Свадьбы - Владислав Бахревский

Мастер-кожевник поверил каждому слову Мехмеда. Трудно не поверить человеку с таким обожженным лицом. О бесстрашном калфе мастер рассказал любимой четвертой жене, а жена — всей бане, в которую она готова была ходить хоть каждый день. И так уж случилось, молва о бесстрашном калфе Мехмеде достигла ушей молодой вдовы по имени Элиф[58], владелицы большого состояния, ибо ее покойный муж был торговцем кожами и не имел наследников.

Бедная Элиф вот уже год как решалась отправиться на богомолье в Мекку, но не могла найти достойного подставного мужа, мужа на время, мужа за умеренную плату, который был бы ее повелителем только в дни паломничества.

В добрые старые времена обмануть аллаха было просто. Пришла к мечети, шепнула дервишу: «Друг мой, не хочешь ли быть моим мужем на время богомолья?» — «Хочу, душа моя! Сколько ты мне заплатишь?» — «Десять алтунов, друг мой!» — «Согласен быть мужем за двадцать!» И все. Можно отправляться в святые места. Развестись проще простого. Стоит мужу сказать: «Жена, уйди от меня!» — и брачный союз разорван.

Обмануть бога просто, а вот быть обманутой человеком еще проще. За развод теперь требуют чуть ли не половину состояния. Поневоле будешь осторожной.

Короче говоря, Элиф подкараулила калфу Мехмеда на улице и спросила его:

— Мехмед, хочешь быть моим мужем на время богомолья?

— Почему бы мне этого не хотеть? — удивился калфа.

— Но сколько ты хочешь получить за услугу?

— Напоишь меня вином перед дорогой, будешь кормить во время странствия, а по возвращении опять напоишь досыта вином.

— О! — воскликнула Элиф.

И они отправились в путь, прочитав, как положено, первую суру Корана, первую молитву мусульманина.

«Слава богу, господу миров милостивому, милосердому, держащему в своем распоряжении день суда. Тебе поклоняемся и у тебя просим помощи. Веди нас путем прямым, путем тех, которых ты облагодетельствовал, а не тех, которые под гневом — не тех, которые блуждают».

* * *

Элиф и Мехмед сели на корабль, отплывающий в Сирию, в город Триполис. Корабль и от малого ветра скрипел, как скрипит старый, рассохшийся дом перед сносом. Палуба выпирала двумя горбами, и очень верилось: двинет хорошая волна под днище — и корабль послушно разломится.

Старость не облагородила посудину. Из трюма несло, как из выгребной ямы. В трюме везли рабов. Хозяин корабля, он же купец и капитан, всю жизнь торговал живым товаром.

На палубе ступить некуда. Здесь разместились бродячие дервиши и неимущие паломники.

На всем корабле только четыре каморки. Одну занимал капитан, другую — трое молчаливых, очень грубых людей. Они были одеты как простолюдины, но повадки у них были солдатские; третью каюту капитан уступил Мехмеду и его жене. В четвертой — чудеса, и только! — поместился сам великий муфти Хусейн-эфенди, совершавший теперь хадж по повелению султана Мурада.

Хадж, или посещение Мекки, — одна из пяти главных обязанностей мусульманина. Кроме хаджа, правоверный должен уверовать в ислам, совершать молитву пять раз в день, держать пост и ежегодно выделять часть имущества в пользу бедных — закят. От хаджа никто не освобожден, больные и слабые имеют право па замену — бедэль, — но бедэль стоит денег.

Калфа Мехмед, глядя в синие волны, зажимал в кулаке свой толстенький нос, крутил его до боли и боялся проснуться. У него, калфы, — жена, он совершает хадж, и не победняцки, а так же, как сам великий муфти. Правда, у Хусейна-эфенди есть слуга, но у Мехмеда — Элиф, жена Элиф!

Целый день торчал Мехмед на палубе, не решаясь войти в каюту. Но солнце в конце концов утонуло в море, и Мехмед отворил дверь. На него не зашумели. Тогда он вошел в каюту. Молчание. Мехмед затворил за собой дверь и примостился на краю дивана, где, подобрав под себя ноги, сидела Элиф. Лицо ее было закрыто покрывалом.

— Плывем, — решился прошептать калфа.

— Ах! — ответила Элиф, сбросив с лица покрывало, и Мехмед увидел, что временная жена его прекрасна.

Но ведь если женщина открыла перед мужчиной лицо, значит, этот мужчина — а этим мужчиной был он сам, калфа Мехмед, — значит, он ее муж — ведь ни отцом, ни братом Мехмед Элиф не приходился.

