Первобытный менталитет - Люсьен Леви-Брюль

Если индивид, семья или социальная группа попала в беду или испытывает ряд злоключений и неудач, то причину всего этого никогда не станут приписывать случаю. Во многих африканских обществах, как это было видно, немедленно возникнет подозрение в колдовстве. Точно так же происходит и во многих папуасских, австралийских и других племенах. В других районах, например, у эскимосов и в большинстве обществ северных областей Америки, сразу же возникает мысль о нарушении священных предписаний, или табу. Во всех случаях первобытный менталитет немедленно переходит от поразившего его факта к мистической причине, которая хотя и кажется нам воображаемой, но на самом деле составляет часть его опыта, поскольку этот опыт представляет собой совокупность коллективных представлений социальной группы.

Так, на побережье Британской Колумбии «в торговой фактории Чилкут осенью 1881 г. миссионер добился от индейцев, чтобы тело одного ребенка было погребено (вместо того, чтобы, по обычаю, быть сожжено). Однако в течение наступившей зимы, особенно в феврале и в марте, все время стояла плохая погода. Сильный ветер и снежные бури сделали более трудными рыбную ловлю и охоту, и люди поэтому оказались в беде. Тогда все подумали, что причиной этой неблагоприятной погоды стало то, что ребенок не был кремирован, и поторопились как можно скорее исправить совершенную ошибку»[1]. И это не изолированный факт. Во многих обстоятельствах тлинкиты делают те же выводы. «Всякое отступление от унаследованных обычаев, любая необыкновенная вещь (мы видели необычайную распространенность этого представления) обозначается словом хлакасс и рассматривается в качестве универсальной причины всех случающихся неприятностей: плохой погоды, болезней, военной неудачи, безуспешной охоты и т. п. Таким образом, плохая погода наступит не только потому, что труп не был сожжен; причина в том, что не изолировали какую-то девочку, когда она достигала половой зрелости. Другие причины плохой погоды: некая девушка причесала волосы вне дома; миссионер надел обувь для снега до того, как вышел из дома; школьники, играя, подражали крику диких птиц; мы сами мыли и морской воде шкуру горной козы; кроме того, мы тащили по снегу убитого дикобраза. Делать это во время другой охотничьей вылазки решительно отказался один из наших индейских спутников, оправдываясь тем, что это вызвало бы страшный ветер. Он предпочел взвалить животное себе на спину, хотя оно было тяжелым, и так нести его до самого лагеря»[2].

Нарушение традиционного обычая, особенно если речь идет о запрете, всякий раз вызывает беспорядок или несчастный случай. Чаще всего определенному нарушению соответствует и определенное несчастье. Например, у эскимосов известны «чередующиеся запреты». Они не могут пойти охотиться на моржа до тех пор, пока не закончили изготовление одежды из tuktoo; с другой стороны, лишь только началась охота на моржа, никто больше не имеет права обрабатывать оленьи шкуры. Однажды в марте я попросил Тоокоолито и жену Коодлоо сделать мне спальный мешок из оленьей шкуры. Их ничто не смогло убедить сделать это, потому что был сезон охоты на моржей. «Обе они умерли бы, — говорили они, — а люди больше бы не добыли моржей»[3]. На побережье Аляски, «где правила тотемической экзогамии уже строго не соблюдались и можно было отныне брать жену в своем собственном клане, старики приписывали этому смешению высокую смертность, поразившую племя кенаер»[4].

Аналогичные факты в этих районах отмечают еще и сегодня. Вот один из показательных: «В течение долгого времени охота приносила мало. Животные ускользали от наших глаз. Кридтларссуарк вызвал духов, чтобы узнать от них причину, мешавшую что-либо добыть на охоте. После сеанса он сообщил, что у его невестки Ивалорк были преждевременные роды, а она скрыла это, чтобы избежать стеснительных ограничений (женщины в таких случаях подвергаются многочисленным запретам). Тогда, чтобы наказать виновную, он велел своему сыну заточить ее в снежной хижине, отобрав у нее меховые одежды, чтобы она умерла там от холода или голода. Только при этом единственном условии животные снова согласились бы позволить людям добыть себя. Немедленно соорудили снежную хижину и заключили в нее Ивалорк. Вот как поступил Кридтларссуарк со своей невесткой, которую он очень любил, а сделал он это для того, чтобы не допустить, чтобы из-за ее проступка страдали невинные»[5].

