ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) - Пантелеймон Кулиш

прочно оседлых корпораций, защищенные от всякого преследования одним именем

Корибута Вишневецкого, нового козака Байды, были его подданными больше в смысле

военном, чем экономическом. Они были его вассалы, его дружинники, и под его

знаменем собиралось их, в виде охочих Козаков, тысяч по двадцати. Но своенравное,

хищное, разбойное Запорожье мало-по-малу возымело на них приманками и угрозами

то самое влияние, какому подчинились козаки, так или иначе зависевшие от

Острожского. Добычники по ремеслу и образу жизни, принятые новым Байдою под его

широкий щит, в видах охранения занимаемой ими земли от степной кочующей и

оседлой граничащейся дичи, захотели жить на счет панского хозяйства, и стали

смотреть на 'своего князя, как вольные „служебники*, а не как „подданные

сутужники*,—стали так смотреть, как в свое время архикозак Байда смотрел на

Сулеймана Великоленого и на Ивана Грозного. Негодуя на его экономические порядки,

они, со времени Павлюковщины, стали оборачивать свои пищали, как против него

самого, яко пана и „душмана*, так и против тех своих товарищей, которые больше

веровали в добычу плуга и мирного труда, нежели в добычу меча и хищения.

Князь Вишневецкий карал коронных и своих собственных бунтовщиков заодно с

Потоцким, которому, как и Конецпольскому, служил правой рукой. Он думал

властвовать над воинственными номадами по примеру предков своих, которые, меняя в

отношении к нимъ' гнев на милость и милость на гнев, умели делать их ручными, как

диких степных лошадей. Но взаимная вражда Козаков и панов росла в силу внутренних

недугов Речи Посполитой, которые, по замечанию краковского воеводы,

Любомирского, „чем вреднее, тем более скрыты*, *) а презираемые Вишневецким

иноки,

*) Этот мудрый сенатор писал к сеймующей шляхте в июле 1648 года: Трудно

восстановить спокойствие, „pуki niezagoj№ siк nie tylko powierzchowne, ale i

wewnкtrzne rany, ktуre, im szkodliwsze, tжm skrytsze

T. u.

26

202

с умыслом и без умысла, давали козацкой ненависти к окатоличенному потомку

знаменитого Байды санкцию веры. Указывая на отступничество князя Вишневецкого и

распространяя тревожные слухи даже насчет его дяди, киевского митрополита, они, без

всяких политических замыслов, делили резче и резче украинское население на панов и

людей посполитых, на злочестивую Ляхв^ и благочестивую Русь. К панам причисляли

они, в понятии черни, всех жолнеров, состоявших большею частью из православного

простонародья, а к Ляхамъ—всех землевладельцев и их шляхетных слуг, не взирая на

то, что многие из великих домов сохраняли еще веру русских предков своих, а

служилая шляхта, подобно самому Хмельницкому и его отцу, не находила никакой

выгоды в том, чтобы менять православного попа на католического ксендза, или на

унията.

Общая нужда в защите имуществ и семейств подавляла тогда в Малороссии все

прочие житейские интересы. Не только козаки забывали свои досады на панов и на их

служилую шляхту, но даже такие люди, которые, повидимому, не нуждались в помощи

магнатов-соседей, такие, которые граничились между собой из года в год и тягались в

трибуналах за взаимные захваты,—прекращали старые счеты и вооружались вместе

против постоянного врага колонизации—Татарина. Так в 1643 году козацкий

коммиссар, Николай Зацвилиховский, подначальный Станиславу Конецпольскому, яко

великому коронному гетману, водил Козаков на помощь князю Иеремии Вишневецкому

против 4.000-й Орды сленого Умерли-аги и отбил у неё над Сулою, между Ревцем и

Пслом, ясыр с добычею, а в 1644-м, Князь Иеремия с 3.000 своего войска ходил на

помощь Станиславу Конецпольскому против Тогай-бея и действовал так энергически,

как и с Потоцким против Козаков Остряницы и Гуни. То же самое вспомним здесь и о

другом поземельном соседе Князя Иеремии, Адаме Киселе, интриговавшем в

последствии между правительственною шляхтою против его геройских предприятий.

По фамильным бумагам Ростишевских, владельцев Липового в Киевщине, эти два

одинаково деятельные соседа граничились покозацки за свои осады и слободы, но

против Козаков действовали, кто во что был горазд, как против общих неприятелей.

