Кто вы, Лаврентий Берия?: Неизвестные страницы уголовного дела - Андрей Сухомлинов

Документы, отпечатанные на машинке, имеют в отличие от «рожденных» в компьютере свое лицо. По ним можно сделать некоторые интересные выводы.

Так вот, весь протокол судебного заседания, находящийся в деле Берия, не первый экземпляр. Старшее и среднее поколения хорошо помнят, каким способом печатались документы. В каретку машинки вставлялось 5–6 листов бумаги, между которыми закладывались копирки. Последние экземпляры «пробивались» хуже, и их было труднее читать. В протоколе суда по делу Берия бросается в глаза то, что запись показаний Меркулова исполнена более бледным шрифтом, чем остальных, а Берия — еще бледнее. Это значит, что протоколы размножались в большом количестве, и чем выше был начальник (в частности, Меркулов и Берия), тем больше экземпляров их показаний готовилось. Уже достоверно известно, что и копии, и оригиналы протоколов рассылались всем членам Президиума ЦК. Вот и получилось, что, допустим, десять первых экземпляров отослали в ЦК, а одиннадцатый — самый плохой — оставили себе. Это что касается Меркулова и Берия. Что же касается менее «привлекательных» фигурантов, то документы с их показаниями в таком количестве не печатались, поскольку они были как бы менее интересны.

Короче, протокол показаний в суде Берия, как и Меркулова, читать без применения «технических средств» порой нельзя. Хорошие экземпляры отправили в «инстанцию», а плохие оставили себе в деле.

* * *

В 17 часов 21 декабря 1953 года начался допрос Берия.

В книге А. Антонова-Овсеенко читаем: «Поначалу Берия прикинулся сумасшедшим: бросался то вперед, то назад, размахивал руками… Внезапно к нему бросился Москаленко и отрезал пуговицу на брюках. Они начали спадать, и подсудимый тотчас успокоился» Надеюсь, вы понимаете, что все это глупость.

Ничего нового Берия в суде не сказал, за исключением того, что неожиданно признал себя виновным в службе в мусаватистской разведке в 1919 году, о чем еще будет отдельный большой разговор. В остальном виновным себя он, как и прежде, не считал.

Вновь суд подробно разбирался с анкетными данными и биографией Берия, его родственниками, их судьбой, работой Берия в Грузии. Он пояснил, что в 1937–1938 годах по всей стране прокатилась волна борьбы с «право-троцкистским подпольем», а это влекло, как он выразился, «большие перегибы, извращения и прямые преступления». Эта практика, как показал Берия, была установлена еще при Ежове и проводилась им в основном с помощью Гоглидзе и Кобулова. Сам он неоднократно участвовал в допросах арестованных, давал указания и установки.

Изменником и заговорщиком он никогда не был, о захвате власти не помышлял. Суд опять начал оглашать показания свидетелей, допрошенных на следствии.

В частности, огласили показания Цатурова о том, что Берия (дословно) «благодаря интригам, иезуитской хитрости, маккиавелистским приемам достиг своей цели — стал председателем Зак. ГПУ».

Огласили предсмертную записку Долидзе:

«…Совершается ужасное и чудовищное дело, истребляются люди, беспредельно преданные партии Сталина. Моя просьба перед смертью — подумайте над этим. Мои показания, как и многих, сплошной вымысел, надуманный под палкой».

Показания Багирова:

«Отношения Берия к Серго Орджоникидзе являлись одним из наиболее убедительных примеров подлости Берия, его карьеризма и вероломства».

Показания помощника Берия — Шария:

«…Мне известно, что Берия внешне относился к С. Орджоникидзе, как бы хорошо, а в действительности говорил о нем в кругу приближенных всякие гадости…»

Москаленко пытался выяснить у Берия, почему он во время гражданской войны в 1920 году, сидя в Кутаисской тюрьме, не принимал участия в голодовке коммунистов. Берия пояснил, что в голодовке он участвовал активно, но до окончания ее он заболел и его перевели в тюремную больницу.

Опять суд начал разбираться с родственниками Берия, проживавшими в Париже. Ничего нового Берия не сказал ни о Евгении Гегечкори, ни о Георгии Джакели, ни о Николае Гегечкори, ни о попытках «выйти» на их родственницу — жену Лаврентия Нино, а затем и на него самого.

Вновь обратились к делам М. Кедрова, его сына Игоря и сотрудника НКВД Голубева. Вот выдержки из протокола.

«Член суда Кучава: Оглашаются показания Багирова.

«Кедров мне известен, причем известен с самой лучшей стороны. Кедров являлся старым большевиком, активным участником и организатором обороны Севера в период гражданской войны, а затем членом Президиума ЧК при Ф.Э. Дзержинском. Это был человек большой нравственной чистоты и честности. Как уполномоченный Дзержинского, Кедров приезжал в Баку и проводил проверку работы ЧК».

Берия: Не помню, может, это было до меня.

