Случай в Кропоткинском переулке - Андрей Ветер

Юдин сгрёб её обеими руками и принялся целовать в лицо и шею, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям. Он очень опасался, что эта женщина не пробудит в нём никаких желаний, однако вскоре он понял, что ошибся. Она была страстной, но весьма неумелой.

— У меня был всего один мужчина за всю мою жизнь, — прошептала она, когда наступило время отдыха после стремительного соития. — У меня был только муж.

— Только муж? Тот, который потом свою сестру зарезал? Сколько тебе лет?

— Тридцать три.

— И только один мужчина? — не поверил Юдин.

— Только муж. Теперь появился ты, — она погладила его своей грубой ладонью по щеке.

«Надо же быть такой дурой, — подумал он, разглядывая Надежду. — Ведь вполне нормальная баба, а живёт без мужика. У неё же тело в самом соку… Надо бы зависнуть у неё тут. Вот жаль только, что сын её скоро появится: через несколько дней уж учебный год начнётся…»

МОСКВА. ВИКТОР СМЕЛЯКОВ

Смеляков ждал Веру у выхода из станции метро «Площадь Революции». Солнце светило ярко, но сентябрь уже вступил в свои права, и порывы ветра приносили с собой ощутимую прохладу.

— Привет! — вместо Веры возле Смелякова вырос Борис Жуков. Он был одет в лёгкий светлый плащ поверх красивого серого костюма-тройки, смотрелся элегантно и официально.

— Салют, — Виктор пожал протянутую руку. — Ты откуда?

— Вера попросила предупредить тебя, что задержится минут на тридцать. У неё что-то неотложное… Она звонила тебе в общежитие, но тебя не нашли.

— И ты ради этого прикатил сюда?

— Ну, если девушка просит, то мне не трудно, тем более что мы с ней собирались вечером в театр махнуть, — сказал Борис.

— С Верой?

— Да ты не смотри на меня такими глазами. У меня с ней нет ничего такого… Мы с ней давние друзья, с детства вместе. Не подумай, я за ней не ухаживаю, у нас всё по-товарищески, хотя она, бесспорно, барышня интересная.

— Да я ничего и не думаю…

— Она не предупредила тебя о театре?

— Нет, — Виктор погрустнел. Он уже пару раз встречался с Борисом во время свиданий с Верой, и внезапные появления Жукова раздражали его. Но сейчас Смелякова особенно огорчило, что Вера, оказывается, собралась с Борисом в театр.

«Чего ж она тогда согласилась на свидание со мной? Впрочем, разве она обещала гулять со мной до глубокой ночи? И разве она не имеет права сходить в театр?.. А то что Борис приехал сюда только для того, чтобы предупредить меня о её опоздании — это даже благородно. Он хоть и утверждает, что мы не соперники, но всё же…»

— Пройдёмся пока? — предложил Жуков.

— Давай, — без особого энтузиазма согласился Виктор.

Они неторопливо обошли гостиницу «Москва» и вернулись почти на прежнее место.

Возле них остановилась мрачная толстая женщина, потопталась и пошла дальше, заворчав так, чтобы её слова были слышны молодым людям:

— Вот стоят тут… Нарядились, как баре… Бездельники…

— Чем мы не угодили ей? — не понял Смеляков.

— Быдло, — коротко и равнодушно ответил Жуков. — Ты привыкай к таким, тебе с ними работать придётся.

— Мне?

— Ты же на юриста учишься. Вот интересы таких образин и будешь отстаивать…

— Допустим, не все такие…

— Допускай что хочешь, — отмахнулся Борис. — Но лучше будь готов к тому, что в стране таких людей большинство. Толпа, невежественная толпа, всюду толпа.

— Ты преувеличиваешь.

— Ты видел, как эта свиная туша посмотрела на меня? Мой костюм ей барским показался… Эта тётка — типичный представитель толпы! Ей враждебно всё, чего у неё нет. Ей противно всё, что сделано качественно и красиво. Но ей и не нужны красивые вещи, её ломает покупать качественные товары. Она лучше купит какое-нибудь барахло за копейку, зато оставит побольше денег на жратву и выпивку. Она и ей подобные ненавидят всех, кто живёт иначе. И так идёт из века в век. Ненависть и невежество всегда идут рука об руку и всегда одинаковы.

— У неё просто дурное воспитание и дурной вкус, — Виктор попытался найти какое-нибудь оправдание раздражённой женщине.

— Вкус предполагает образование. Необразованный человек не имеет вкуса.

— Ну, тут я вряд ли соглашусь с тобой. Необразованным людям что-то нравится.

