Варфоломеевская ночь - Пьер Понсон дю Террайль

Обстоятельства сложились так странно, что объяснения Лагира получили необыкновенную логичность. К тому же гасконец говорил совершенно спокойно и смотрел прямо в глаза королю и герцогу.

Король Карл опять обратился к Гизу и снова строго спросил:

— Так что же значит все это, герцог? Гизом овладел приступ страшного гнева. Он схватился за шпагу и с силой крикнул:

— Этот негодяй лжет, государь. Рене и все мои люди подтвердят вам…

— Полно! — перебил его Лагир. — Люди герцога Гиза известны тем, что подтвердят хоть под присягой все что угодно.

Бешенство герцога достигло апогея, и, не будь здесь короля Лагиру не выйти бы живым из погреба. Но Карлу нравился смелый гасконец, и, кроме того, он хотел во что бы то ни стало добиться истины. Поэтому он сказал:

— Герцог, прошу вас пожаловать сегодня вечером в Лувр, где вся эта история должна будет разъясниться в присутствии королевы-матери и наваррского короля, а этот гасконец поедет вместе со мной, — он мой пленник. Дайте ему лошадь!

— Ей-богу, государь, — весело ответил Лагир, — мне и умирать-то будет не страшно, если я буду знать, что палач, который отрубит мне голову, состоит на жалованье у короля Франции, а не у лотарингских принцев.

Приказание короля относительно Лагира было слишком формально, и Гиз не мог воспротивиться ему, хотя ему очень хотелось бы на полной свободе порасспросить пленника. Но король пожелал, и вскоре Лагир почтительно следовал за ним в Париж, эскортируемый швейцарской гвардией.

XVIII

Для конвоирования арестованного наваррского короля Пибрак взял только двоих швейцарцев. Когда юному королю подвели лошадь, он вскочил в седло и, обращаясь к Пибраку, сказал:

— Господин капитан, чтобы облегчить вам ваше поручение, даю вам слово дворянина и короля, что я не сделаю ни малейшей попытки к бегству и последую за вами в Лувр беспрепятственно.

— Слушаю, государь, — ответил Пибрак и приказал гвардейцам ехать впереди, сам же вместе с Генрихом следовал за ними шагах в десяти сзади.

Двинувшись в путь, Генрих сказал:

— Вот отличный случай побеседовать на родном языке, Пибрак.

— Да уж не иначе, государь, — ответил капитан гвардии. Ведь мы собираемся говорить о таких вещах, которые сильно интересуют короля Карла и его слуг.

— В этом вы совершенно правы, — согласился Генрих и весело рассмеялся.

— Ей-богу, государь, вы слишком весело относитесь к своему аресту!

— А чего же мне грустить, Пибрак! Ну, давайте поговорим серьезно. Вы находите, что короля можно казнить так же просто, как всякого другого человека?

— Между собой короли, государь, признают только право сильного.

— Согласен, но, чтобы присудить меня к смертной казни, меня сначала надо судить и осудить!

— Так вас и будут судить, государь!

— Нужны доказательства!

— Их придумают!

— О, я не сомневаюсь, что королева-мать особенно изобретательна на этот счет, но… у меня найдется еще не один якорь спасения.

— Вы рассчитываете на письмо герцога Франсуа и на бумаги, отобранные у Лашенея?

— Между прочим — да, но и, кроме того, у меня найдется, конечно, и кое-что другое… например, наваррская королева Маргарита!

— Мне кажется, что в этом направлении вы сильно ошибаетесь, ваше величество, — возразил Пибрак. — После того, что произошло…

— После того, что произошло, королева Маргарита чувствует себя очень оскорбленной, как женщина, потому что она слишком красива, чтобы примириться с существованием соперницы. Но в качестве наваррской королевы она не покинет меня в трудную минуту.

— Допустим, что это так. Но королевы Маргариты нет в данный момент в Лувре.

— К сожалению, вы правы; но, если она узнает, что меня будут судить, она поспешит сюда сейчас же, где бы она ни была.

— Да, если вас будут судить… А если обойдутся и без суда? Ведь король так слаб…

— Ну, тогда остается еще один якорь спасения.

— А именно?

— Одни зовут его случаем, другие — счастьем, я же зову его своей звездой. Полно, Пибрак, успокойтесь! У королей своя судьба, и если Господь Бог предназначил меня для великих дел, то мой час еще не пробил.

Разговаривая таким образом, они подъехали к Парижу и направились вдоль Сены. Около того места, где к реке подходит дорога из Шайльо, они встретили двух бедно одетых людей, шедших за мулом.

Генрих рассеянно взглянул на них и вдруг сказал Пибраку:

— Посмотрите-ка, до чего этот блондин похож на Ноэ. Да ведь это мул Маликана! Боже мой, а спутник блондина похож как две капли воды на Гектора!

Между тем блондин подошел к Генриху и почти шепотом сказал:

— Тише, государь, это я!

— Так тебе удалось скрыться? А Лагир? Генрих посмотрел на Пибрака, потом на швейцарцев, безмятежно ехавших впереди.

— Успокойтесь, государь, — сказал Пибрак, — я хорошо знаю своих людей — они будут ехать не оборачиваясь. Пусть ваши друзья едут рядком, и никто ничего не заметит.

— Да ты куда едешь? — спросил Генрих Ноэ.

— В Париж, хотя тамошний воздух и не очень благоприятен для меня.

— Как и для меня тоже! — сказал Генрих.

При этих словах Ноэ взглянул на него и чуть не вскрикнул: наваррский король был без шпаги.

Генрих, заметив это изумление, рассказал Ноэ и Гектору все, что случилось с ним, и гасконцы немало дивились тому, как сплелись обстоятельства. Зато надо было видеть удивление Пибрака и Генриха, когда Ноэ рассказал им историю об ограблении Лашенея. Их, во-первых, удивило, как ухитрился суконщик выбраться живым из ублиетты, а во-вторых, они немало подивились ловкости, с которой Ноэ воспользовался заблуждением агента герцога Гиза, чтобы отобрать у него крупную сумму денег.

— Но куда же вы дели такую массу денег? — спросил Генрих.

— Мы отвезли их в Шайльо, к тетке Вильгельма Верконсина.

— Ах, вот что! Ведь и Сарра тоже там?

— Да, государь!

— Ну а куда вы спрятали деньги?

— В такое хранилище, где никто не догадается искать их. Мы разгребли овес в кормушке, ссыпали туда деньги и опять завалили сверху овсом.

— Ну что же, — сказал Генрих, — добытые у Лашенея бумаги да эти деньги, может быть, и помогут нам выиграть нашу партию. Значит, ты едешь в Париж, Ноэ? Ну а где ты думаешь спрятаться там?

— У жены, которая сама скрывается у Жоделя.

— Ну а Гектор?

— А Гектору нечего прятаться — ведь его никто не знает, и он может свободно расхаживать с утра до вечера около самого Лувра.

— В этом ты прав. Но сам ты делаешь все-таки большую ошибку, возвращаясь в Париж. Хочешь, я дам тебе добрый совет? Садись-ка ты на своего мула и пришпорь его хорошенько, чтобы успеть сделать как можно скорее восемь или даже десять лье от Парижа.