Член суда Кучава: Вам стало известно, что Кедров располагал компрометирующими вас материалами, поэтому вы его арестовали и истязали в тюрьме?

Берия: Нет. Мне это неизвестно.

Член суда Кучава: Оглашаю показания сына Кедрова (том 9, л.д. 211)

«…В 1921 году отец, в качестве полномочного представителя ВЧК — ОГПУ был в Баку; я был с ним. Мне известно, что отец проводил обследование Аз. ЧК и сообщил о результатах Дзержинскому в Москву. У отца была особая тетрадка, где такого рода донесения писались под копирку. В одном из них отец сообщил о том, что какие-то дела, которые вел Берия (тогда Берия был зам. пред. Аз. ЧК), вызывали у него сомнения политического характера; в связи с этим отец делал вывод о том, что Берия не соответствует занимаемому им посту и не может быть на руководящей работе в органах ВЧК — ОГПУ. Это письмо было отослано Дзержинскому, кажется, осенью или зимой 1921 года. Копия хранилась у отца до момента его ареста вместе с другими документами, содержащимися в этой тетради. Накануне ареста отца я был у него дома, и отец мне сказал, что эту тетрадку он спрятал в надежном месте, но где — он этого мне не сказал».

Снова суд вернулся к делам Белахова, Слезберг, сестер Канель. Берия все это признавал, ссылаясь, правда, на указания инстанции (кого именно — не выяснено) и даже на работу какой-то специальной комиссии.

Такая же ситуация с похищением жены маршала Кулика.

Несколько вопросов задано и о судьбе посла СССР в Великобритании дипломата Майского, подозреваемого руководством КПСС уже в «наше», послевоенное время в шпионаже в пользу английской разведки и освобожденного из тюрьмы Берия. Берия пояснил, что Майский ни в чем не виновен, под арестом давал неопределенные показания о своих связях с Черчиллем, а также ссылался на уже умерших Томского и Коллонтай. Прямых улик против него не было. Поэтому он и был им, Берия, освобожден. Вновь вернулся суд к убийству дипломата Бовкун-Луганца с женой.

По этому эпизоду доказательная база была хорошая. Как вы помните, в первые дни следствия были допрошены все участники этого убийства — и прямые, и косвенные: Берия, Влодзимирский, Кобулов, Церетели, Миронов. Не было только допроса Рапава — бывшего в то время (в 1939 г.) наркомом внутренних дел Грузии.[137] В августе 1953 года Рапава тоже был арестован в Тбилиси, где велось дело «грузинской группы» высокопоставленных сотрудников МВД: Рапава, Рухадзе, Церетели, Савицкого, Парамонова, Кримяна, Хазана.

Так вот, для допроса Рапава по этому эпизоду еще на следствии в Тбилиси полетел начальник следственной части по особо важным делам Главной военной прокуратуры Кульчицкий. И к началу суда такой протокол допроса был уже в деле Берия. Он окончательно расставил все точки над i. Читаем протокол допроса Рапава.

«Вопрос: Во время передачи вами дел МВД Грузии в 1948 году вновь назначенному министру Рухадзе в вашем сейфе, в числе особо секретных документов, находился технический акт автодорожного происшествия от 8.07.1939 г. и один экземпляр газеты «Заря Востока» с сообщением о том, что в ночь на 8 июля 1939 года в результате автомобильной катастрофы погиб полпред СССР в Китае Бовкун-Луганец И.Т. и его жена Нина Валентиновна.

Для чего вы хранили у себя эти документы?

Ответ: Автокатастрофа с Бовкун-Луганец была инсценирована мною по указанию Берия и Кобулова. От Кобулова я получил указание хранить документы по этому факту в своем сейфе, где они находились до передачи мною дел Рухадзе.

Вопрос: Расскажите, для чего и как была инсценирована автокатастрофа с Бовкун-Луганец?

Ответ: Примерно в мае-июне 1939 года мне позвонил по ВЧ Берия и дал указание встретить в Тбилиси выехавшего из Москвы полпреда СССР в Китае Бовкун-Луганца с женой, устроить их в дом отдыха лечкомиссии Грузии в Цхалтубо и устроить туда же двух сотрудников НКВД, прибывших из Москвы в Тбилиси.

Я встретил Бовкун-Луганца, показал ему город, затем он был устроен в дом отдыха Цхалтубо. Вместе с женой.

Прибывшие из НКВД СССР два сотрудника (одного фамилия, кажется, Петров, а другого не помню) рассказали мне, что они имеют указание Берия или Кобулова, точно не помню, уничтожить Бовкун-Луганца путем отравления его в доме отдыха, после чего необходимо сообщить о его смерти в печати. Это было вызвано якобы тем, что Бовкун-Луганец разоблачен как заговорщик, связанный с Ежовым, и поэтому нужно создать легенду, чтобы его сотрудники, находящиеся в Китае, не оказались невозвращенцами.[138]