Золотая лихорадка - Николай Задорнов

Егор хотел сойти со ступеней крыльца, но оступился и упал, чего с ним никогда не бывало.

– Ты че это? – удивился Силин.

Егор не мог встать и, казалось, улыбался.

– Чему смеяться? – недовольно сказал Силин.

– Я не смеюсь, – прохрипел Егор. – Мне не встать…

– Ты… Боже ты мой!

Откуда-то появился перепуганный Никита.

– Кто убил? Кого?

* * *

Даже у тех, кто злобился на Егора, в голове не укладывалось, как могли убить такого сильного мужика, от которого, как им казалось, стонал весь прииск.

– Кончилась твоя власть! – говорила Наталья, когда Егор очнулся. Он лежал в той же избе, которую сам строил. Грудь его перевязана чистыми лоскутами. Взор мутен и слаб. – Повезу тебя домой, – сказала жена. Хотелось бы ей отсюда взять всех своих, но она понимала, что уж это будет бегство, позор делу мужа.

– Убили тебя, как царя! – сказал Тимоха.

– Поедем, поедем… Мама вылечит… Завтра же поедем… Правой рукой не володаешь, не сможешь управлять!

Пришел Камбала.

– Сашка, кто стрелял? – спросил Силин, сидевший в углу на корточках.

Сашка устало уселся рядом.

– Чужой! – сказал он.

– А Ваське голову не сломят? – спросил Илья.

Сашка был расстроен.

– Я найду, кто стрелял! – сказал вдруг Василий.

Сашка остро покосился на него.

– Кто в тебя стрелял, дядя Егор? – стоя перед ним на коленях, спрашивал Ильюшка.

– Не знаю… – еле-еле проговорил Егор.

– Таких много, кто мог пуститься на это дело, – сказал Федя. Он только что приехал.

– Стрелял чужой, – твердо сказал Сашка. – Надо узнать!

– Егор, – ворвался в избу Никита.

– Иди, иди! – вытолкал его Сашка.

Ночью Егор бредил. Он очнулся, когда солнце взошло. В лодке над его головой натянули парус, чтобы лучи не томили.

– Я здесь вылечусь, – чуть слышно говорил он, – стыдно уходить…

– А не стыдно тебе в могиле лежать? – возражала жена.

– Кто это? – спросил Егор.

– Твой сынок! – ласково ответила Наталья.

Чужой мальчик с испуганными глазенками сидел на корме. Федя и Алексей взялись за весла. Наталья правила. Федор оставил медведя на прииске и возвращался домой с братом.

Облака сирени на кручах, стук лопат, амбар с мукой, пекарня, Вася и Катя на берегу, Ксеня с мужем и сотни старателей, провожающих своего президента, – все поплыло у Егора перед глазами, исчезло.

Сотни лопат и ружей подымались на обоих берегах, и началась стрельба вверх. Словно люди чувствовали сейчас себя заодно со своим тяжело раненным президентом на быстро и безмолвно уходящей маленькой лодке.

– Вырастет, будет ему еще один работник! – сказал на Кузнецовской стороне Полоз, стоя в толпе.

– Мне его очень жаль! И я еще вам скажу: теперь уже не будет того порядка… – сказал часовой мастер.

Полоз саркастически улыбнулся. «Теперь можно кое-что начинать!» – подумал он.

Мимо шел Камбала и быстро глянул, так что Полоз невольно смутился. С Камбалой плелся пожилой китаец, которому во вчерашней драке выбили глаз.

ГЛАВА 15

В городе стоит такая жара, что Петру Кузьмичу даже в сад не хочется выходить. Дом у Барсуковых опрятный и просторный. В кабинете – шкуры зверей, туземные изделия, книги, гербарии, альбомы. Но Петру Кузьмичу все это надоело.

Барсуков мог бы свести знакомство с иностранными купцами. За последние годы в Хабаровке появились представители крупных фирм. В порты края идет все больше судов под германским флагом. Новый губернатор ведет свою политику, чувствуется, что он старается потеснить американскую торговлю и не дает ей позиций во Владивостоке.

Но Петр Кузьмич не гонится за знакомствами. Он любит природу, предпочитает отправиться на острова порыбачить или поохотиться. Он заказал себе недавно по почте новейший фотографический аппарат.

Под вечер воздух тих, но все еще стоит жара. Жена возится в саду, который она развела на косогоре. Арестанты, присланные из тюрьмы в позапрошлом году, огородили садик. Разрослась черемуха, вишня, жена вырастила несколько каких-то редчайших японских цветков. Вдоль забора густая смородина и малина, отлично привилась облепиха.

Жена Петра Кузьмича – иркутянка, привыкла к Приамурью. Дети у Барсуковых подросли, уехали учиться в Петербург.

