Жизнь и смерть генерала Корнилова - Валерий Поволяев

   — Хоть и не моё это дело, но надо проверить всё подземное хозяйство от винтов и замков до водопроводных люков. Усилить охрану банков и контор, в которых имеются деньги, причём сделать это по возможности так, чтобы усиление охраны не бросалось в глаза. Складывается впечатление, что хунхузы готовят налёт на город — хотят поживиться. — Лицо полковника приняло озабоченно-нелоумённое выражение. Он вспомнил курносое конопатое лицо водопроводчика, покачал головой: — Только вот как попал к китайским узкоглазым бандитам русский налётчик — убей бог, не пойму. Не было ещё такого. Китайские солдаты были, маньчжуры были — солдаты вообще стали попадаться часто, гураны были, а вот русских не было... Откуда он взялся в банде «краснобородых»? Нет, такого ещё не было. На границе России с Китаем, на Амуре, под Благовещенском, — там они попадаются часто, но тут, в Харбине?.. Пожалуй, это первый, больше на реке Сунгури таких нет. — Корнилов нахмурился. — В общем, есть над чем задуматься.

В подземелье была сделана засада.

Пограничную стражу той поры называли «гвардией Матильды» — по имени жены всемогущего Витте. Смыслил, конечно, Сергей Юльевич в пограничных делах не больше, чем в астрономии или в шитье бальных платьев, но так уж повелось — самоуверенный «граф Полусахалинский» имел по всякому поводу свою точку зрения, не всегда, увы, верную... Он знал всё — так, во всяком случае, Сергею Юльевичу казалось, — мог выступать по любому поводу: и как выгуливать сук с течкой, чтобы к ним не приставали настырные кобели, и как варить огурцы для ротных выпивох, чтобы не было слышно хруста, когда они закусывают, и как чинить зубы, и как сподручнее летать в ступе с помелом... И так далее. Витте — это Витте.

«Лучше бы «граф» этот правил где-нибудь в Пруссии и никогда не появлялся в России», — такая мысль не раз приходила в голову Корнилову.

Пограничные посты на КВЖД были оборудованы слабо. Примитивная ограда — чаще всего плетень из лозы (у прогрессивного Косьменко в отличие от других стоял забор из штакетника), наспех сколоченный примитивный домик из тех, что называют времянками, — хотя русскому человеку очень хорошо известно, что нет ничего более постоянного, чем времянки, сооружённые на короткий срок, — вышка с двумя десятками заранее заготовленных тряпичных факелов — на случай, если придётся устремиться ночью за хунхузами в тайгу, — вот и вся «техника». Плюс, конечно, ноги стражников-погранцов, меткие глаза да твёрдые руки.

Иногда, случалось, бойцам на постах приходилось держать оборону по нескольку часов, пока не подоспевала подмога.

Во время «боксёрского» восстания «гвардия Матильды» довольно успешно держала оборону Харбина, пока по Сунгари на пароходах не прибыла подмога из Хабаровска, из штаба Приамурского округа пограничной стражи... Впрочем, какой бы доблестной ни была «гвардия Матильды», армия всё равно сражалась лучше, в армии существовали свои понятия о чести, о дисциплине, о поведении в бою, о храбрости и разуме.

Армейские офицеры недолюбливали пограничников, называли их таможенниками, вкладывая в это слово пренебрежительный смысл.

   — Эй, трясуны! — кричали солдаты-гвардейцы из строевых частей, завидя стражников. — Много нижнего бельишка изъяли во время объездов подведомственной территории? Смотрите, блох не наберитесь! Говорят, от укусов китайских блох зубы вываливаются.

Стражники на выпады старались не отвечать, лишь иногда кто-нибудь из них бросал через нижнюю губу:

   — Чего с вами, дураками, связываться! Селёдочники! Пожиратели рыбьей требухи!

В Заамурском округе пограничной стражи, как знал Корнилов, в штате числилось пятьсот офицеров и двадцать пять тысяч солдат. Отрядов, которые по старинке продолжали называть бригадами, что в общем-то соответствовало истине, было четыре. Первый отряд занимался охраной западной линии, от станции Маньчжурия до Харбина. Второй — этакий «зелёный» гарнизон — стоял в Харбине и нёс охрану могучей руки Сунгари и её притоков. Третьему отряду была поручена охрана восточной линии, от Харбина до станции Пограничная, и лесных концессий. А последний отряд, четвёртый, охранял южную линию от Харбина до Порт-Артура.

Каждый отряд имел по восемь рот пехоты и четыре сотни кавалерии, имел также резервную группу, состоявшую из четырёх пехотных рот, трёх сотен кавалерии и батареи конной артиллерии.

Главная задача Заамурского округа «гвардии Матильды» — охрана КВЖД, особенно станций, территорий, примыкающих к железнодорожной нитке, — по двадцать пять километров в одну сторону и другую, а также проведение разведки на семьдесят пять километров в обе стороны от трассы.

