, разумеется, Бон и Римбольд.

С ребятами особых проблем не возникло. Гном и сам не шибко рвался под кулаки хмельного Ки Дотта, а парня я самым серьезным тоном попросил стоять тут и держать аркан наготове — вдруг наш приятель, вняв предложению Элейн, и впрямь надумает сигануть в окошко… Бон тут же купился и стал деловито разматывать веревку, а мы с магессой рука об руку вошли в терем.

— О, женщины! О, злая судьба! О, как я несчастен!

Элейн явно поскромничала: чтобы привести Ки Дотта в чувство, ей хватило нескольких секунд. Правда, легкую головную боль и сухость во рту она ему все же оставила, но — исключительно в воспитательных целях. Так что уже полчаса спустя бледный и осунувшийся сэр Шон, то и дело прикладываясь к изрядного размера кружке с огуречным рассолом, излагал нам свою печальную повесть.

Само собой, наш бедолага влюбился с первого взгляда. У ему подобных иначе не бывает. Лишь только узрел княжну, вышивающую шелками победу славного предка, князя Ольгерда, над коварными ромеянами с последующим прибитием черепа любимого коня к вратам поверженного Попандополиса, — и готово дело. Да вот беда — утонченная Амельфа, до момента совершеннолетия воспитывавшаяся все в том же просвещенном Попандополисе, да еще и в славящемся строгостью нравов пансионе Томной Варвары, к этим ухаживаниям отнеслась весьма прохладно.

— «Не видала я, что ли, богатырей? — говорит она мне, — всхлипывая, рассказывал сэр Шон. — Вам бы только друг друга в чистом поле калечить, а потом у папы на пиру хвастаться, мед пить, да столы-лавки ломать! А мне не богатырь, мне витязь нужен».

— А в чем разница?

— О, разница колоссальна! Это как… как ландскнехт и рыцарь.

— Но неужели вы не пытались ее переубедить?

— Я не пытался?! — оскорбленно вскинул голову лохолесец, но тут же со стоном схватился за виски. — Да что я только не делал! Самому куртуазному кавалеру в истории, сэру Мебойну Дивная Ступня, окажись он рядом, не в чем было бы меня упрекнуть! И цветы, и стихи, и даже сервента под окном.

— Сервента? — заинтересовался Бон. — Это которую ближе к рассвету исполняют?

— Сразу видно куртуазного вельможу, — обрадовался Ки Дотт. — Именно перед рассветом, чтобы последний аккорд совпал с первым лучом солнца.

— Неужели вы, ко всем своим прочим достоинствам, еще и играете на музыкальных инструментах? — улыбнулась Элейн. Сэр Шон слегка погрустнел:

— Увы, леди Глорианна. Как я уже имел честь вам сообщить, на это мое желание ифрита не хватило.

— И что же, сервента исполнялась а капелла?

— Обижаете, сэр Сэдрик! Разумеется, мне аккомпанировал профессиональный музыкант. По причине отсутствия в Пределе лютнистов я тщательно изучил весь перечень местных музыкальных инструментов и остановился на аналоге арфы, именуемом «гусли». По-моему, вышло вполне пристойно — весь княжеский терем слушал.

Ох, могу себе представить! Это перед самым-то рассветом…

— А она?

— Да, и, судя по всему, была весьма впечатлена. Когда песня закончилась, она даже бросила мне чудный цветок фикус. Правда, вместе с горшком, но это не иначе как из-за полноты чувств. Окрыленный этим несомненным знаком расположения, я тем же утром отправился к князю Вольдемиру и попросил руки его дочери.

— И он отказал? — Разумеется, от Евсейки мы знали, что нет, но не спросить было бы в глазах влюбленного верхом бестактности.

— Если бы! — простонал сэр Шон, заламывая руки. — Не согласилась она!

— А фикус?

— Фикус якобы упал случайно, но дело даже не в этом. Нет, Амельфа заявила, что человек столь откровенно богатырской внешности просто не может быть галантным кавалером. Что все мои высокие чувства — суть низкое притворство. И что она никогда не сможет связать свою судьбу с таким лжецом! Ах я, несчастный!

Крупная мутная слеза выкатилась из уголка глаза лохолесца и повисла на кончике выдающегося носа. Ей-ей, мне его правда стало жалко!

