Буйный Терек. Книга 1 - Хаджи-Мурат Мугуев

— Сегодня же, ваше высокопревосходительство, прикажу выяснить, как сие получилось и в чем состоят оному причины.

— Могу сказать сейчас, Отто Карлович. Первая и основная причина сему — воровство. У них там ворует всякий, кому не лень, а вторая причина — попустительство властей. Ведь вы сами один только раз побывали на стройке?

— Один! — односложно ответил Ховен.

— И то месяца три назад, а поставленный следить за делом подполковник Зарубин спился, и за него ведут дело жулики и воры!

— Корганов лишь неделю назад докладывал совету…

— Майор Корганов — суть первый вор, сукин сын и негодяй! И, не носи он офицерского мундира, я бы его публично выпорол сегодня же посереди майдана!

Ермолов встал. Фон Ховен тоже быстро поднялся.

— Майора Корганова отстранить от дел и вызвать завтра ко мне! Прошу вас, Отто Карлович, присутствовать при этом и к завтрему доложить о преступлениях подчиненных вам полицеймейстера Булгакова, приставов Накашидзе, Лапшина и Иванова третьего. Вот дела о них. Разберитесь.

— Слушаюсь! — ответил Ховен.

— Кстати, как вы разумеете деятельность господина Чекалова? — пройдясь по комнате, остановился Ермолов.

— Председателя Уголовно-контрольной палаты края? — спросил губернатор.

— Да!

— Почитаю ее вредной для дела российской короны и ходатайствовал бы о замене статского советника Чекалова другим, более достойным человеком.

— А чем скрепляете ваше ходатайство?

— Жалобами всех слоев общества, от черного народа и до самых влиятельных князей! Неправедные суды и приговоры, лихоимство и мерзости творятся в делах Контрольной палаты, и я не в силах пресечь оные безобразия, ибо ведомство сие не подчинено мне по закону.

— О каких беззакониях говорите? — спросил Ермолов, садясь на тахту с мутаками, стоявшую у окна. — Да садитесь, Отто Карлович, ведь сейчас я вас не как главнокомандующий спрашиваю, а как человек, который вроде вас стоял возле жуликов и проходимцев и вовремя не заметил их преступлений. Воровали они, а отвечаем и мы с вами, ведь они — власть здешняя, силу и могущество имеют, для управления здешних народов верою и правдою поставлены, и оба мы и Вельяминов прохлопали мошенства, кои нашими чиновниками и офицерами содеяны. Вы думаете, можно убедить князей и дворян здешних, что ни Ермолов, ни вы, ни Вельяминов не токмо что рублем не повинны в сих поступках, а даже и не знали об этом? Да никто не поверит, и правы будут! Начальник должен все знать и все видеть, ежели ж он слеп, то или дурак или вор!

Щеки фон Ховена побелели, он вздрогнул и, поднимаясь со стула, сдавленным, взволнованным голосом сказал:

— Ваше высокопревосходительство, я чаю, что вы не приписываете сих качеств мне…

— Второго — ни в коем разе, милейший Отто Карлович. А за правду прошу не обижаться. Все мы оказались в дураках, а я — главным образом. Надеюсь, что сей случай послужит нам на пользу. Впереди большие события, и снова ошибаться нельзя. Не позволят ни долг, ни совесть! Извините за горькие слова, но мы их с вами заслужили. А теперь, — главнокомандующий встал, — прошу к завтрему приготовить доклад о беззакониях, чинимых в Контрольной палате. Надеюсь, что сделано сие будет в строжайшей тайне!

Ермолов, сопровождаемый конвойным казаком, сошел к экипажу, в котором уже ждал его Мадатов.

— В Контрольную палату! — приказал он кучеру, усаживаясь рядом с Мадатовым. — Поедем, князь, незваными гостями в палату обер-жулика и вора!

— Остановись у входа! — сказал Ермолов, трогая за рукав черкески конвойного казака, сидевшего рядом с кучером.

Коляска остановилась около калитки губернской Уголовно-контрольной палаты. Казак соскочил с козел и помог грузно вылезавшему из экипажа генералу. За ним сошел и Мадатов. Ермолов огляделся и, завидя остановившегося у калитки унтера, с любопытством и изумлением глядевшего на главнокомандующего, пальцем поманил его к себе. Унтер рванулся с места и бегом подлетел к нему.

— Чего изволите, ваше высокопревосходительство? — во весь голос начал было он, но Ермолов остановил его.

— Не надо! Проводи-ка лучше, братец, внутрь…

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, — тихо ответил унтер, открывая калитку и пропуская вперед начальство.

— Может, ваше высокопревосходительство, через парадную пожалуете?

