Athanasy: История болезни - Мавликаев Михаил

Подпирающие гигантскую кишку конечности неспешно переступали, двигаясь едва ли быстрее Раджи. По длинному телу время от времени пробегали волны судорог, от которых крошево внутри него сдвигалось – существо сглатывало очередную найденную порцию.

Некоторое время Полынь боролась с соблазном вспороть туго набитое брюхо многоногой твари и посмотреть, как оно лопнет вдоль; но вскоре махнула рукой и уселась на пол, ожидая, когда же на поверхности бесконечно длинного тела появится что-то, хотя бы немного похожее на уши и рот. Судя по количеству ног, оно явно любило ходить. Значит, именно о нём говорил Раджа.

Под кожей век скрывается серость, заменяющая этому месту темноту. Как ни жмурь глаза, как ни закрывайся руками – настоящей тьмы ты не найдёшь. Нигде нет спасения от неугасимого сияния, как ни руби бесчисленных светлячков в припадке ярости.

Даже не серость – просто присутствие света; не слепящее, совсем не болезненное. Но его неотвратимость, невозможность скрыться и передохнуть хотя бы на мгновение медленно подтачивали разум. Рано или поздно возникало желание вырезать себе глаза, лишь бы получить краткий миг настоящего отдыха.

Но глаза каждый раз отрастали обратно.

– Поезд ушёл, простите. Билеты обратно не принимаются.

Полынь резко дёрнулась и завертела головой.

Кишка всё ещё шелестела гребёнкой ног по тоннелю – такая же бесконечная, как и раньше. Никаких глаз на её поверхности; и, конечно же, никаких ртов.

– Кто здесь? – крикнула Полынь.

– Проще сказать, кого здесь нет. Кого здесь только нет. Но кого-то и нет.

Она резко обернулась.

Голос исходил от странного работника. Он походил на шахтёра – но в то же время отличался во всём.

Вместо кирки пальцы его рук обнажались голыми, массивными костяшками. Он упирался в пол сжатыми кулаками, словно твёрдыми копытами. Удлинённое тело держалось горизонтально на руках и ногах, поблёскивая в свете гнойничков обнажёнными мышцами. Если на этом существе когда-то и была кожа, то теперь от неё не осталось ни клочка.

Он изогнул длинную шею и поднял голову, повернув лицо к Полыни; глаза полностью скрывали костяные наросты с узкими прорезями. Несмотря на это, Полынь почему-то почувствовала на себе внимательный изучающий взгляд.

– Кто ты? – нервно спросила она; её рука сама собой сжала рукоять цепа.

– Лошадь, конечно же. Первый раз видишь лошадь?

Новое слово врезалось в память и неожиданно извлекло из неё образ – цветной и яркий.

– Ты не лошадь, – уверенно сказала Полынь. – Лошадь выглядит совсем не так.

– Так-так. Как так? А как?

– Лошадь покрыта… Шерстью. И лицо у неё вытянутое. И хвост есть.

– Вот тебе раз.

Лошадь-самозванка поджала ноги и уселась на пол. От этой позы у Полыни в голове всплыло другое слово: «Кошка».

– Да, я, конечно же, не лошадь. Но как ты?.. Где ты?..

– Я видела её в книге. На странице. У меня была книга… Когда-то.

– В кни-и-иге… – протянуло существо и вдруг показало крупные, крепкие зубы в широкой улыбке. – Довольно приятно быть в книге, хе-хе. Довольно, приятно, привольно, понятно?

– Но ты не в книге. Ты же не лошадь.

– Да, действительно.

Оно замолчало.

Полынь зажмурилась и потёрла лоб, после чего потрясла головой и оглянулась на гигантскую многоножку, заполняющую телом тоннель. Та ничуть не изменилась – разве что стала ещё толще.

Пути вперёд всё ещё нет.

Она с сомнением глянула на неожиданного собеседника. Может быть, он что-то знает об этом участке Плёнки…

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Лошадь, я же сказал.

Она сжала рукоять цепа так сильно, что из-под пальцев закапала кровь:

– Я тебе так врежу, что шерстью покроешься. Станешь лошадью, как и мечтал.

– Ага, – спокойно ответил Лошадь, – так вот какой язык тебе близок. Меня зовут тем, чем я не являюсь. Такое случается. Вот тебя как зовут?

– Полынь.

