Финальный аккорд - Кевин Милн

– Они красивые? – спросила она.

– Конечно, – ответил я равнодушно. Ну да, может быть, они и красивые. Но я продолжал думать о том, что у всех роз в вазах были подрезанные стебли. На них было приятно смотреть, но на самом деле они были мертвые. Это был лишь вопрос времени, когда они увянут и их выбросят. Похожая ситуация была и с Анной. Позже вечером позвонил Стюарт и дал трубку Хоуп.

– У тебя все хорошо, дорогая?

– Да. Как мама?

– Она… ей становится лучше.

– Можно мне с ней повидаться?

– К сожалению, тыковка, не сегодня. Мама нуждается в отдыхе.

Была долгая пауза.

– Можно мне с ней поговорить?

– Хоуп… твоя мама… ну, на самом деле она не может сейчас разговаривать. Но она передает, что любит тебя. Поняла? – Опять тишина, затем тихо:

– Поняла, папа. Скажи ей, что я ее тоже люблю.

– Обязательно передам.

Я ненавидел себя за то, что расплакался. Я быстро смахнул слезы.

– Тебе весело с кузенами?

Ей было весело.

– А как с тетей и дядей?

– Да. Они прикольные. Они мне очень нравятся.

Она продолжала рассказывать о своем дне рождения и как дядя Стюарт удивил ее совершенно новым велосипедом.

– Можно я тебе покажу его завтра?

– Посмотрим. Но, наверное, нет. Это зависит от того, как будет чувствовать себя твоя мама.

На мгновение мне показалось, что она не расслышала меня. Тогда она сказала:

– Папа? Мама ведь поправится… правда?

Я смотрел на трубки, которые торчали изо рта и носа Анны, и наблюдал, как вентилятор нагнетает воздух с тихим шипением. Снова вытерев глаза, я сказал:

– Да, конечно. Не волнуйся. Все будет хорошо.

Повесив трубку, я задумался о том, что мне до этого сообщил Стюарт. Что, если все несчастья действительно случаются с нами потому, что мы заслуживаем их? И если это так, то какие несчастья выпадут на мою долю за то, что я сейчас обманываю свою дочь?

Глава 20

Следующие несколько дней были приблизительно такими же унылыми, как только можно себе вообразить. Я продолжал отсиживаться в больнице, надеясь на любой намек на то, что Анне становится лучше, но каждый раз, когда приходил врач, чтобы осмотреть ее, были все те же плохие новости. Но в большем объеме. Каждый раз, когда я слышал «баллы по шкале Глазго», мне хотелось заткнуть уши, потому что показания Анны все еще были ниже некуда. Люди, которые действительно беспокоились о том, что происходит с ней, звонили, по крайней мере, не реже одного раза в день – Октавий, дедушка Брайт и, конечно, Хоуп. Каждый раз, когда я разговаривал с дочерью, она задавала мне два вопроса: «Маме лучше сейчас?» и «Можно мне ее увидеть?». По ее голосу мне было понятно, что ответы типа «пока нет» и «извини, нет» уже переставали действовать.

Доктор Найт, заведующий отделением интенсивной терапии, приходил каждый день в конце своего дежурства, чтобы сообщить самые последние официальные данные о состоянии Анны. Правда, он редко мог сказать мне что-то, о чем я не мог догадаться сам, просто взглянув на нее. Доктора Шефер и Гудинг также заскакивали днем на минутку, чтобы оценить, насколько хорошо заживают ее кости и внутренние органы, а доктор Расмуссен появлялся перед обедом, чтобы проверить, как улучшается ее неврологическое состояние. И все же лицо, которое я видел чаще всего, было всегда лицом Рега Уилсона, который заглядывал в палату, по крайней мере, раза три за день, чтобы посмотреть, как я держусь. В конце недели Рег принес знакомый желтый бланк.

– Итан, я знаю, что вы практически не выходите отсюда, и все же я вынужден задать вам вопрос: у вас была возможность проверить, есть ли у Анны завещание на продление жизни? Потому что, если у нее его нет, то мы бы очень хотели, чтобы вы подписали это, чтобы у нас был в наличии надлежащий документ, прежде чем мы начнем думать о следующих шагах.

– Я действительно не был дома и не искал, – сказал я.

– Вы думали о том, как бы вы, вероятнее всего, предпочли поступить, если его нет?

– Совсем не думал.

К сожалению, у меня стало хорошо получаться врать. Думаю, что чем чаще врешь, тем легче становится это делать. Правда, однако, заключалась в том, что я думал о том, «как поступить», большую часть времени, пока сидел около Анны и заучивал наизусть шрамы на ее обезображенном лице.

– А в данный момент мы поступаем как-то неправильно?

– Совсем нет. Наблюдение и ожидание, это самое правильное, что надо делать сейчас. Врачи, конечно, не хотят преждевременно принимать какие-то действия. Судя по тому, что мне сказал доктор Расмуссен, и из прошлого опыта подобных случаев я знаю, что чаще всего кома длится от нескольких дней до нескольких недель. Я уверен, что он сообщил вам то же самое. Статистика говорит, что после этого времени шансы на выздоровление уменьшаются довольно быстро, но в нашем случае прошла всего одна неделя, так что давайте продолжать ждать, пока мы не пересекли этот рубеж. Однако, пожалуйста, найдите минуту, чтобы поискать дома документы. Если есть хоть один шанс, что у нее есть завещание, нам на самом деле необходимо знать. Юридически и морально я хочу быть уверен, что мы делаем для нее все в соответствии с ее пожеланиями.

– Я пороюсь в папках, – пробормотал я.

* * *

– Хоуп? Ты дома?

Это было в начале дня, когда я вошел в дверь своего дома. Дедушкина арендованная машина стояла на въездной дорожке, припаркованная рядом с «Ягуаром» Стюарта. Но когда я вошел в прихожую, все словно испарились. По радио на кухне звучал мягкий рок восьмидесятых, а в гостиной по телевизору шел «Губка Боб», но никого не было видно.

– Алло? – позвал я еще громче. – Есть кто-нибудь дома?

Но мне никто не ответил. Я опустил на пол спортивную сумку и начал ходить из комнаты в комнату, выкрикивая имена людей, но мне никто не отвечал. Наконец, я высунул голову из двери, которая вела во внутренний двор, и крикнул:

– Стюарт! Хоуп! Хоть кто-нибудь?

– Папа?

Я услышал голос Хоуп, но не увидел, откуда он доносился.

– Хоуп?

– Я здесь!

Наш двор был довольно просторный, по крайней мере, по меркам Калифорнии. Большую его часть занимал ухоженный газон размером в четыре тысячи квадратных футов, который со всех сторон был окружен волнистыми клумбами с кустарниками и цветами. Вдоль западной стороны шел ряд из четырех толстых плодовых деревьев, которые давали хорошую тень, когда летом садилось солнце, а в дальнем углу участка была композиция из трех высоких сосен, посаженных треугольником с расстоянием в пятнадцать футов друг от друга.

Именно там, в середине между соснами, я обнаружил среди ветвей лицо Хоуп, которое высовывалось из распахнутого окна на высоте около десяти футов от земли. Из окна, которого не было, когда я последний раз был дома.