Роковой сон - Джорджетт Хейер

Рауль посмотрел, как его друг до дна осушил большой рог с вином.

— Ты что, никогда не ходил в бой? — спросил он.

Эдгар отложил рог и принялся вытирать потные лицо и шею.

— Нет, мы не скачем на жеребцах, как это делаете вы. И у нас секиры вместо копий. — Он помолчал, возбуждение понемногу улеглось. — Но секиры — оружие получше прочих.

— Не верится, — ответил Рауль, желая подначить друга.

— Конечно лучше! Знаешь, я могу ею снести голову твоему Бланшфлауеру одним ударом!

— Грубое, варварское оружие, — пробормотал Рауль.

— Лучше помолись, чтобы никогда с ним не повстречаться, — угрюмо парировал Эдгар.

При этих словах оба замолчали, испытывая какую-то неловкость. Рауль не смотрел на друга и у него не было никакого желания ему возражать. Эдгар подхватил его под руку и потащил за собой ко дворцу.

— Не знаю, зачем я это сделал. Может быть, такое никогда больше не случится. Мой отец пишет, что король послал за Этелингом с просьбой приехать в Англию, поэтому, наверное, корона достанется ему, а не моему и не твоему господину.

— Этелинг? Дай-то Бог, чтобы Эдвард назвал наследником его! — немного приободрился Рауль и сжал руку саксонца. — Иначе… мое копье поднимется против твоей сестры… — Его голос прервался.

— Понимаю, — ответил Эдгар. — Разве не об этом же я говорил, когда четыре года назад приехал в Нормандию? Знаешь, я надеюсь, до такого не дойдет.

— Не дойдет, если Эдвард выберет Этелинга. Эдгар, неужели прошло уже четыре года?

— Да, целых четыре года! — подтвердил саксонец, и его губы искривила презрительная гримаса. — Я уже начинаю чувствовать себя здесь дома, как Влнот или Хакон.

Рауль остановился, будто оглушенный пришедшей в голову мыслью.

— Эдгар, ты говоришь правду?

Тот пожал плечами.

— Мне иногда самому кажется, что я — нормандец. Я дерусь с вами на турнирах, говорю на вашем языке, живу вместе с вами, завел среди вас друзей, переживаю, что не могу пойти с вами на войну, радуюсь, что ваш герцог изгнал французов…

— Я и не подозревал, что ты именно так все воспринимаешь, — прервал его Рауль. — Я подумал… Эдгар, герцог хотел посвятить тебя в рыцари, но я сказал, что ты не захочешь этого. Может быть, переговорить с ним?

— Благодарю герцога Вильгельма, — последовал немедленный ответ. — Но я никогда не приму посвящение от его руки. Я предан Гарольду.

Эдгар спохватился вдруг, что все это звучит несколько невежливо и добавил более покорным тоном:

— Это не потому, что мне не нравится сам герцог, ты понимаешь, я не о том…

— Понимаю, — ответил Рауль. — Я бы и сам ответил так же. Но все же тебе ведь не нравится Вильгельм, правда?

Какое-то время казалось, что Эдгар не захочет ответить, но он все же прервал молчание первым:

— Нет, не нравится… Знаешь… конечно, я не могу не восхищаться им, — ведь все восхищаются. Но что ему до того, нравится что-то человеку или нет? Преданностью он может управлять, к послушанию принудит, но любовь… О нет, ее он не ищет!

— Может быть, ты просто его еще плохо знаешь, — решил Рауль.

Эдгар взглянул на друга со скрытой улыбкой:

— Как ты думаешь, Рауль, знает хоть кто-нибудь, какой он на самом деле?

Поскольку тот молчал, саксонец продолжил:

— Согласен, он очень добр к друзьям, но я никогда не видел, чтобы он попробовал завоевать любовь человека, как это делает… — Он прервался.

— Как это делает Гарольд, — закончил фразу Рауль.