В восточной Гренландии «если палатка по весне не покрыта новыми шкурами, то в нее не разрешается втаскивать тюленей-хохлачей, или гренландских тюленей, не выждав нескольких дней. В начале весны некий человек получил часть тюленя и принес ее в свою палатку, чтобы разделать и извлечь сухожилия. Покрытие палатки было в хорошем состоянии, но оно уже служило прошлой осенью. Случилось так, что после этого тюлени-хохлачи стали очень редки, а остальные эскимосы смотрели на него косо, «потому что его поведение рассердило тюленей и заставило их покинуть этот берег»[6]. «Однажды, — пишет Боас, — загарпуненный нами большой кит нырнул под льдину и после того, как мы размотали пятьсот саженей линя, нам пришлось отступиться, и кит был потерян. В тот же вечер, вернувшись на берег, мои туземцы решили отправиться к палатке одной женщины, пользовавшейся репутацией искусной ангакок. Эта женщина, войдя в экстатическое состояние, сказала, что я оскорбил богиню моря тем, что резал мясо карибу и разбивал о морской лед кости»[7]. Если кто-то среди живущих намного севернее эскимосов, которых посетил Расмуссен, оказывается свидетелем нарушения запрета, люди сразу ждут какого-нибудь несчастья. Например, находящиеся в трауре лица должны воздерживаться от множества действий. «Однажды нужно было сходить за льдом, чтобы растопить его, и наш гренландский спутник Йорген Брёнлунд без нашего ведома велел пойти за ним юноше, совсем недавно потерявшему родителей. Он вполне может разочек обойти запреты, сказал про себя Йорген. Таким вот образом Агпалингуарк (так звали юношу) отправился за льдом. Однако его заметили две старухи, которым такое нарушение обычая показалось очень тревожным. Что-то, совершенно определенно, должно было случиться! И действительно, через два дня, придя с юго-запада, разразилась буря. Волнение на море было столь велико, что бушующие волны выкатывались очень далеко на берег и разрушили все дома в деревне. Тогда к нам пришел один из вождей и попросил в будущем не совершать подобных нарушений обычаев. «Мы соблюдаем предписанные обычаи, чтобы поддерживать окружающий нас мир, потому что нельзя, чтобы божества были обижены… В этой стране люди совершают покаяние (когда допущено нарушение), потому что мертвые обладают безграничным могуществом»[8].

Объяснения эти характерны. Будучи сопоставлены с только что приведенными Расмуссеном и Жюно, они проливают свет на один из аспектов, в которых предстает перед первобытными людьми природа, в силу мистических сопричастностей между социальной группой (состоящей из живых и умерших), занимаемой ею землей, существами (видимыми и мифическими), которые на ней живут и жили, все то, что мы называем естественным порядком, существует только тогда, когда поддерживаются привычные условия и — во многих обществах — когда сам вождь действует как положено. Соблюдение запретов, или табу, является одним из этих основных условий. Одна из главных функций вождя — не допускать их нарушения, а если нарушение случилось, то загладить его путем соответствующих церемоний. Как объяснил Жюно «знахарь», тайные преждевременные роды, позволяющие женщине и ее мужу избежать искупительных табу, подвергают всю социальную группу смертельной опасности. Дождь «больше не может» идти. Урожай погорит, скот погибнет от жажды, племенем овладеет отчаяние. Женщина «очень виновата», и ничто не должно спасти ее от наказания; только оно восстановит нормальные условия и этим спасет племя. Когда социальная солидарность такова, что один член социальной группы, вызвав беспорядок в природе, может сделать невозможным существование других людей, то никакое преступление не может быть более серьезным, чем разрывающее сопричастности нарушение запретов, от которых зависит общее благополучие.

II

Легко можно было бы себе представить, что нарушения классифицируются по уровню их серьезности: в зависимости от того, как далеко идут их последствия. Это означает, что в коллективных представлениях социальной группы можно было бы определить, почему нарушение такого-то обычая отразится на всей группе, а нарушение такого-то затронет лишь того, кто это нарушение совершил, либо его близких. Действительно, мы всегда встречаемся лишь с предассоциациями в такой форме: «если совершено такое-то нарушение, то произойдет такое-то последствие, в зависимости от конкретного случая более или менее далеко идущее»; или же: «если случилось то-то, если произошло такое-то несчастье, значит, имело место такое-то нарушение»; или еще, в менее определенной форме: «это случилось потому, что, должно быть, совершено нарушение» (при этом еще неизвестно, какое именно). Каким образом сокрытие преждевременных родов влечет за собой прекращение дождей? Какими бы произвольными ни казались нам связи такого рода, они настолько привычны первобытному менталитету, что представляются ему естественными. Туземец соблюдает традиционные предписания точно так же, как подчиняется часто очень сложным правилам языка, на котором он говорит: без затруднений, как бы не размышляя. Он не представляет себе, что они могут быть иными, нежели существующие. Следовательно, у него никогда не возникнет вопроса, почему такое-то нарушение погубит всю группу целиком, а какое-либо другое приведет к печальным последствиям лишь для самого нарушителя или для какой-то части группы. Если его об этом спросить, то он ответит, что его предки всегда считали так, и удивится не этому факту, а вопросу.