Ловкость рук - Филипп Марголин

— Нет, это не тот человек, которого я арестовал.

— Так значит, продолжаете придерживаться дурацкой байки, что 8 февраля 1970 года вы остановили именно меня, даже после того, как увидели этого человека? — насмешливо спросил Томми Ли.

— Я задержал именно вас.

— Вердикт был предсказуем. Никогда прежде еще не видел, чтобы человек с таким усердием хоронил себя заживо. Свидетелей у Томми Ли не было. По крайней мере, ему хватило ума молча сойти с трибуны. В то время мне показалось — это единственный его правильный поступок. Хэтчеру понадобилось всего полминуты, чтоб огласить приговор. Томми Ли был признан виновным.

— Что-то я ничего не понимаю, Монте. Вроде бы вы говорили, что Томми Ли — лучший из защитников, встреченных вами в суде. Ну, а получается, вы превратили его тогда прямо в фарш для гамбургера.

— Я тоже тогда так думал. Помню, как хохотал за ленчем, рассказывая коллегам о своей победе. Но Томми Ли стал тем, кто смеялся последним.

После приговора я видел его всего лишь раз. Три недели спустя. Я принимал участие в предварительных слушаниях по криминальным делам, и тут вдруг пристав объявил о рассмотрении иска по экстрадиции Томми Ли Джонса. Мужчина, которого охранник ввел в зал, выглядел в точности так же и тоже был одет в тюремную робу, но вел себя совершенно иначе. Улыбнулся, увидев меня, даже протянул руку.

— Вы ловко расправились тогда со мной, мистер Бетун, — сказал он.

И от моего внимания моего не укрылось, что его тягучий южный акцент куда-то испарился.

— Просто делал свою работу, мистер Джонс, — заверил его я. — Ничего личного.

— Я так и понял, — ответил Томми Ли.

Судья Коуди занял свое место, и я объявил, что пришло время рассмотреть запрос относительно экстрадиции Томми Ли Джонса в Нью-Джерси, где его должны были судить по обвинению в убийстве. Основываясь на своем горьком опыте, я ожидал, что Томми Ли опять начнет выкидывать разные фокусы. Но, к всеобщему изумлению, он лишь отмахнулся, услышав об экстрадиции, и заявил, что готов добровольно явиться в суд Нью-Джерси.

— Вы уверены, что хотите этого? — спросил судья Коуди. Он крайне трепетно относился к защите прав представших перед ним обвиняемых.

— Да, ваша честь, — вежливо ответил Томми Ли.

— Хорошо, — сказал судья. — Быть по-вашему. — И это было в последний раз, когда я видел Томми Ли.

— Зато не последний раз слышал о нем. Понимаете, Лайл, я в глубине души чувствовал, что-то здесь не так. Он совсем не походил на себя прежнего. Говорил по-другому, даже походка была другая. Что же заставило Томми Ли Джонса претерпеть эту трансформацию, превратиться из дикого отвязного бунтаря в добропорядочного с виду гражданина с безупречными манерами? Я постоянно задавал себе этот вопрос, но ответ на него получил лишь две недели спустя.

Томми Ли Джонс и хорошо одетый чернокожий мужчина, которого он называл братом, действительно были похожи. И меня сбили с толку дикая прическа в стиле афро, грязная тюремная одежда и то, как он разыгрывал чернокожего бунтаря с радикальными взглядами. Неужели офицер Сингер действительно арестовал Бобби Ли Джонса? Неужели Томми Ли хотел, чтобы его посадили вместо брата? А что, вполне логичное объяснение. Бобби Ли выглядел человеком вполне успешным. Томми Ли был плохим актером с дурной репутацией, за ним числилась целая череда арестов и отсидок. Да, наверное, так оно и есть, решил я. Томми Ли принял на себя вину брата из любви к нему. И я сразу стал думать о нем куда как лучше. Даже с теплотой.

А потом где-то в глубине подсознания вдруг тревожно зазвенел колокольчик, и мне вдруг стало дурно, даже тошнота подкатила к горлу. Документы по экстрадиции находились в шкафу, в другом углу офиса. Я подбежал к нему и вытащил из ящика папку в конверте из плотной желтой бумаги. Я молился про себя, чтоб это не было правдой, но мольбы мои услышаны не были. Читая запрос на экстрадицию, я так и видел, как Томми Ли указывает на Бобби Ли Джонса и спрашивает Марти Сингера: «Так, значит, продолжаете придерживаться дурацкой байки, что 8 февраля 1970 года вы остановили именно меня, даже после того, как увидели этого человека?»

И я помнил, как уверено и твердо ответил тогда Сингер: «Я задержал именно вас».

— Понимаете, Лайл, все дело было в убийстве. Которое произошло на другом конце страны, в трех тысячах миль, в Нью-Джерси. Ведь, согласно приложенным к запросу документам, произошло оно 8 февраля 1970 года.

