Неприкаянные - Тулепберген Каипбергенов

Тихо, чтобы не напугать Першигуль, подошел к бревну Али. Напрасно, однако, он таился. Не напугалась невестка, когда увидела свекра, и не вскрикнула, не кинулась в юрту. Вроде бы знала, что подойдет он к ней, спросит, отчего не спит, отчего слезы роняет.

— Першигуль, — прошептал Али, — хорошо ли женщине проводить ночь не в юрте мужа… Остынет постель-то…

Подняла голову Першигуль, глянула на свекра, и, хоть темно было, понял Али, что взгляд ее был недобрым. Ненавистью горели глаза, и огонь этот почувствовал Али.

— А нет мужа у меня, — ответила невестка.

— Что мелешь, глупая? Мой сын — муж твой. Першигуль зло усмехнулась:

— Ваш сын, да не Омар.

Холодом зимним обдало Али. На что намекала негодница? Вспомнила то, что не дозволено вспоминать. К камню могильному прикоснулась.

— Вырвать бы язык тебе, нет у меня другого сына. Теперь нет, а был. За него сватали меня, за Жалия. Он мой муж.

Да, прикоснулась к могильному камню Першигуль. И не только прикоснулась, опрокинуть решила его, в могилу Жалия заглянуть.

— Опомнись, Першигуль! — взмолился Али. — Что взял бог, того не вернешь.

— Не нужен богу Жалий. Не звал он жениха моего. Вы толкнули Жалия в могилу.

Безумная! Что говорила? Что бросала в лицо Али? Убийцей назвала.

Сжался весь Али, маленьким стал. В мгновение одно в стебель камышовый превратился, закачался от ветра слов невесткиных, вот-вот согнется, упадет наземь.

— Верните мне Жалия! — со слезами кинулась к свекру Першигудь.

Он отстранился от нее, как от прокаженной. И грудь заслонил ладонями, словно невестка могла осквернить его своим прикосновением.

— Ты что?! — прошептал Али. — Как же я верну… В земле Жалий.

— О-о! — застонала Першигуль. — Мертвый дом. Что же делать здесь?

Она стянула с головы жегде и, простоволосая, пошла прочь от юрты, в степь пошла, в темень непроглядную.

— Першигуль! — хотел остановить ее Али. Но негромко, должно быть, окликнул или ветер отнес оклик в другую сторону.

Не услышала невестка, а может, и услышала, да не остановилась. Не нужна была ей просьба свекра. И был ли теперь Али свекром Першигуль? Нет, не был. Ушла она из юрты мужа, разорвала нить, что связывала ее с домом Али. Тонка была, видно, нить эта, паутинка всего лишь.

Утром, когда зажглась заря и поднялись со своих кошм, циновок и курпачей аульчане, Айдос вышел из юрты, чтобы встретить солнце. Каждое утро он встречал солнце, соблюдая этот обычай как закон рода. Ясное утро — ясный день.

Солнце, однако, он не увидел. Увидел женщину, что шла из степи к бийской юрте. Она была простоволоса, жегде, как красная птица, взмахивала крыльями на ее плече.

— Что тебе, женщина? — спросил Айдос, едва дошла она до загона и устало прислонилась к жердям. Подол платья ее был мокр от росы, ноги исхлестаны весенней травой, и сама казалась истерзанной не то усталостью, не то мукой душевной.

— Я Першигуль, — глотая слезы, ответила женщина. — Дочь Гулимбет- соксанара.

Лицо Айдоса стало темным, как туча осенняя.

— Невестка Али, жена Омара, — поправил он женщину. Теперь он узнал в ней Першигуль, и гнев вспыхнул в его душе. Женщина, забывшая имя мужа, достойна лишь осуждения.

— У меня нет свекра, как нет и мужа, — сказала Першигуль.

Он зло взглянул на женщину, и та торопливо закрыла лицо жегде.

— Омар прогнал тебя как беспутную? — спросил Айдос.

— Сама ушла. Не стану я матерью в его постели. Ребенок еще Омар.

— Отданная по закону в жены должна быть в юрте мужа. Лишь он вправе расстаться с женщиной, за которую отдал калым. Она раба его, — объяснил Айдос.

— Законный муж мой Жалий. Юрта его — могила. Что же, мне лечь с ним в землю? Рассуди, бий, где мне быть… на земле или под землей.

Айдос онемел от гнева: женщина посмела давать советы старшему бию, попирала закон, установленный предками.

— Не бий рассудит, а бог.

Он вошел в хлев, где работал Доспан, и сказал джигиту:

— Эта девушка совершила непростительное, она достойна смерти. Уведи ее к берегу Кок-Узяка и убей.

Будто обрушилось вдруг небо на голову Доспана, таким страшным и неожиданным был приказ старшего бия. Испуганными, непонимающими глазами смотрел стремянный на своего повелителя. Можно ли верить сказанному?

— Иди и убей! — повторил Айдос. Приходилось верить. В тумане каком-то, плохо соображая, что делает, Доспан со скребком, которым чистил коня, пошел к двери.

— Нож возьми! — напомнил Айдос. Стремянный вернулся, снял со стены нож, сунул за голенище сапога.