Петру Кузьмичу хочется в низовья реки, побывать в городе Николаевске на устье Амура, где он долго жил. Когда-то населял он по низовьям крестьян из европейских губерний и до сих пор любит бывать в их деревнях.

Жаль ему Николаевска. Захирел городок с тех пор, как в Хабаровку переведено областное правление. Теперь тут центр Приамурского края. Назначен генерал-губернатор, приехали многочисленные чиновники. Десять генералов живут в Хабаровке! Стоят войска, построены казармы для солдат и для матросов. По реке ходят военные суда. Проведены дороги. Обсуждаются проекты постройки железной дороги от Владивостока до верховьев Уссури.

Из белого камня в Хабаровке один за другим возводятся модные особняки. Разбиваются сады. Главная улица раскинулась широко, еще по мысли Муравьева она должна напоминать Елпсейские поля. Но пока что все это тонет в море деревенских изб и лачуг на косогорах и в оврагах.

Барсуков знал, что он тут нужен, может быть, больше, чем кто-нибудь другой. Он до сих пор не отказывается от дальних командировок. Генерал-губернатор любит и ценит его.

В Хабаровке все еще упорно идут слухи, что и в низовьях Амура и в верховьях Зеи хищники открыли несколько приисков с богатейшим содержанием золота в песках. По данным таможни, цифры ввоза опять растут. Вывоз увеличивается лишь в одном направлении – в Маньчжурию. Туда стали отправлять вина, апельсины, консервы из Владивостока. Барон согласен теперь, что порт может стать транзитным, для перевала грузов в Китай нужны лишь хорошие дороги. Все поддерживают проект, по которому Владивосток должен быть соединен с Петербургом железной колеей через Северную Маньчжурию. Только Петр Кузьмич не согласен с этой затеей аферистов. Он помнит, как Тифунтай в угоду им выступил с речью на съезде.

Барсукову показалось, что под окном прошел знакомый гольд. Через минуту послышался стук в дверь. Китаец слуга пошел открывать, и вскоре послышалась перебранка.

– Цо таки? Цо таки? – пищал голос старого знакомца.

Это был Писотька Бельды из деревни Мылки.

Барсуков вышел и провел его к себе, обрадовался, ходил по кабинету, потирая руки. Усталости и скуки его как не бывало.

С Писотькой в это лето произошли необыкновенные приключения. Он возвращался из Маньчжурии из города Сан-Сина, с ярмарки. Ему там все не понравилось, и он сожалел, что ездил туда и зря потерял время.

Старых маньчжур почти не осталось в Сан-Сине. Все молодые говорили по-китайски и похожи были на китайцев, Город разросся и оставался очень грязным, всюду сновали воры и жулики. Даже в ямыне губернатора Писотьку встретили не маньчжуры, а китайцы, плохо говорившие по-маньчжурски.

На обратном пути в Хабаровке на базаре, там, где пароходная и лодочная пристань, под глинистым высоким обрывом, на котором высится собор и попы играют в колокола на весь Амур, Писотька повстречал своего односельчанина Улугушку.

Они выпили по маленькой чашечке ханьшина и по другой… Улугушка рассказал Писотьке, что жил все лето на прииске и здорово греб золото. Теперь приехал, чтобы продать все китайцу.

Писотька слушал, и его зло разобрало. Писотькины глаза так и буравили собеседника. Он и сам мог бы золото мыть и возить в Китай на перепродажу рыжим. Туда разрешали ездить, по дороге ни русские, ни маньчжуры гольдов не обыскивали, об этом были указы и договоры русских и китайских властей.

Писотька не обращал внимания на разные рога, луки и шкуры в кабинете Барсукова. К русским, которые собирали подобные предметы не для дела и не для продажи, он относился с насмешкой и презрением. Писотька стал рассказывать про прииск, всячески приукрашивая подробности.

– Здесь, в Хабаровке, живет теперь Гао, – сказал он, – все это золото скупает!

«Гао! – подумал Барсуков. – Гао теперь взлетел высоко, ему и горя мало, что бы там ни было!» Гао своего старшего сына женил на дочери ссыльного, венчал в православной церкви. Он строил двухэтажный каменный особняк на соборной площади. Рабочие у него русские, китайцев он не берет. Умеет заставить каждого работать и поит водкой щедро. Жертвует на церкви, на благоустройство и на благотворительные цели.

На прииске Писотька бывал. На границе прииска стража смотрела зорче, чем на границе России с Китаем…

Человеку, которого в лучших намерениях постигла неудача, который испортил глупой поездкой все свои воспоминания о прошлом, не остается ничего иного, как сорвать на ком-нибудь свою досаду. Писотька решил, что теперь пусть всем будет плохо.

– На прииске порядка нету, власти настоящей нету, наших там ограбили… Меня тоже… Там беглый моет… Конесно, так ходит ево! Политичка ходит!