– Видишь? Ты совсем не полынь. Я видел её. И не в книге, кстати. Впрочем, это я уже хвастаюсь. Хоть хвоста у меня и нет. Хоть хвоста, хвать хвороста. Кровать короста.

Полынь снова помотала головой, пытаясь вытрясти из неё неожиданно подступившую дурноту:

– Ладно… Лошадь. У меня есть пара вопросов.

– Не стесняйся, бронируй сразу десяток. Тебе понадобится.

– Эта кишка… – Полынь ткнула пальцем за спину, – она вообще соображает? Разговаривает?

– Поезд-то? Не. Ему и нечем.

– Поезд?..

– Угу. В отличие от нас с тобой, его зовут тем, чем он является. Поедает. Ездит. Поезд.

– Но он не ездит, он ходит.

– Да, действительно.

Полынь схватилась за голову и зашипела:

– Чёртов Раджа! Он сказал, что мне поможет тот, кто любит ходить!

– Раджа? Рад жа него, что он всё ещё ждесь.

– Ты его знаешь?..

– А Поезд не очень-то любит ходить. Любовь подразумевает выбор. Если бы Поезд мог выбирать, то он бы ездил.

Полынь уставилась на существо и задумалась.

Он превратил свои руки в ещё одну пару ног. Когда-то она хотела вбить осколки костей себе в подошвы, чтобы уставшим ногам было проще ходить, – это существо решило проблему своими собственными костяшками, ободрав с них всю кожу и мясо.

– А ты любишь ходить? – вдруг спросила у него Полынь.

– Люблю ходить и хожу любить, ах-ха-ха-ха.

Лошадь не посмеялся, а проговорил «ах-ха-ха-ха» по буквам с совершенно каменным лицом.

– Тогда мне нужна твоя помощь.

– Это платно.

– В счёт оплаты идёт каждая несломанная кость в твоём теле.

– А ты умеешь торговаться. Что покупаешь?

– Нужно вернуть память одному человеку.

– Просто попроси Конгломерат.

– Кого?

– Плёнку. Воткни руку в стену, испроси милости местного бога. Только не расслабляйся слишком сильно, а то она тебя потушит.

Полынь передёрнулась и негромко сказала:

– Я не хочу пускать её в голову.

– Тогда сдавайся. Ложись скорее на пол, перестань думать и позволь мне съесть тебя.

Лошадь осклабился; на этот раз два ряда огромных прямоугольных зубов совсем не походили на улыбку. Внезапно Полынь осознала – если он встанет на задние ноги и выпрямится, то окажется выше неё на несколько голов. Выше, тяжелее и гораздо мускулистее.

Она попятилась:

– Я смотрю, ты любишь не только ходить.

– Как сказала однажды одна мудрая и красивая лошадь, любовь предполагает выбор. Есть или не есть – свободы выбора тут нет. Я раб многих хозяев, а у голода толстая плеть.

– Я… В таком случае, я люблю быть не съеденной. У меня ведь есть выбор.

Лошадь раздражённо топнул кулаком-копытом по полу:

– Капризы, капризы! Как же трудно угодить женщине.

Он встал и принялся ходить по тоннелю кругами, разминая ноги. Некоторое время он бормотал что-то неразборчивое, но потом повысил голос:

– Схватит, хвалит… Хватит мучать меня! Почему ты здесь? Почему я здесь?! Я не нужен, не важен, не лошадь!

– Если ты не можешь подсказать мне, как вернуть человеку память, – осторожно сказала Полынь, – то, может быть, ты знаешь, как выбраться из Плёнки?

Лошадь резко остановился и закивал:

– Ага. Ага-ага-ага. Только и всего. Толика невзгод. Дел невпроворот. Шагай давай.

– Куда?

– Назад, конечно же. Я же сказал, этот поезд ушёл. И нам некуда больше бежать.

Полынь оглянулась по сторонам и нахмурилась. Гигантская кишка Поезда полностью занимала перекрёсток и превращала этот участок дороги в тупик… Единственный путь действительно вёл только назад.

– Ты что, шёл за мной всё это время? – спросила она.

– Вовсе нет. Это ты шла впереди меня. Вовсе никто и не собирался тебя съесть. А теперь пойдём. И не вздумай на меня садиться.

Лошадь совершил сложный танец рук и ног, разворачиваясь на месте, и пошагал обратно в тоннель. Полынь вздохнула и потёрла виски так сильно, что поцарапала кожу. Раджа оказался прав. Общение не всегда приводит к пониманию.