Варфоломеевская ночь - Пьер Понсон дю Террайль

— Ему грозит смертельная опасность — даже больше: неизбежная смерть!

— Ему?

— Над ним тяготеет такое обвинение, которого уже достаточно для присуждения к смертной казни. Но его даже не будут судить, потому что парламент может оправдать его; его не пошлют на Гревскую площадь, потому что палач может призадуматься и отказаться выполнить приговор. Нет, его попросту прирежут потихоньку, и это случится в самом непродолжительном времени.

Сарра вскрикнула от ужаса, представляя себе страшную картину смерти Генриха Наваррского.

Однако Рене, не обращая на это внимания, безжалостно продолжал:

— Так слушай же, слушай меня!.. О, я люблю тебя, люблю безумной, бешеной страстью, которая пересиливает во мне все, даже ненависть и желание мести. И я готов пожертвовать своей местью, готов спасти Генриха, если ты согласишься полюбить меня хотя бы на один только день!

— Боже мой, боже мой! — простонала Сарра, закрывая лицо руками.

— Скоро, очень скоро, всего через каких-нибудь двое суток наступит великий день, день беспощадного избиения гугенотов.

— Боже мой! — воскликнула Сарра, объятая смертельным страхом за участь любимого человека.

— Всех их перебьют, — продолжал Рене, — все падут: крестьяне и дворяне, короли и рабочие, все, кто не желает слушать мессу.

— Но это невозможно!.. Король Карл никогда не допустит этого!

— Король больше не царствует. — Кто же царствует?

— Королева Екатерина, или — вернее — я! Полюби меня, и я спасу твоего Генриха.

— О, никогда, никогда! — с горьким отчаянием вскрикнула Сарра.

— Значит, ты не хочешь спасти человека, которого любишь? Пойми, все готово, назначены день и час. Через двое суток Париж озарится кровавым пламенем и огласится звуками выстрелов и стонами убиваемых. Все вожди гугенотов погибнут: адмирал Колиньи, герцог Конде и наваррский король. Ну, теперь ты видишь, какая страшная опасность грозит ему!.. Однако стоит тебе только захотеть — и я спасу последнего!

— Рене! — сказала Сарра. — На вашей душе и без того много грехов. Спасите Генриху жизнь, и я отдам все свое состояние, которого вы так домогались, и буду денно и нощно молить Бога за вас.

— Нет! — крикнул Рене, в котором действительно страсть перевешивала в данный момент все остальные чувства. — Я хочу лишь твоей любви. Так говори же, хочешь ли ты, чтобы Генрих Наваррский остался жив? Полюби меня — и я тогда спасу его!

— Боже мой, неужели Ты не сжалишься надо мною? простонала красотка-еврейка.

— Ты делаешь большую ошибку, Сарра, не пользуясь единственным добрым чувством, всколыхнувшимся во мне… О, стоит лишь тебе сказать «я буду твоей», и я клянусь, что спасу Генриха!

Сарра не сказала этого, но Рене видел, что она уже бессильна сопротивляться ему. Тогда он молча двинулся к ней, и она осталась стоять на месте, не убегая от него. Он схватил ее за руки — она не отдернула их… Он прижался к ее лицу пылающими устами — она не отшатнулась и только тихо пробормотала:

— Боже великий и милосердный! Спаси моего Генриха и убей меня!

И Бог явил чудо! В то время как негодяй судорожно сжал в своих объятиях трепещущее тело беззащитной женщины, она вдруг обрела все хладнокровие, всю энергию, все самообладание. За поясом Рене торчал кинжал. Сарра выхватила его и по самую рукоятку погрузила в грудь Флорентийца.

Руки Рене разжались, и он рухнул на землю в предсмертных конвульсиях.

XXI

Вернувшись в Лувр с Лагиром, король Карл приказал вызвать Пибрака и, пока паж исполнял его поручение, сказал Лагиру:

— Итак, вы утверждаете, что не знаете графа Амори де Ноэ?

— Нет, в лицо я его знаю, но только незнаком с ним, ответил гасконец.

— Ну а наваррского короля?

— Его величества я не знаю даже в лицо!

— Хорошо, мы все это проверим. Пибрак, друг мой, обратился король к вошедшему капитану гвардии, — отведи этого молодого человека в При-Дье и потом вернись ко мне.

Пибрак удивленно взглянул на Лагира, как бы не понимая, в чем провинился этот юноша, но все же, подчиняясь приказанию Карла, сказал гасконцу:

— Ступайте, сударь.

Когда они вышли из королевского кабинета, Лагир шепнул:

— Если увидите Ноэ, скажите ему, что я заявил, будто незнаком с ним, хотя и знаю его в лицо, ну, а наваррского короля я даже и в лицо не знаю. Очень возможно, что король захочет дать нам очную ставку, так вы, пожалуйста, предупредите его.

Пибрак утвердительно кивнул головой, а затем, впустив Лагира в При-Дье, сказал:

— Не отходите от двери, потому что ублиетта открыта. Скоро я опять приду к вам и все объясню.

Затем Пибрак вернулся к королю Карлу. Он приказал привести Генриха Наваррского, а когда последний явился, сказал ему:

— Кузен! Вы — король, это правда, но наваррские короли всегда были вассалами королей Франции.

— За исключением того времени, когда мой предок Карл Злой открыто воевал с ними! — гордо возразил Генрих Наваррский.

— Иначе говоря, вы отказываетесь признать свою зависимость от меня?

— Я — ваш пленник, государь, но ведь и Франциск I был одно время пленником императора Карла V.

— Значит, вы отрицаете мое право судить вас? — спросил Карл.

— Ваше величество, вы, конечно, можете даже осудить меня на смертную казнь, потому что я, повторяю, — в ваших руках. Но мне кажется, что даже простого смертного не отдают под суд без достаточных оснований. Между тем этих оснований я в данном деле не вижу: ведь нельзя же считать основанием ненависть королевы-матери. Но неужели же мне завоевывать расположение королевы изменой вашему доверию, государь?

— Что вы хотите сказать этим?

— Господи, но это так просто, государь! Ведь королева только потому и ненавидит меня, что я не желаю идти рука об руку с нею в ее властолюбивых замыслах.

— Берегитесь, кузен! Над вами тяготеет страшное обвинение, а вы осмеливаетесь сами обвинять французскую королеву чуть ли не в государственной измене?

— Господи, я ничуть не обвиняю королеву, мне только кажется странным, что еще при вашей жизни она уже хлопочет о наследнике престола!

Сказав это, Генрих расстегнул камзол и достал оттуда письмо герцога Франсуа к королеве-матери, взятое, как помнит читатель, графом де Ноэ с груди пажа, убитого кабатчиком Летурно.

Король Карл взял это письмо и, пробежав его глазами, побледнел от злобы.

В этот момент портьера у двери приподнялась, и оттуда показалась голова Пибрака.

— Что вам нужно? — крикнул король.

— Я хочу показать вашему величеству ряд интересных документов, которые откроют вам глаза на махинации герцога Гиза! — ответил Пибрак и подал королю связку бумаг, отобранную у Лашенея.