Две Дианы - Александр Дюма

— А чтобы окончательно поставить вас на ноги, я пришел к вам с отличными известиями, — продолжал Колиньи. — Оборона Сен-Кантена позволила наладить оборону всей территории. Один из моих лазутчиков, ухитрившийся повидать коннетабля, обнадежил меня как нельзя более на этот счет. Господин де Гиз прибыл в Париж с пьемонтской армией и вместе с кардиналом Лотарингским готовит город и людей к обороне. Обезлюдевший и разрушенный Сен-Кантен теперь уже не сможет выдержать ближайшего штурма, но его и наша задача выполнена. Франция спасена, мой друг!

— Ах, адмирал, вы не знаете, как вы осчастливили меня! — обрадовался Габриэль. — Но позвольте спросить вас вот о чем. Не из пустого тщеславия я задаю вам такой вопрос. Вы меня теперь достаточно знаете, чтобы поверить этому. В основе этого вопроса лежит очень веское, очень важное побуждение, поверьте. Вот он: считаете ли вы, господин адмирал, что удачной обороной за последние восемь дней Сен-Кантен в некоторой мере обязан мне?

— В полной мере, друг мой, в полной мере! — ответил Гаспар де Колиньи с благородной прямотой. — В день прибытия вы видели, что я не решался взять на себя страшную ответственность, которой сенкантенцы хотели обременить мою совесть. Я собирался сам сдать испанцам ключи от города. На другой день вы завершили свой подвиг, введя в город подмогу и подняв тем самым дух осажденных. Я уж не говорю о ваших превосходных советах нашим инженерам и саперам. Не говорю и о блестящей храбрости, какую вы всегда и повсюду проявляли при каждом штурме. А кто четыре дня назад словно чудом спас город от ночной атаки? А кто еще сегодня был так неслыханно храбр и удачлив, что продлил казавшееся уже невозможным сопротивление? Это все вы, мой друг, вы, находившийся одновременно повсюду, по всей линии обороны! Недаром наши солдаты называют вас не иначе, как капитан «Сам-Пятьсот», Габриэль. Говорю вам с искренней радостью и глубокой благодарностью: вы — первый и единственный спаситель этого города, а следовательно, и Франции.

— О, благослови вас Бог за ваши добрые и снисходительные слова, господин адмирал! Но простите меня за такой вопрос: не будете ли вы добры повторить их его величеству?

— Таково не только мое желание, но и мой долг, — сказал Колиньи, — а вам ведомо, что долгу своему Гаспар де Колиньи не изменяет никогда.

— Какое счастье! И как я буду вам обязан, адмирал! Но позвольте просить вас еще об одном одолжении: пожалуйста, никому не говорите о той помощи, которую мне удалось вам оказать в вашем славном труде. Пусть о ней знает только король. Тогда он увидит, что я трудился не ради славы и шума, а ради верности своему слову. Теперь-то он имеет полную возможность отблагодарить меня наградой, тысячекрат более завидной, чем все почести и титулы в его королевстве.

— Ну, это, видно, и впрямь великолепная награда, — ответил адмирал. — Дай Бог, чтоб король не поскупился на нее. Я, во всяком случае, поступлю согласно вашему желанию. Габриэль.

— Ах, — воскликнул Габриэль, — как давно я не испытывал такого душевного покоя! Теперь я весело взойду на валы и буду биться там с легким сердцем. Разве железо и свинец посмеют коснуться человека, полного надежд?

— Все же не слишком-то полагайтесь на это, — улыбаясь, ответил адмирал. — Теперь доступ в город почти открыт, и достаточно нескольких пушечных выстрелов, чтобы снести последние укрепления. К тому же у нас не хватает солдат. Первый же приступ отдаст крепость в руки неприятеля, не будем обольщаться на этот счет.

— А не может ли подоспеть нам на помощь господин де Гиз?

— Господин де Гиз не станет рисковать своими солдатами ради города, уже на три четверти взятого, и это будет вполне разумно с его стороны. Пусть он держит их в сердце Франции, где они сейчас необходимы. Сен-Кантен обречен, и теперь ему остается только пасть со славою, к чему мы должны приложить свою руку. Нужно, чтобы победа над Сен-Кантеном обошлась испанцам дороже, чем поражение!

— Ну что ж, пусть так! — весело подхватил Габриэль. — Для забавы продержимся еще два, три, четыре дня, сколько придется. Это даст герцогу де Гизу еще немного времени.

Действительно, Филипп II и его военачальник Филибер-Эммануил, разъяренные долгой задержкой перед городом, не рискнули после десяти безумных приступов пойти на одиннадцатый, не имея полной уверенности в успехе. Как и в прошлый раз, они сделали трехдневную передышку и в течение этих трех дней ограничивались только обстрелом.

За это время адмирал и виконт д’Эксмес всячески пытались заделать проломы в стенах, но, к несчастью, рабочих рук не хватало.

Уже к полудню 26 августа в городе не сохранилось ни одной уцелевшей стены. Дома зияли пустотой, а солдаты, не составляя сплошной единой цепи, торчали поодиночке на главных укрепленных пунктах.

Габриэль сам убедился в этом. Фактически город был взят еще до того, как был подан сигнал на приступ. Но неприятелю не пришлось войти в город через ту брешь, которую защищал Габриэль. Вместе с ним были дю Брейль и Жан Пекуа. Они втроем так яростно сражались, творили такие чудеса удали, что сумели трижды отбить напор осаждающих. Габриэль целиком отдался радости боя, и Жан Пекуа так восхищался его ударами, что, зазевавшись, чуть не погиб сам. Габриэлю пришлось дважды спасать жизнь своего почитателя. Горожанин тут же на месте поклялся виконту в преданности и верной службе.

Но несмотря на эти героические усилия, город уже не мог сопротивляться, и вскоре враги наводнили улицы Сен-Кантена. Итак, после семнадцати дней осады и одиннадцати штурмов город сдался.

Со времени прибытия Габриэля прошло двенадцать суток! Он сдержал обещание, данное королю, превысив назначенный срок на четверо суток!

XXXV

АРНО ДЮ ТИЛЬ СНОВА ОБДЕЛЫВАЕТ СВОИ ДЕЛИШКИ

Поначалу вражеские солдаты занялись грабежом в пылающем городе, но Филибер тут же принял крутые меры и водворил порядок. Когда адмирал Колиньи предстал перед ним, тот встретил его с должным почетом.

— Я не умею карать за храбрость. С Сен-Кантеном мы обойдемся не хуже, чем если бы он сдался в первый же день.

И победитель, не менее великодушный, чем побежденный, стал обсуждать с адмиралом приемлемые условия сдачи.

Конечно, Сен-Кантен был объявлен испанским городом, но всем жителям, не пожелавшим пребывать под иностранным владычеством, предоставлялось право уехать, оставив в городе свое недвижимое имущество. Солдаты и горожане признаны были свободными, за исключением пятидесяти человек, которые по выбору городских или военных властей остаются за Филибером. Они, независимо от пола, возраста и общественного положения, должны быть выкуплены — условие, необходимое для уплаты задержанного жалованья солдатам. По отношению к Колиньи, который за время осады исчерпал все свои личные средства, было проявлено удивительное великодушие: он был избавлен от выкупа, и ему предложили хоть на следующий день вернуться в Париж.