ПОСЛЕСЛОВИЕ.

На протяжении двадцати пяти лет я занимался адвокатской практикой по криминальным делам. И чего только за это время не насмотрелся, какие только дела мне не попадались, начиная от нарушений правил дорожного движения типа: «На переднем сиденье находился телевизор, который мог смотреть водитель» и заканчивая дюжиной самых страшных и жестоких убийств, тянущих на смертную казнь. И с какими только клиентами я не встречался! И хотя по большей части все они были далеко не подарки, я всегда с теплотой относился к тюремным защитникам. Это преступники, которые за долгие годы отсидки за решеткой самостоятельно изучили юриспруденцию и считают, что знают о законах больше, чем настоящие адвокаты. И порой бывают правы.

В самом начале своей карьеры я был назначен представлять интересы тюремного защитника, посаженного за решетку по целому букету серьезных статей. И я ясно дал ему понять, что судья ни при каких обстоятельствах не отпустит его под залог. Буквально через несколько минут этот тип отказался от моих услуг и заявил, что будет сам защищать себя в суде. На следующий день я вбежал в вестибюль здания окружного суда в Портленде, округ Малтнома, штат Орегон, где проходили слушания большинства моих дел. Каково же было мое изумление, когда мне сообщили, что парня выпустили из тюрьмы. Позже он объяснил мне, что убедил судью, дав ему честное слово прийти на следующие слушания. Этот случай окончательно убедил меня в том, что не стоит недооценивать ум и изобретательность тюремных защитников.

История, которую вы только что прочитали, посвящается этим странным людям, этим отчаянным самозванцам, которые довольно часто бывают куда умней нас, выпускников юридических школ и колледжей.

Дом на Сосновой Террасе

К голубовато-белой, отливающей холодом стене было прикреплено переговорное устройство, и я позвонила в дом на Сосновой Террасе. Мне ответил тот же голос, что и по телефону. Звучал так же приятно, как и тогда, когда он назвался Джоном. Ничуть не взволнованно, как можно было бы ожидать. Пока мы говорили, послышалось тихое такое электронное гудение, и металлические ворота отворились внутрь. Мы закончили разговор, и я села в «Форд» и двинулась по извилистой дорожке между пальмовыми деревьями. Дом находился в самом ее конце.

Отец бросил маму, когда я была еще совсем маленькая, а потому его не помнила. Позже из отрывочных разговоров стало ясно, что никаким большим боссом он не является. Зато я хорошо помню, в какой нищете мы жили. Мама устроилась на работу, ходила убирать чужие дома. С такой работы не разбогатеешь, зато поимеешь представление, как живут другие люди. Несколько раз она рисковала увольнением — зная, что в доме никого не будет, брала меня с собой. Но я отчетливо запомнила лишь одно место — дом на Сосновой Террасе.

Когда я была маленькой, мама называла меня Принцессой. И еще как-то раз сказала, что я выйду замуж за принца, и буду жить в замке, в роскоши и богатстве. Но замуж я так и не вышла, работаю на богатых, и если бы выбирала себе замок, то выбрала бы именно этот дом. Я мечтала об этом доме. Фантазировала, как бы там жила, когда оставалась одна и делать ничего не хотелось. Жаждала там поселиться, когда была моложе, и действительно верила, что так оно и будет.

Дом был таким ослепительно-белым, что от него отражались лучи солнца. Длинный, низкий, современный, он примостился на краю уступа, с которого открывался такой захватывающий вид на Тихий океан, что глаз оторвать было невозможно. Неподалеку от входной двери был припаркован «Роллс-ройс Силвер Клауд». Чуть поодаль, на дорожке, стоял спортивный автомобиль, такой дорогой, что человеку с моим уровнем доходов даже представить было невозможно, сколько за него выложили. Я взглянула на свой «форд», вспомнила о своей крохотной однокомнатной квартирке, и внезапно почувствовала себя пришельцем с другой планеты.

То, что я увидела, когда дверь распахнулась, немного смутило меня. Дэниел Эмери Третий оказался красивейшим из мужчин, которых мне только доводилось видеть. Высокий, ростом шесть футов один или два дюйма, широкоплечий и загорелый — кожа отливала тем приятным золотисто-коричневым оттенком, что навевал мысли о тропических пляжах. На нем был тонкий желтый кашемировый свитер с V-образным вырезом и тесно облегающие белые джинсы. И никаких золотых цепочек, вульгарных колец с бриллиантами, ни единого новомодного ювелирного украшения. Иными словами, он идеально соответствовал этому дому мечты, и я подивилась, зачем это вдруг такому шикарному парню, живущему в таком роскошном доме, вдруг понадобилась девушка по вызову.