— Да, нравится. Только какое это имеет отношение к эстетическому вкусу? «Что-то» им нравится так же, как нравится колбаса. Им даже один сорт колбасы нравится больше другого, но это не означает, что они разбираются в колбасе… или в вине. Чтобы разбираться в тонкостях качества, надо быть образованным. И я говорю не о том, чтобы тупо перепробовать сотню разных сортов вина, колбасы, хлеба, тупо пересмотреть сотни картин или прочитать сотни книг. Я говорю об умении оценивать качество, а это предполагает образованность, потому что за качеством всегда лежит чей-то труд, условия труда, история сотворения данного продукта, — Борис заметно распалился, Виктор никогда не видел его таким заведённым. — Вот представь, приходит человек в музей, смотрит на картину, и она ему вроде нравится. Но что нравится? Изящность мазков? Гамма? Композиция? Он не способен оценить эту картину по-настоящему, если он не знает хотя бы азов живописи и мало-мальски не знаком с историей искусства.

— По-твоему, нельзя любить искусство, будучи неосведомлённым в тонкостях?

— Человек никогда не оценит, сколько мастерства вложено в иероглиф, написанный единым росчерком кисти, если он не понимает, что такое изящество линии, что такое вообще искусство написания иероглифа и какое место занимало это искусство в жизни самурая… Да, многое может нам нравится, мы даже можем любить очень многое. Но речь-то не о любви идёт, а об умении оценивать качество. Ты не способен оценить что-либо или кого-то по-настоящему, если ты слепо влюблён. Мало любви, нужна культура.

— Я никогда не думал об искусстве с этой стороны.

— А ты подумай!

— Если следовать твоей логике, то получится, что подавляющее большинство людей не умеет полноценно воспринимать произведения искусства.

— Именно так оно и есть! Вот ты возьми, к примеру, книги. Спрашивается, почему романы, написанные двести лет назад кажутся сегодня скучными и наивными? Да потому, что изменилась жизнь, сместились центры тяжести всех моральных аспектов. Люди стали другими. Рядовой читатель отбросит старинный роман, не увидит в нём никаких достоинств и вообще ничего интересного, а то и не поймёт даже, о чём идёт речь. А культурный человек оценит эту книгу, потому что умеет соотнести произведение с временем, когда оно было сотворено, и с особенностями того времени: что было в почёте, что под запретом… Чтобы оценить, нужен вкус, а вкус вырабатывается в процессе образования… Погляди на Вальтер Скотта или Фенимора Купера. Их же, бедолаг, в детские писатели зачислили! А в действительности они авторы очень серьёзные, к детской литературе никакого отношения не имеют. Вальтер Скотт — это кульминация рыцарского жанра в литературе, и нельзя оценивать его романы просто как развлекательные приключенческие книжульки. За ним лежат мощные пласты истории и литературной эволюции. Но так как рыцарство нынче не в чести, великого Скотта втиснули в категорию детского чтива, а заодно с ним отправили Купера, Санд, Рида, Дюма и многих других…

Борис замолчал.

— Пожалуй, ты прав, — согласился после некоторого раздумья Виктор. — Надо уметь разбираться в тонкостях, но ведь все не могут быть специалистами.

— А всем и не надо быть специалистами. Специалисты — это узко. Я говорю о культуре. Однако основная масса людей даже не понимает, что такое культура, и довольствуется малым. Народ проглотит что угодно. Народ — это толпа. Народу не нужно изящество.

— Ну…

— Нет тут никаких «ну»… И нет ничего обидного в слове «толпа».

— Я не согласен. Толпа предполагает безликость…

— Так я о том и говорю: в толпу сливается безликая масса. Народ — это всегда масса, всегда без своего «я». Когда у человека есть «я», он не идёт с толпой, он идёт сам по себе. «Я» всегда предполагает индивидуальность. А ты посмотри на этих, — Борис указал глазами на проходивших мимо людей. — Пошла мода на причёску, и все разом остриглись на один манер. Спроси любого, зачем? И ты обнаружишь, что каждый, оказывается, хочет быть особенными, хочет выделяться из безликой массы. Но зачем же тогда все под одну гребёнку? Для чего бегут за модой? Мода же стирает индивидуальность, чёрт возьми!

— Стирает, — согласился Виктор.

— Так отсутствие индивидуальности и превращает людей в толпу! Неужели это тебе не понятно? — возмутился Борис.

— Да понятно мне! — огрызнулся Смеляков. — Просто это звучит грубо.

— Что грубо? Толпа?

— Да… За людей обидно, — Виктор отвёл глаза. Он согласился с Борисом, но почему-то испытывал неловкость из-за этого. Неприятный осадок оставался от того, что за словами Жукова притаилось нечто более серьёзное и даже коварное, чем рассуждения о слепой погоне большинства за модой.