Федор Порошин был на этом же корабле среди паломников-бедняков и дервишей. Перед отплытием с ним говорил какой-то важный турок. Турок спрашивал, откуда урус знает по-турецки, и Федор рассказал, что в Москве служил у князя, читал ему на сон книги, переписывал редкие рукописи, изучал языки, а потом отпросился и Иерусалим, но сам помышлял перейти в мусульманство, ибо в исламе — истина, и потому, что нет в мире более могущественной страны, нежели Оттоманская империя. Турку речи Федора понравились, и он обещал взять его по возвращении из хаджа на службу, но во время хаджа ему надлежит присматривать за пятью паломниками. Этих паломников Федору показали, дали ему денег, обучили, как вести себя, и посадили на корабль, который отправлялся в Триполис.

Они стояли на берегу, на чужой земле, среди чужих людей, говорящих на непонятном языке. До Истамбула двести фарсахов[59], поздно пугаться дальнего пути.

К Мехмеду подошел слуга великого муфти.

— Мой господин приглашает вас идти по снятым местам вместе. Он купил четырех ослов и двоих из них дарит вам.

— О, мы благодарим великого муфти!

— Мой господин просит во время путешествия не называть его ни великим муфти, ни настоящим его именем. Отныне моего господина следует называть Осман-бек.

— Слушаю и повинуюсь, — поклонился Мехмед слуге бывшего Хусейна-эфенди, третьего человека империи.

Хусейн-эфенди, то бишь Осман-бек, пригласил верзилу мужа и верзилу жену с собой, ибо позади четырех осликов на почтительном расстоянии, но и не так чтобы уж очень вдалеке, на осликах же маячили три молчаливых грубых человека; впрочем, за этими тремя шла толпа паломников, и среди них были пятеро и еще Порошин. Этого Хусейн- эфенди не знал.

— Коли мы отправились в хадж, — сказал Осман-бек Мехмеду, — так пусть это будет хадж, замечательный во всех отношениях. Мы посетим не только Мекку и Медину, но и другие святые места. Такое путешествие можно совершить лишь один раз в жизни, так пусть же глаза видят, пусть молодеет душа, стремясь к чистоте младенчества.

Они долго ехали молча. Калфа Мехмед еще не привык к тому, что он совершает хадж с самим великим муфти, а великому муфти теперь, на досуге, было о чем подумать.

— Да, — опять заговорил Осман-бек, — жизпи не хватит, чтобы посетить все святые места; па севере Триполиса лежит город Маарет-эн-Нууман. В древности его правителем был слепец по имени Абу-ала-ал-маари. Он славился мудростью и богатством. Но для себя брал в день полмопа[60] хлеба из ячменя. Он был поэтом и сочинил сто тысяч двустиший. Его речи были столь загадочны, что многое из сказанного им люди поняли спустя пятьсот лет.

Осман-бек говорил много, и калфа Мехмед привык к нему. Он спросил:

— А скажите, почтеннейший Осман-бек, почему все мудрые и справедливые правители жили до нас?

— О сын мой! — улыбнулся Осман-бек. — Твой вопрос столь простодушен и чист, что, может быть, ни одному из мудрецов, ныне живущих, не найти на него столь же простого и честного ответа. Сам я могу сказать только то, что, если бы мы разуверились в нашем прошлом, наша настоящая жизнь была бы втрое лживей и насильственней.

Они ехали по степи, белой от нарциссов. Среди цветов даже самые красивые и мудрые слова вяли, не распустившись. Паломники поняли это и замолчали. Они смотрели, смотрели на цветы, словно моглн унести с собой цветущую степь. Дорога привела к морю. У самого моря, как большая отара овец, рассыпались красивые дома богатой деревни. На базаре было много апельсинов, сладких и кислых, бананов, лимонов, тростникового сахара. В караван-сарае паломникам подали недорогой, но обильный обед.

— В Сирии никогда не было недорода, — сказал Осман- бек. — Рассказывают, что один праведник молился во сне и сказал: «Я ручаюсь за хлеб и масло Сирии».

— Как много благословенных и лучших земель! — воскликнул калфа Мехмед. — Но почему же люди не хотят расстаться со своей скудной, но родной землей?

— Ты умеешь задавать удивительные вопросы!

Осман-бек рассмеялся, глянул назад и помрачнел.

Трое следовали за четырьмя, а за тремя пылили бедняки-дервиши.

* * *

Дорога-змея вычерчивала линию моря. Солнце вот-вот сядет, а кругом безлюдье. Паломники поколачивали пятками осликов, и ослики трусили старательно — видно, чуяли ночь и хищников.

Солнце кануло, дорога уперлась в скалу, обежала ее, и паломники перевели дух — под горкой стоял небольшой одинокий караван-сарай.

Хозяин-сириец вышел встречать новых гостей, но, когда увидал, что это турки, испугался. В караван-сарае остановились местные торговцы скотом, сирийцы.