Бессмертник - Белва Плейн

— Что он делает в подземке? — шепнул один другому.

Санта услышал, обернулся, откашлялся.

— Оленьей упряжке тоже отдых полагается, — сказал он.

Пассажиры одобрительно заулыбались, подмигнули Санте и похлопали ребятишек по плечу.

Люди хотят от жизни не так уж много. Большинству нужно лишь место, пристанище, откуда можно без страха смотреть в будущее. И хотят, чтобы их кто-то любил.

Все, хватит философствовать. Мори с радостью выбрался на улицу, на сырой вечерний воздух и зашагал к дому, предвкушая встречу с Эриком. Как самозабвенно, как безоглядно радуется ему сын! Он представил его белоснежные ровные зубки, густеющие волосы, красные галоши на маленьких ножках, заливистый смех-колокольчик.

Войдя в дом, он увидел елку. Пушистую, остро пахнущую хвоей, вышиной с Агги. Сама Агги доставала из картонной коробки стеклянные украшения и мишуру и развешивала по веткам. Она ни словом не обмолвилась, что собирается ставить елку!

— Ты не забыла? Придут мои родители!

— Что ты, конечно, нет! Скоро индейка будет готова. Слышишь запах?

— Но елка… — беспомощно сказал он. — Елка.

— Что елка?

— Наверное, я сам виноват. Я просто не знал, что ты хочешь ставить елку. И не предупредил… У нас ведь не бывает елок на Рождество.

— Почему? У кого «у нас»?

— Ну, у мамы с папой. Они не ставят елку.

— Я знаю. Но к нам-то какое это имеет отношение?

Нет, она не перебрала. Она не пила сегодня вовсе, он увидел это сразу. Здесь дело было в другом.

— Мне кажется, — начал он осторожно, — что к нам это имеет самое прямое отношение.

— Ты о чем?

— Лично я, как ты понимаешь, ничего против елки не имею. Хоть целый лес тут поставь. Но отец… Агги, для него это будет ужасный удар. После несчастий, которые свалились на нашу семью, я не хочу добавлять ему седых волос.

— Пускай твой отец делает в своем доме все, что ему заблагорассудится. Но почему я должна лишить Эрика елки?

— Эрик этого пока не понимает, — терпеливо сказал Мори.

— Ну а я? С елкой связаны мои самые дорогие воспоминания о родном доме.

— Вот не думал, что у тебя много дорогих воспоминаний о доме. — Слова вырвались сами, и он тут же пожалел о сказанном. Нельзя бить ниже пояса.

— Намекаешь на национальные предрассудки моих родителей? Так ведь и твои не отстают. По этому предмету у всех «отлично».

— Хорошо, не будем спорить. Но, Агата, прошу тебя, убери елку. Не надо влеплять отцу пощечину, едва он переступит порог. Мы установили какие-то отношения. Неужели надо сразу их портить? Ну, пожалуйста.

Она ответила тихо и упрямо:

— Мори, я ничего не хочу портить и усложнять. Но это наш дом, и если твой отец действительно признает меня… наш брак… то, по-моему, не стоит начинать с притворства.

— Агги, ему же под пятьдесят, он прожил тяжелую жизнь. Неужели надо его расстраивать?

— Похоже на анекдот о еврейской маме, которая лежит с сердечным приступом после каждой шалости своих детей.

— Агата, я такие анекдоты не люблю, — холодно сказал он.

— Да не лезь ты в бутылку по пустякам. Словно я антисемитка какая-нибудь. Шутки про еврейских мамаш давно вошли в пословицу. И они в самом деле держат детей у своей юбки до самой старости, разве не так? Зато вы говорите, что все неевреи чересчур много пьют. Верно?

— Я так не говорю. Я говорю, что пьешь ты.

Пропустив его слова мимо ушей, она привстала на цыпочки и приладила на ветку красный блестящий шар.

— Послушай, какого черта?! Что я скажу ему, когда он войдет? Ты даже не представляешь, какой мрачный символ для него елка! Агата, в городках, где жили его родители, где выросла моя мать, Рождество было самым страшным временем. Казаки и местные бандиты налетали верхом, со сворой собак, с нагайками, насиловали женщин, жгли дома…

— Здесь нет никаких казаков, и нельзя жить бесконечными воспоминаниями о прошлом. Это Америка. Кстати, ты сам говорил, что твой отец живет прошлым. «За крепостными рвами Средневековья» — так ты, кажется, говорил.

Мори вспыхнул:

— Может, и говорил. Зато твои родители — образец современной широты взгляда, душевной тонкости и доброты. Мой-то отец, по крайней мере, здесь, с нами.

— Да, но что его сюда привело! Тебя чуть не убили, только тогда дрогнуло его каменное сердце!

— Но он здесь, — повторил Мори.

— Может, мой тоже был бы здесь, сообщи я всю правду. Вероятно, я должна ему позвонить и рассказать, что мой муж работает на мафию и его избили бандиты. Мол, приходи, папочка, ты мне нужен!