— Мне осталось рассказать совсем немного, — некуртуазно утерев нос рукавом, продолжал Ки Дотт. — Быть может, со временем мне бы и удалось убедить княжну в искренности своих чувств, но увы! Вольдемира так разгневал ответ дочери, что он поклялся незамедлительно послать пригласительные письма всем окрестным правителям, имеющим детей и прочих близких родственников брачного возраста, и хоть за кого-нибудь да выдать строптивицу! Мне же повелел отправляться в Муром и не покидать его до тех пор, пока «все не утрясется». И теперь женихи наверняка уже в столице, а все, что я могу, — это писать неприступной красавице в надежде горячей строфой растопить ее сердце… Кстати! — Лохолесец вскочил и стал лихорадочно рыться в беспорядочно наваленных на столе обрезках бересты, бормоча: «Не то… Не то… Где же оно?.. Где?..»

Наконец восторженный вопль в лучших традициях поклоняющихся Бой-Бабе варваров ознаменовал успешное окончание поисков.

— Вот! — потрясая исписанным желтым лоскутом, взволнованно заявил сэр Шон. — Это мое последнее творение, которым я более всего горжусь. Да вот беда — никак не могу решить, каким глаголом закончить постскриптум. Быть может, вы сумеете мне помочь… Он откашлялся и громко прочел:

Знай, что, коли я посланья

Твоего все ж не дождусь,

От такого от страданья.

Право слово…

— И каков выбор? — заинтересовался Бон.

— «Отравлюсь», «утоплюсь», «удавлюсь». Пока я склоняюсь к первому варианту, как наиболее возвышенному.

— Напишите «застрелюсь»! — сдерживая смех, предложил я. На лице Ки Дотта отразилось удивление.

— Но помилуйте, сэр Сэдрик! КАК?!

— Очень просто. Из арбалета на растяжке. Помните, как в той сказке про Старичка Контратия и гоблина Красную Шапку: «Дерни, деточка, за веревочку — дверь в Лучший мир и откроется…»

— Гениально! — с благоговейным придыханием в голосе прошептал лохолесец. — Где перо?! Эй, люди! Немедленно перо и чернила мне, и еще нужен доброволец для доставки письма!

— Не нужно, — мягко положила ладонь ему на плечо Элейн.

— Но леди Глорианна! Почему?

— Потому что как только вы будете готовы, мы незамедлительно отправимся на пир к князю Вольдемиру! — Пока мы совершенно ошарашенно переваривали услышанное, магесса подмигнула и лукаво добавила: — Как говорила Элейн: «Если очень верить в чудо, оно случится».

— Леди Глорианна! Вы просто волшебница! — бухнувшись на колени и простирая к ней руки, воскликнул расстроганный до слез сэр Шон.

Жаль, что кроме меня больше никто не мог по достоинству оценить этой фразы!

ГЛАВА XIX,

в которой идет пир горой, подтверждается Правило Чехонте и исполняется последняя часть пророчества елфов

Столица княжества, названная по имени правителя Вольдемирском, от всех прочих виденных нами городов Дальне-Руссианского Предела отличалась только размерами и относительно большим количеством каменных построек — целых шесть штук: великокняжеский терем, главный храм Троицы, арсенал (по совместительству — сокровищница) и дома трех самых именитых и богатых бояр: Твердилы Плюхича, Нудилы Стоича и Зубрилы Зауча. Последнее, впрочем, говорило о богатстве Вольдемирска: своих каменоломен во владениях Волъдемира не наблюдалось, и ценный строительный материал приходилось завозить от соседей по знаменитому торговому пути «из ворюг в греки». Ворюгами руссианцы именовали северных соседей скандинов за склонность к пиратству и грабительские торговые пошлины, а греками — южных соседей-ромеян, намекая на их мифического правителя Греку, которому в незапамятные времена гигантский рак оттяпал то ли кисть, то ли всю руку по локоть, то ли еще чего. По крайней мере, умер Грека бездетным… В общем, с формальной точки зрения Тилиана с точностью до наоборот, а если по совести — то просто большая и бестолковая деревня. Тем более что, по моим прикидкам, совокупное количество праздношатающихся собак, крысей, свиней и мелкого рогатого скота (крупный представлен в основном гостями из Скандинии, которые, говорят, даже рождаются в своих знаменитых рогатых шлемах и постоянно напиваются до скотского состояния) заметно превышало плотность населения.