— Да, — согласился Эдгар, — он. Я подумал именно о нем. Его любят все, но никто не любит Вильгельма. Герцога боятся, уважают, но кто посчитает за счастье отдать за него жизнь? Может, Фицосборн Сен-Совер, Тессон, его кузен Ю да ты — вот и все его друзья. Но уверяю тебя, самый последний крестьянин отдал бы жизнь за Гарольда.

Они медленно шли в тени высоких стен и молчали, пока, обогнув часовню во внутреннем дворе, не оказались перед центральной башней замка. Тогда Эдгар, посмотрев вверх на узкое окно, прорубленное в сером камне, сказал, несколько повеселев:

— Бьюсь об заклад, там сидит тот, кто не испытывает любви к Вильгельму.

Рауль посмотрел туда же.

— Граф Понтье? Конечно, но он склонится перед волей герцога, нравится ему это или нет, так же как и Жоффрей Майен.

— А как насчет архиепископа? — допытывался Эдгар. — Он тоже покорится?

— Можер? — воскликнул Рауль. — Мне кажется, он сбежит.

Друзья поднялись по ступенькам к высоким входным дверям. Эдгар фыркнул:

— Вчера Фицосборн рассказал мне, в каком виде он застал Можера, придя к нему как-то поздно вечером. Слышал уже?

— Нет, но догадаться могу.

— Даже этот кислый Альбени расхохотался, — продолжал Эдгар. — Ты знаешь, как Фицосборн умеет рассказывать свои истории. Его предупредили, что архиепископ погружен в молитвы, но он все равно вошел, чтобы подождать, пока тот освободится. Какой-то дурак привратник, не расслышав, что ему шепчет слуга, проводил Вильгельма прямо в кабинет и объявил, кто пришел. Фицосборн вошел как раз в тот момент, когда толстяк Можер стряхивал с колен свою любовницу и пытался сделать вид, что его руки заняты четками, а не шарят у нее за пазухой.

— Господи, да неужто все это в его собственном кабинете? — Рауля эта история одновременно и шокировала и развлекла.

— Именно там! — подтвердил Эдгар. — И с той самой рыжей девицей, Папией, которая по пятницам гоняла на базар свиней и как раз бежала из Мулен-ла-Марша, где он ее и подобрал. Не вспомнил? Знаешь, она сейчас поселилась во дворце Можера, разнарядилась в шелка и золотые цепочки, а уж важная стала, как сама герцогиня.

— Неряха крестьянская! — с омерзением передернулся Рауль. — Так вот что имел в виду Гале, когда отпускал прошлым вечером шуточки! Для Можера было бы предпочтительнее, чтобы все это не дошло до ушей герцога.

— Да герцог наверняка уже слышал, — жизнерадостно объявил Эдгар. — Весь двор все уже знает.

— Значит, скоро у нас наконец будет новый архиепископ, — констатировал Рауль.

И он оказался прав, хотя герцог и не привел в качестве причины лишения бенефиции дядины амуры. Дело было в другом. Конечно, Ланфранк получил разрешение на свадьбу Вильгельма с Матильдой, строители все еще готовили чертежи двух монастырей, которые были, так сказать, объявлены ценой этого брака, уже два инфанта родились от этого союза, но архиепископ Можер ни на йоту не отступил в своем неодобрении его. Честолюбивые устремления, порядком расстроенные падением его брата Аркуэ, постепенно возрождались в злобном желании увидеть крах своего слишком сильного племянника. Говорили о каких-то письмах, которыми он обменивался с французским королем. Так это было или нет — неизвестно, но когда сведения об отступлении Генриха дошли до Руана, архиепископ, говорили многие, изменился в лице, а стоящие в тот момент рядом с ним заметили болезненную ненависть в украшенных мешками глазах слуги Господа. В расцвете лет его считали коварным, но теперь он был просто стар, разочарование притупило сообразительность. Архиепископ выбрал весьма неблагоприятный момент, чтобы объявить о денонсации уже два года существующего брака, разрешенного Римом, а также об отлучении герцога Вильгельма от церкви.