Радио тихонько просигналило: половина седьмого.

— Агата, они будут здесь с минуты на минуту. Убери елку! Клянусь, я поставлю ее сразу, как они уйдут, сегодня же вечером! — сказал он, отцепляя серебряный шар.

— Не трогай! Послушай, это наш дом или не наш? Ты не желаешь скрывать свою национальность? Но и у меня были предки! Тебе бы понравилось, если б мы шли в гости к моим родителям и я попросила тебя…

— Это чисто риторический вопрос. Ты, черт побери, прекрасно знаешь, что они меня и на порог не пустят. И имей в виду: я этих подонков тоже видеть не желаю.

— Обязательно надо грубить?

— Еще бы. Я ведь жид. Жиды народ грубый, разве не так?

Из комнаты донесся внезапный плач Эрика.

— Видишь, что ты наделал? Он запомнит это, Мори. Дети такие вещи запоминают. — Она разрыдалась. — Такой чудесный был вечер, а ты все испортил. Когда ты так кричишь, я ненавижу твой голос. Ты бы посмотрел на себя. Ты ужасен.

— Ну, не надо, не плачь. Пожалуйста. Пускай эта чертова елка останется, я попробую объяснить…

— Да не хочу я елку. Убери ее, выброси. — Стеклянный шар упал на пол и разбился. — От нее никакой радости. Я пойду к Эрику.

Она положила голову ему на плечо.

— Мори, это было ужасно, да? Вечер испорчен?

— Нет-нет, они хорошо провели время. Они были рады, что они с нами.

— Боюсь, твои родители меня ненавидят.

— Почему ненавидят? Ты им нравишься, Агги, честное слово. — Он погладил ее по дрожащей спине. Какая она печальная. Бездонная печаль. А раньше она была радостная, веселая…

— До чего жесток мир, — сказала она вдруг. — Скажи, как жить в таком жестоком мире?

— Он жесток не всегда. И другого мира у нас нет.

— Думаешь, я сегодня пила?

— Не пила, я знаю.

— Тогда налей мне сейчас бренди. Я ужасно замерзла.

— Можно согреться чаем. Сейчас приготовлю.

— Нет, это не то же самое. Чай не поможет мне расслабиться. Дай мне бренди, Мори, пожалуйста, мне сегодня непременно нужно…

— Нет. Пусти-ка, я принесу нам обоим чай.

— Тогда не надо. Не уходи.

— Агги, любимая моя. Все хорошо. У тебя. У нас.

— Но мне страшно. Мне очень страшно. Боже мой, Мори, что с нами будет?

23

События того памятного вечера начались на кухне, которая давно уже стала сердцем дома. Вернувшись с работы, Джозеф направлялся прямиком туда; в тот вечер с ним пришел и Мори. Айрис с Агатой поехали в центр — шла распродажа зимних пальто. Позже все должны собраться здесь на семейный ужин.

Анна помешивала пыхтевший на огне пудинг. Да, давно Мори с Джозефом ничего не обсуждали. А бывало! Семестровый табель, летние лагеря, религиозную школу, и все казалось наиважнейшим, первостепенным. Какая все это ерунда в сравнении с тем, что они обсуждают сегодня.

— И давно ты это понял? — спросил Джозеф.

— Точную дату не укажешь. — Мори пожал плечами. — Я не могу сказать: тогда-то и тогда-то я был уже абсолютно уверен. Долгое время я знал, что ей требуется немного… принять, чтобы пережить черную полосу…

— Черную полосу! — воскликнула Анна. — Много она в них понимает. Да какие беды она видела в жизни?

— Почти никаких, мама. Пока не вышла за меня замуж. Зато с тех пор их навалилось очень много.

— Никто ее силком замуж не тянул!

Джозеф поднялся:

— Анна, ты сейчас, в сердцах, такого наговоришь. А злость тут не советчик. Слышишь? — Он сжал ее запястье.

От его пальцев стало больно. Разумеется, он прав. Но его сдержанность и терпение поразительны. И так — с первых минут, еще когда Айрис под секретом рассказала им все и они обсуждали это втроем. И после, когда Мори собрался с духом — как он только смог? — и признался им в своей беде.

— И часто это бывает? — требовательно спросила Анна. — Айрис рассказывала…

Джозеф предостерегающе поднял руку:

— Оставь его, Анна. Не стоит снова вдаваться в подробности. Я все уже знаю.

— Вы с Мори поговорили?

— Поговорили, — отрезал Джозеф.

Ну почему в тяжкие минуты люди так мало берегут друг друга?

— Ясно, — произнесла она. — А не соизволите ли сообщить мне содержание вашего разговора?

Никто не ответил. Пудинг вспучился над краем кастрюли и пролился на конфорку; кухня мгновенно наполнилась запахом горелого сахара. Анна сердито повернулась к плите.