Радио «Морок» - Татьяна Мастрюкова

хоть сестру отдай или сама выходи!

Он даже не знает наших имен. Или она?.. Изосимиха?..

Нет, они же запираются на ночь. Вот почему запираются.

Леся зарылась в спящую безмятежным сном маму и закрыла уши ладонями. Я осталась совсем одна.

А если он разобьет оконное стекло? Что нужно делать? Звонить в полицию? Ага, давай, позвони, когда связи нет в этой проклятой комнате. Открой окно, высунься и позвони куда хочешь! Или...

— Отче наш...

Да не знаю я ни одной молитвы! Меня бабушка в детстве пыталась учить, но родители не настаивали, и я забила...

— Будь ты проклята! Не смей молиться, живо открой! Давай сестру сюда, сволочь!

Не сметь молиться?

Я судорожно оглядела комнату. Ну разве бывает такое, чтобы в обычном деревенском доме не было ни одной иконы? Они же такие суеверные, эти местные, все время говорят про всякую нечисть.

Ага, суеверные, а сами чернокнижную литературу хранят. Вряд ли она мне поможет изгнать что-то злое. Скорее, наоборот, предназначение этих книг вызывать... Потому и икон нет.

А тут только паршивый коврик с охотниками на привале. Румяными такими, веселенькими. И смотрят они не друг на друга, как на оригинальной картине, а на тебя. И неприятно так улыбаются. Из зайца убитого не слишком ли много натекло крови? А этот, зачем он такую страшную рожу скорчил, пальцы скрючил?..

Вот она и пришла, эта нечисть... А мы одни.

Мама!

Не особенно соображая, что делаю, я схватила мамину сумку и вытряхнула содержимое на пол. Покатился футлярчик губной помады, шлепнулся кошелек, пачка салфеток... Записная книжка!

Мама, по-моему, никогда ею не пользовалась, но исправно носила в сумке на всякий случай. Складывала туда какие-то чеки, визитки, все подряд. Вот даже засушенный четырехлистный клевер, который прошлым летом Леся нашла.

Я заплакала, когда между страниц увидела заламинированную иконку типа календарика с какой-то молитвой на обратной стороне. Наверняка тоже бабушка когда-то маме подарила. Не обращая внимания на сами собой льющиеся слезы, я прямо тут же, на полу под окном, даже не пытаясь перекричать беснующийся злобный голос, начала читать молитву.

Леся старалась всхлипывать тихо, но у нее явно была истерика, поэтому она судорожно, до икоты, переводила дыхание. И то, как сестра изо всех сил пыталась справиться со своими эмоциями, а мама даже не шевельнулась... Мама, которая просыпалась, даже если кто-то из нас в соседней комнате всего лишь заворочался в кровати! А тут прямо под ухом дочь в истерике.

Тот, что за окном, требовал отдать ему мою сестру, потому что он голодный.

«Не надо маму будить».

Да ее и не разбудишь!..

Не знаю, правильно ли я ставила ударения. Не знаю, почему я вообще решила, что это поможет. Возможно, я слишком внимательно вчитывалась в слова молитвы, стараясь не пропустить ни одного слова, и именно поэтому упустила момент, когда злобный рык за окном перешел в тяжелое хрипение.

А дальше настала тишина...

Я посмотрела на разбросанные по полу мамины вещички из сумки. Вот же блистер с таблетками от головной боли, который она так искала! Только ни одной таблетки там не оказалось: все ячейки были продавлены, а защитная фольга аж выдрана. Это сделала явно не мама.

Бесполезный блистер я положила на столик, аккуратно сгребла мамины вещи обратно в сумку. Только иконку-календарик оставила. Потом забралась с ногами на мамину кровать, к Лесе. Та еще всхлипывала, вздрагивая всем телом, и крепко держала маму за рукав толстовки, аж пальцы побелели...

— Инка, что... что это было?

— Понятия не имею. Но точно не папа.

Я прислушивалась к маминому дыханию и поэтому даже вздрогнула, когда Леся жарким шепотом обдала мне самое ухо:

— Конечно, не папа! Голос-то был мамин!

Я даже не знала, что ответить, поэтому промолчала.

Остаток ночи мы с Лесей провели без сна, прижавшись с двух сторон к мирно спящей маме и крепко обнявшись через нее. Настольную лампу не выключили, а телефоны забросили.

Было очень тихо, даже часы... Кстати, я так и не слышала с вечера этого характерного тиканья — чи чи. Батарейка села? Не то чтобы я сильно прислушивалась, но все же они тикали постоянно, как заведенные.

Да что я говорю? Очень даже я прислушивалась, и меня эта тишина волновала!

Было тихо. Только Леся, переставшая плакать, иногда еще судорожно всхлипывала.

Когда в щелях между шторами стало светлеть, мы позволили себе задремать. Леся уже сопела, а я в полудреме вспомнила:

«Не ложися на краю... Про волчка колыбельная предостерегающая».

Я как раз лежала с краю. Ну и ладно. Сил нет...

Хотя мне было жарко и я даже немного вспотела, но не отодвинулась и не убрала руку, которой держалась за маму, и за которую с другой стороны влажной ладонью вцепилась во сне Леся.