После любви - Виктория Платова

– Франсуа Пеллетье?

– Я не знаю! Не знаю!.

– Это ваш конверт?

– Я не помню, в каком именно конверте хранились негативы. Но если содержимое конверта мое – значит, и конверт мой.

– На конверте нет ваших отпечатков, зато есть отпечатки Франсуа Пеллетье.

– В таком случае – конверт его.

– Вместе с содержимым?

– Я не знаю… Я устала…

– Зачем Франсуа Пеллетье влезать в номер совершенно незнакомой девушки и красть ее фотографии?

– Незачем. Совершенно незачем.

– А что, если мы рассмотрим ситуацию под другим углом? Франсуа не крал ваши негативы и не влезал к вам в номер. Это были его негативы. С пленки, которую он снял в сентябре четыре года назад.

– Четыре года назад я не знала никакого Франсуа Пеллетье. И три, и год назад. Я познакомилась с ним в августе!

– Но по странному совпадению четыре года назад Франсуа Пеллетье месяц провел в России, а именно в городе Петербурге. Догадываетесь, какой именно месяц?

– Я впервые увидела Фрэнки только сейчас.

– Его передвижения нетрудно было отследить по визе в паспорте. Там есть и российская. С проставленными в ней датами. Все очень просто.

– Я впервые увидела Фрэнки только сейчас. И не знаю, зачем Фрэнки понадобилось красть негативы.

– Не думаю, чтобы он крал негативы.

– Я его не убивала.

– Правда облегчает душу, поверьте.

– Вы это уже говорили. Я не убивала Фрэнки.

– Я оперирую только фактами. И я могу рассказать вам, как все произошло. Оставив в стороне обстоятельства личного характера. Только факты, мадам.

– Так как же все произошло?

– Вы ужинаете с Франсуа Пеллетье – вашим старым знакомым или вашим новым знакомым – не суть важно. Вы покидаете ресторан вдвоем и отправляетесь на смотровую площадку старого форта. Маленькое путешествие, в конце которого несчастного Фрэнки ждет смерть. Вы перерезали ему горло бритвой, мадам…

– И оставила ее на месте преступления, с отпечатками пальцев, которые легко идентифицировать. Убийца бы так не поступил.

– Хладнокровный убийца – да. Но вы ведь не хладнокровный убийца. Могу предположить, что, после того как дело было сделано, вы просто выронили бритву.

– Я не сумасшедшая. И будь я убийцей – я бы в первую очередь позаботилась о том, чтобы орудие преступления не попало в руки полиции.

– А вот избавиться от главной улики у вас как раз не получилось. Роковая случайность, она-то вас и погубила. Вы выронили бритву, но все же предприняли попытку ее найти.

– Вы говорите так, как будто при этом присутствовали.

– Я просто пытаюсь рассуждать логически. Спички, лежавшие у вас в сумочке. Вы воспользовались ими. Ведь на смотровой площадке царила темнота, и вы принялись жечь спички, чтобы найти то, что выпало из рук. То, что могло вас изобличить. Вы жгли их одну за другой, пока не использовали все. Пока сера на картонке не пришла в негодность. Я могу понять ваше состояние. Состояние молодой женщины, только что совершившей кровавое преступление. Одна, в темноте, в ситуации, вышедшей из-под контроля. Спички в руках ломаются, возможно даже не все из них удалось зажечь. Вы боитесь, что, несмотря на ночь и кромешную тьму, на площадке может кто-то появиться. Спички закончились, а цель так и не была достигнута. И вы снова оказались в полной тьме. Могу представить ваше отчаяние, мадам…

– С вашим воображением нужно писать детективные романы.

– Мое воображение… И здравый смысл… И – самое главное – факты… Они подсказывают мне, что все было так или почти так.

– За исключением одного: я не убивала Фрэнки. У меня не было повода убивать Фрэнки. У меня не было мотива!

– Возможно, со временем вы вспомните и мотив.

– Как я могу вспомнить то, чего не существует?

– Время – против вас. Факты – против вас. Свидетельские показания – против вас. Все… все указывает на то, что убийство совершили вы. Мне очень жаль, мадам, но, похоже, вам не выкарабкаться.

– Это неправда. Это не может быть правдой. Я не убивала Фрэнки…

– Подумайте о хорошем адвокате, мадам.

…Я упорно не желаю запоминать имя следователя.

Ничего личного.

В другой ситуации он бы понравился мне, даже наверняка – понравился. Араб средних лет (ему не больше сорока), с безупречным пробором в волосах, с безупречным французским – он без труда может позволить себе метафоры, он может позволить себе сравнения, он закидывает мяч в корзину с изяществом уличного баскетболиста (viva hip-hop basket!), каждую нашу встречу я проигрываю ему всухую. Он не кровожаден, представить его насаживающим на средневековый шест головы врагов невозможно. Он искренне не понимает, почему я отпираюсь: произошедшее очевидно, улики абсолютны, свидетельские показания не подлежат сомнению, подумайте о хорошем адвокате, мадам.

Почему я отпираюсь?

Он носит давно вышедший из моды костюм-тройку; прежде чем начать допрос, он аккуратно снимает пиджак и вешает его на спинку стула. Первые полчаса я изучаю верхнюю пуговицу на пиджаке, затем перехожу к двум другим: они выглядят крепко пришитыми, только рисунок петель на них разный, моему следователю претит однообразие. Отсюда и цвет рубашек, еще ни разу он не появлялся в одной и той же, сначала была белая, затем – голубая, затем – бледно-сиреневая. А однажды он пришел в джинсовой – когда всплыла история со спичками.

Спички почему-то страшно беспокоят меня.

Даже больше, чем отпечатки на бритве, больше, чем негативы с моим изображением, найденные в номере Фрэнки. Я думаю о них по ночам, когда стена камеры упирается в щеку и забивает рот пыльной каменной крошкой.

«Cannoe Rose» -

жалкий кусок картонки с названием кафе, внутренности кафе так и стоят у меня перед глазами: крошечная забегаловка на пять столов, дартс в левом углу, телевизор в правом, горшки с цветами на окнах, бумажные скатерти на столах – красные в белую полоску. Сама картонка тоже была красной, в телефонном номере, указанном на ней, – только тройки и семерки.

Никаких других цифр нет.

Каким образом спички оказались в моей сумочке? Кто бросил их туда, и главное – когда? Если уже после того, как я вернулась в отель, – не так обидно, пусть их. А если нет? Если в то время, когда я изнемогала от тьмы и рокота океана – они лежали между помадой и расческой с деревянной ручкой? И я могла бы ими воспользоваться и осветить себе путь, и поднять бритву, которой перерезала горло несчастного живчика Фрэнки…

Стоп.

Я не убивала Франсуа Пеллетье.

А если бы даже убила – то никогда бы не оставила орудие преступления рядом с трупом. Не такая я дура. Пусть и не хладнокровная убийца, – но я не дура. И могла бы справиться со спичками половчее, чем тот, кто выпотрошил картонку и стер полоску серы. Пустая картонка – почему она пуста? Смысла в пустой картонке не больше, чем в футболках с надписью «Рональде» и «Рональдиньо».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});