— Нет, братец, именно через черный ход… Что там такое? — прислушиваясь к какому-то шуму, спросил Ермолов.

Унтер-офицер, пожилой человек с медалью «За усердие», негромко доложил:

— Солдатика бьют… — Он спохватился и торопливо поправился: — Наказуют, ваше высокопревосходительство!

— Кто? — сдвинул брови генерал.

— Их высокоблагородие господин Чекалов.

— За что? — удивился Мадатов.

— Солдатик, ваше превосходительство, молодой, первого году, еще глупой, ну, назвал их высокоблагородие господином чиновником, тот его и учит…

Со двора доносились удары, сдержанный стон и чей-то хриплый, озлобленный голос:

— Я государю моему статский советник, мерзавец ты этакий, я тебе не господин чиновник, а ваше превосходительство!

Ермолов шагнул вперед и остановился перед стоявшим «во фрунт» солдатом, по лицу которого текли слезы, а из разбитого носа капала кровь. При каждом ударе солдат дергал головой, жмурился и беспомощно всхлипывал. Спиной к Ермолову стоял сам Чекалов в чиновничьем мундире, с закатанным по локоть правым рукавом. При словах «статский советник», «чиновник» и «мерзавец» он сильно и размашисто ударял по лицу плакавшего солдата. Возле них на табуретке сидел карабинерный поручик, на коленях которого стояла миска с вишнями. Офицер равнодушно взирал на избиение солдата. Выбрав вишню позрелее, он клал ее в рот и, с удовольствием надув щеки, выплевывал косточки, долетавшие до избиваемого солдата.

— Повторяй за мной, мерзавец, «ваше пре-вос-хо-ди-тель-ство», а не господин чиновник, — размахиваясь и снова нанося удар, сказал Чекалов.

— Что это такое? — раздалось за его спиной.

Статский советник недовольно оглянулся, а офицер, уронив на землю миску с вишнями, вскочил и громко, на весь двор, закричал:

— Сми-ирно!..

Чекалов, озадаченно смотревший на Ермолова, вдруг узнал его и тонким и елейным голоском воскликнул:

— Извините, ваше высокопревосходительство… что застали в такую, как бы сказать, неприятную минуту… что делать… учу подлеца приличию…

— Он что, ваш подчиненный? — спросил Ермолов.

— Никак нет… то есть временно прикомандированный к моему ведомству… караульный Контрольной палаты.

— Я вас спрашиваю, милостивый государь, он кто, ваш крепостной?

— Никак нет… солдат из караула…

— Разрешите доложить, ваше высокопревосходительство, это солдат моей полуроты, присланный на недельную караульную службу по охране губернской Контрольной палаты! — вытягиваясь, прокричал поручик.

— Кто таков? — коротко спросил Ермолов.

— Третьего карабинерного полка поручик Трошин! — пяля на генерала глаза и краснея от натуги, закричал офицер.

— Ваш солдат? — указал на помертвевшего от страха рядового Ермолов.

— Так точно, ваше высокопревосходительство, моей полуроты!

— Стой «вольно», оботри лицо! — повернувшись к солдату, сказал Ермолов.

Солдат нерешительно переступил с ноги на ногу, не сводя глаз с генерала.

— Кто есть солдат? Отвечай, как сказано о сем в уставе? — хмуро глядя на офицера, спросил Ермолов.

— Со… солдат есть лицо казенное, слуга госу… государев… — начал было поручик.

— Врете! — перебил его Ермолов. — Начинайте снова.

— Солдат есть лицо казенное, неприкосновенное, слуга государев и защитник родины… — забормотал громкой скороговоркой поручик.

— Довольно! Итак, в уставе покойного императора Петра Первого сказано, что солдат «есть лицо не-при-кос-новенное», — медленно, с расстановкой, произнес Ермолов, — и его по закону разрешается бить и проводить сквозь строй лишь по суду и определению военного суда командира отдельной части. А вы кто будете, милостивый государь? — вдруг резко повернулся к Чекалову Ермолов.

— Управляющий Контрольной палатой статский советник Чекалов… я… ваше высокопревосходительство… вы же знаете меня… — растерялся Чекалов.

— За что избиваете солдата?

— Не самолично, ваше высокопревосходительство, а с их разрешения, — указал на поручика Чекалов.

— Верно? — поинтересовался генерал.

— Так точно, позволил наказать самолично их превосходительству за дурное поведение сего весьма скверного в поступках солдата, — испуганно доложил поручик.

— Какому «превосходительству»? — с явным пренебрежением спросил Ермолов.

— Мне то есть, — объяснил Чекалов.