Так дело шло у малорусских колонизаторов до 1648 года. При первых признаках

нового бунта Корибут Вишневецкий понял опасность своего колонизаторского поста на

окраине государства, в стране дикой, и принял решительные меры для предупреждения

ка-

.

203

тастрофы. Несколько десятков тысяч самопалов, оборонявших его колонии от

хищников и панов соседей, было отобрано им у своенравных подданных и сложено в

лубенском арсенале до поры до времени. Но не предвидел он, что Татары будут

призваны козаками в товарищи добычного промысла и впущены в Городовую Украину

именно теми, которые не менее землевладельческой шляхты были заинтересованы в её

обороне. Не могло прийти никому в голову, чтобы перекопский царь, два поколения

тому назад сгонявший Козаков с Днепра по договору с князем Острожским для

обоюдного спокойствия мусульман и христиан, чтобы потомок Чингисхана,

гордившийся старшинством рода своего перед цареградским повелителем

правоверных, чтобы тот, кто еще так недавно являл себя царем в своих обычаях,—

унизился до панибратства с бунтовщиком, кроющимся среди воров и горьких пьяниц в

днепровских камышах и плавнях. Сам же он, этот ИсламГирей, писал к нему, князю

Вишневецкому, недавно, уверяя его в своей дружбе и поступая царски относительно

царственных соседей. Вдруг все перевернулось к верху дном. Запруда, сдерживавшая

напор азиатской дичи на Христианскую Землю, уничтожена вероломным слугой

знаменитейших панских домов, Жовковских, Даниловичей, Конецпольских. Цветущая

сельским хозяйством и промыслами половина королевства предана разбойникам.

Завоевания шляхетского меча и плуга достались бессмысленным и беспощадным

руинникам.

Но Вишневецкий держался крепко на своем пограничном посту, и в глубине Речи

Посполитой на него смотрели как на спасительный устой отечества. Может быть, он

удержался бы на своем важном стратегическом пункте и до конца. Оя требовал

подкрепления во-время. Но во-время шляхетская республика не делала ничего. По

замечанию Адама Киселя, её медлительность в подобных случаях с каждым годом

увеличивалась. Считая этот порок своей правительственной братии неисправимым,

Адам Кисель, уже десять лет тому назад, предлагал свой проект правительственных

мероприятий, которыми была бы предотвращена и самая возможность повторения

Павлюковщины. Напрасная предусмотрительность! Быстрый разлив козако-татарского

нашествия по Киевщине, Подолии и Волыни, отрезал Вишневецкого от тех панских

владений, в которых все стояло еще на своих местах.

Хмельницкий между тем доказывал справедливость распространившагося уже в

Польше мнения о талантливости коварного козака,

204

.

которою паны могли бы, да не умели воспользоваться. Коронный подчаший

Остророг писал к Оссолинскому о нашем Хмеле: „Великих способностей ‘человек и

воин по самой природе (dowcipu wielki ego i z natury їoиnierz)®. Читая такое донесение

одного из ученейших полководцев своих, Поляки должны были с горечью вспоминать

слова геральдика Папроцкого, которыми он так разогорчил их отцов и дедов: *) „Кто в

наше время в чем бы то ни было превзошел Русака? Пошлете вы его в посольство,—он

исполнит посольство лучше, нежели вы ему прикажете. Между Русаками ищите

полководца и доброго воина. С досадой слышит он совещания о мире®. **)

Козацкий гетман отправил на Татарскую сторону Днепра (по милости

Вишневецкого, сделавшуюся, как и правая сторона, Русскою) одного из своих

полковников, Кривоноса, по песням-Перебийноса, бунтовать Вишневетчину и в выборе

своем показал тот же dowcip, который восхвалял Остророг. Эта была одна из тех

личностей, симпатичных для пьяной и свирепой толпы, которым украинские

разбойничьи песни принесли полную дань своих диких восторгов.

Вишневетчина была готова к бунту со времен Павлюка. Но хозяйственность Князя

Яремы сдерживала зверские инстинкты тех забродников, которые, воруя, грабя, убивая,

скитались в виде гонимых всюду волков, прошли широкое поприще панской

колонизации из конца в конец, и не бежали далее от новых обязательств и новых

преступлений только потому, что далее бежать было некуда. За Ворсклом и Пслом

голодного скитальца подстерегал с арканом и лыками Татарин, а Запорожье прогоняло