Суровые дни пережил Харбин во время восстания «Ихэтуань».

В середине лета все китайцы — сезонные рабочие, строители, ремонтники, прислуга, лавочники, зеленщики — неожиданно поднялись со своих мест и покинули КВЖД — они словно испарились, перестали существовать по мановению некой волшебной палочки.

В Харбине осталось несколько тысяч русских.

Оружие в городе имелось — винтовки, но к трёхлинейкам не было патронов, гарнизон харбинский не мог похвастаться своей военной мощью — восемь рот и десять конных сотен, а также писарская и музыкантская команды. Все, даже те, кто валялся в госпитале на койке, встали под ружьё. Поскольку в городе не оказалось ни одной пушки, рабочие Главных механических мастерских попытались отлить пушку из меди, но из благой затеи ничего не получилось: из орудия этого нельзя было стрелять. Кроме того, продукты в городе находились на исходе, а все дороги в Харбин были перекрыты.

Харбин уже успел расстроиться, сделался громоздким — вдоль быстрой, с рыжеватыми опасными волнами Сунгари встало несколько разобщённых, почти не связанных друг с другом районов — Пристань, Новый город, Старый Харбин, Затон. Территория была большая, чтобы защитить её, требовались немалые силы, поэтому те, кто оставался в городе, стянулись к пристани. Так было проще защищаться — это раз, и два — если их всё-таки сбросят в воду, по воде можно будет уйти от погони.

Ранним утром тринадцатого июля 1900 года в Харбине стали рваться снаряды — с запада подошли враждебно настроенные китайские части. Значительные силы приближались с юга. Через несколько часов разведчики отметили клубы пыли, поднявшиеся на востоке, — оттуда тоже накатывался враждебный вал.

Харбин обложили со всех сторон. По прикидкам, город окружили не менее шести тысяч человек. Оставалось одно — сопротивляться.

Сопротивление было успешным: защитники города не только остановили наступающих, но и сами перешли в наступление и взяли ханшинный завод. Водка, которую здесь выпускали, сводила скулы и могла довести питока до обморока. На заводе было захвачено два орудия, несколько знамён, три сотни винтовок — не менее — и много патронов. Кроме этого, харбинцы захватили большой гурт скота и несколько подвод с продовольствием. Жить защитникам города стало веселее.

Ночью добровольцы-охотники сделали вылазку на противоположный берег Сунгари и обнаружили, что берег пуст: китайцы неожиданно дали деру, причём настолько поспешно, что бросили даже подводы с патронами. Охотники были довольны.

Через сутки конный отряд харбинцев догнал пеший строй китайцев и развернул его в сторону Хуланьчена, несколькими ловкими ударами вколотил их в этот невзрачный пыльный городок и запечатал там. Следом харбинцы в пух и в прах разнесли большой отряд китайцев, наступавший со стороны Ахиче. Бой этот был трудным, с потерями: харбинцы не досчитались тринадцати человек убитыми и сорока трёх — ранеными.

Тем временем к китайцам подоспело новое подкрепление — пришли войска сразу из двух провинций — из Цицикара и Гирина. Китайцев пришло так много, что воевать с ними было уже бесполезно, оставалось лишь укрыться в Харбине и, уповая на помощь Всевышнего, ждать подхода своих.

Подмога подошла двадцать первого июля — на реке Сунгари показались пароходы, идущие под флагами Отдельного корпуса пограничной стражи. Привёл корабли начальник штаба Приамурского округа генерал Сахаров.

Корнилов вспомнил дни, проведённые во время восстания «ихэтуаней» в Кашгарии, и грустно улыбнулся.

Хоть и чужая это земля — Харбин, а уже так обильно полита русской кровью, что кажется роднее родной — и степь здешняя с её ветрами, пахнущими травой и коровьим молоком, и Сунгари с плотной желтоватой водой, в которой водятся трёхпудовые сазаны, — наверное, даже в Волге таких боровов нет, слишком уж здоровы, — и дома эти, любовно сложенные — не наспех, а с толком и с чувством, свидетельствующие о том, что люди пришли сюда надолго и намерены расположиться здесь основательно, на долгие годы.

Впрочем, что касается самого Корнилова, то он и сейчас не был согласен с точкой зрения всесильного « графа Полусахалинского»: не сюда бы ему вкладывать деньги — а в российский Дальний Восток, не в Китай — а в убогое, полунищее Приамурье. Во-первых, и деньги эти были бы целее, и приключений на свою, пардон, задницу русские имели бы меньше, и крови нашей было бы пролито меньше на чужой земле, а во-вторых, эта дорога дала бы работу русскому человеку, это рубли, которые русские мужики приносили бы к себе в дом, своим семьям, детишкам, жёнам своим, а деньги в доме — это процветание, хотя и худое, по-русски, но всё-таки — процветание, что очень важно...