— Не спугни женщину, пообещай проводить в аул Мамана.

Доспан кивнул. Вышел, покачиваясь от дурноты. Ноги не слушались, вялыми стали, будто кровь схлынула.

Он не разобрал поначалу, кто стоит у изгороди. Уже рядом рассмотрел: Першигуль! Та Першигуль, которую зимой видел в юрте Гулимбета. Боже мой! Юную Першигуль надо убить. За что?

Он вспомнил отсветы очага на красивом лице Гу-лимбетовой дочери, пламя в ее глазах, таких удивительных, обжигающих душу своей смелостью. Глянула она тогда на Доспана и заставила смутиться, залиться краской. Радость и надежду какую-то подарила своим взглядом.

Однако убить приказано Першигуль. Такова воля старшего бия.

— Пойдем, — холодно сказал Доспан. Першигуль прижалась к жердям изгороди, будто искала у них защиты.

— Куда?

— Провожу за аул, пока люди еще спят. Нельзя им видеть тебя такую.

Оторвалась нехотя от изгороди Першигуль. Не поверила, что с добрым намерением подошел к ней помощник бия. Что-то страшное, непонятное было в его облике, и эта непонятность пугала, заставляла холодеть сердце. Но она все же повиновалась, пошла за стремянным к берегу Кок-Узяка, к зарослям камыша.

— Как звать-то тебя? — спросила тихо Першигуль.

— Доспаном, — ответил он. Ответил и тут же поругал себя: зачем сказал? Умирая, женщина унесет с собой и имя его. И станет оно известным богу. А бог покарает несчастного Доспана, хоть и не виноват он, и не по своей воле предает смерти юную душу.

— Доспан, — снова тихо произнесла Першигуль, — куда же ты ведешь меня? Аул Мамана в другой стороне.

Аул Мамана, верно, был в другой стороне. Не туда шли они, куда обещал Доспан. Не один, значит, грех брал он на себя, собираясь убить девушку. Ложь — это ведь тоже грех. Его зачтут на небе, отправляя стремянного в преисподнюю. «Пропал я, — подумал Доспан. — И так виноват, и этак виноват. Против бога не пойдешь, и против бия не пойдешь. Казнит меня бий за неповиновение».

— Мы пройдем вдоль берега Кок-Узяка и свернем к Маманову аулу, — опять солгал Доспан.

Она почуяла ложь, но не остановилась и не замедлила шага. Говорят же: обреченный на смерть заяц выбегает на дорогу. Навстречу смерти шла и Першигуль, шла, не противясь.

Они выбрались на дамбу и остановились. Над головой было пламенеющее заревом небо, под ногами тихая вода, розовая, словно окрашенная кровью. Все напоминало о смерти.

Доспан подумал: «Не пролью ее кровь. Столкну в воду. Утонет, значит, так угодно судьбе, выплывет — так угодно богу».

Он посмотрел на Першигуль, и решимость его исчезла. «За что лишать ее жизни? Красива, молода, здорова. Отец такую невестку хотел иметь. Коня на скаку остановит, аркан не хуже джигита накинет на быка. В седле не дрогнет, не покачнется».

Поняла Першигуль, что сомнения закрались в душу Доспана, и сказала:

— Зря водишь меня вокруг аула. Если велено тебе убить меня, не дожидайся дня: при солнце я стану еще красивей.

— Молчи, Першигуль! — робко остановил ее Доспан. — Ты сотворила непрощаемое, и нет тебе места на земле…

— А где же мое место?

— Не знаю. Может, на небе…

— Если бий прогоняет меня с земли, значит, и бог прогонит с неба. Не убивай меня, Доспан!

— Я не волен решать твою судьбу. Бий решил. Ему одному ведомо, где быть нарушительнице закона степи. Раб лишь выполняет волю господина.

Першигуль стянула с плеча жегде и протянула До- спану:

— Возьми платок и отдай старшему бию. Доспан протестующе поднял руку:

— Зачем?

— Скажешь, что убил меня. Платок-то с живой степнячки не снимают, только с мертвой.

— А ты?

— Я уйду. Уйду куда глаза глядят. Приютят меня если не туркмены, так казахи, если не казахи, так узбеки. И русские, поди, имеют сердце, не оставят за порогом живого человека… К ним пойду, в русский аул…

— Ты спасешься, а я погибну? Не простит мне бий обмана…

— А не узнает бий о твоем обмане. Мертвой будет считать меня.

— Бий не узнает, а бог?

— Бог простит тебя… Видишь, встает солнце. Оно несет мне жизнь. Небо не хочет видеть Першигуль мертвой… Прощай, Доспан.

Она бросила Доспану платок и сбежала с насыпи.

Опешил стремянный. Не ожидал он такой решимости от девушки. Убить ее не мог, но и отпустить не мог. Как же отпустишь ту, что приговорена бием к смерти. Он вытащил нож из- за голенища и кинулся следом за Першигуль. Напугать ее, что ли, хотел или действительно намеревался все же убить? Но ни того, ни другого не случилось. Споткнулся и рухнул наземь стремянный, на нож рухнул, что держал в руке. Не судьба была, видно, умереть и ему. Нож выскользнул из руки и отскочил в сторону.