Подари мне себя до боли (СИ) - Пачиновна Аля

Макс щёлкнул зажигалкой перед носом у Кахи и держал открытое пламя до тех пор, пока тот, все-таки, не прикурил. Резко, захлопнул крышку так, что Каха вздрогнул и моргнул.

— Зря ты… Мор, — услышал он уже на пути к выходу, — не стоит ОНА того, чтобы портить со мной отношения.

Макса покоробила эта фраза, но вида он не подал. Каха блефует! Моронский ничем себя не выдал, чтобы принимать угрозы уязвлённого противника всерьёз.

— Миша, алаверды! — сказал Моронский входящему в комнату невысокому, поджарому мужику в костюме, и сам шагнул за порог.

Дальше ребята без него разберутся.

Эти марамойки не сидели в машине, наглухо запертые, как он велел сделать охране, а находились возле нее. Полуголая шмакодявка сидела на кортах, низко опустив голову. А эта… в розовом гандоне, стояла рядом, протягивая ей бутылку воды и что-то тихо втирала ей.

— Не захотели садиться в машину, — пояснил Славик, когда Макс подошёл ближе, — сначала блевали в кустах, теперь вот, воздухом дышат.

— Перед смертью все равно не надышатся! Полей! — он подставил руки и Слава полил ему в ладони из бутылки. Макс плеснул пару пригоршней себе в лицо и растёр.

— Что пили? — рявкнул он, вытирая лицо краем футболки.

— Ш… Шампанское, — тихо ответила Соня, не поднимая на него глаз. — В нем что-то было. Мы его вырвали.

— Ели?

— Виноград только немного, — проблеяла девчонка.

— Нельзя было. Если дурь попала а желудок — есть нельзя.

Он снял с себя куртку.

— Прикройся! — процедил Макс, надевая ее на Соню.

Она продела руки в рукава и обхватила себя, низко опустила голову и шмыгнула носом.

И Моронского вдруг переклинило! Захотелось убить эту дуру и одновременно сжать в объятьях, прижать к себе сучку, пожалеть, успокоить. Стоит — трясётся вся, шатается на коблах своих…

— Ну чё, Орлова?! — Макс тряхнул Соню за шкирку, — Давно не косячила? Кто тебя надоумил на это мероприятие?

Он бегло смерил взглядом Корнееву, сидящую возле колеса Мерина и тыкнул в неё пальцем:

- Твоя идея была? Это ты ее притащила сюда?

Девчонка бессильно склонила голову, каясь.

Макс шумно втянул воздух. Похлопал себя по карманам брюк, понял, что забыл сигареты дома.

— Эту я забираю, — сказал он охране и ещё раз тряхнул Соню. — Эту — он кивнул на шатающуюся, словно китайский болванчик, подружку, — можете вывезти в лес и выебать с двух сторон, а то у неё сорвалось сегодня! Потом скажете, что так и было, все равно на утро ни черта не вспомнит! — Славик с Игорем синхронно уронили квадратные челюсти на асфальт и переглянулись с дебильными ухмылками.

Пигалица хоть и была бухая в муку, а смысл слов до неё дошёл. Хрюкнула и выдула пузырь ноздрей.

— М… Ма-к-аксим Андреич… — икнула и замолчала, хлопнув вразнобой ресницами, с которых тушь давно ссыпалась в подглазья.

Срамота. Панда, блять.

— Какой я тебе Максим Андреич, дебилка?! Вы с Орловой до сих пор не вкурили, что большие бородатые дяди вам не феи-крёстные?

— П-прос-ти… ти-те нас, п-жал-ста, мы больше так не… не будем. Я не знала…

— Конечно, блять, не будете! Одна под домашний арест со всеми вытекающими. Ты — в деревню к бабушке, в Калачи. На неделю. Чтобы духу твоего в городе не было! Поняла?

— П-поняла.

Он открыл заднюю дверь автомобиля и впихнул Соню в салон. И прежде чем залезть следом, обернулся к охране и сказал:

— Про выебать в лесу — шутка, если что! Домой ее отвезите. Завтра я решу, что с ней делать. Толя, домой, — велел он водителю и захлопнул дверь.

***

Соню била крупная дрожь.

— Ну, спасибо, за незабываемый вечер, Орлова! — сказал Макс, упав рядом на сидение. Он пару раз прошёлся пятерней по волосам и уставился на Соню, выжигая взглядом в ее виске дырку.

Она не решалась поднять на него глаза. Не могла заставить даже голову повернуть.

— Давно так чудесно время не проводил…

— Прости… — едва слышно, почти одними губами прошептала Соня.

Моронский молчал. Потом опять посмотрел на неё.

— Тряпка чья? — спросил он, поддев одним пальцем подол розового «чулка».

— Нелли дала… попросила надеть вместо джинсов…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— То есть, ты «нет» только мне говоришь? Остальным все позволяешь?

Соня не выдержала и подняла на него голову. Ее обидно задела эта фраза. Сначала она хотела, было, возразить что-нибудь, дернуть плечами. Оскорбиться, в конце концов. А потом Соня вспомнила в каком месте, в каком виде, в какой сцене он ее застал и все слова растаяли на языке.

Нет. Оправдываться она не будет. Все бессмысленно. Если он сложил о ней определённое мнение, ничто уже его не изменит. Будь, что будет. Уже то, что он не оставил ее там, на улице возле этого шалмана — неплохо.

Соню снова замутило. То ли действие наркотика ещё давало о себе знать. То ли это от самой себя воротило. Она тяжело сглотнула и слёзы опять сами собой покатились по лицу.

Моронский вдруг с силой потянул ее за плечи на себя и прижал ее голову к своей груди. Сильно. Соня уткнулась в неё носом, вдохнула его запах, показавшийся таким родным и желанным, и зарыдала в голос, сотрясаясь и всхлипывая.

А потом она отключилась…

Глава 28

In the colorless light

В бесцветном свете

And the cold of an empty bottle

И холоде пустой бутылки.

Drunk on a song

Пьяна песней

Of a lie gone wrong

Неудавшейся лжи,

You only find when you hit the bottom

Которую обнаруживаешь, только когда достигаешь дна.

O, gonna bury me

О, о погрузи меня…

A woman can't run

Женщина не может убежать

From the things she's done

От тех вещей, что она сделала,

When the weight's got her on her knees

Когда под их грузом она опускается на колени.

Time don't know

Время не знает,

where the river flows

Куда течет река,

But I pray it's out to sea

Но я молюсь, чтобы она впадала в море.

O, gonna bury me

О, о погрузи меня

Unions “Bury”

Доминировать, подчиняя — единственная, доставляющая наслаждение форма близости, которую Макс допускал в отношениях с женщинами. Сопротивление он встречал редко. А без сопротивления какое подчинение? Жажду покорять, совращать, снимая слой за слоем броню из гордости, комплексов, предрассудков, навязанных обществом социальных ролей и норм, не могли удовлетворить девки без этих самых комплексов и социальных норм. Наготу не разденешь. Нельзя подчинить ту, которая на колени падает по привычке или за деньги. Нет, можно, конечно. Но какой в этом резон?

Подчинение начинается с головы. Только убежденная в своей независимости умная, скромная цыпочка отдаётся с особенной страстной покорностью. Обуреваемая внутренними противоречиями, разрываясь между правильным и запретным. Раз за разом. Не раздевая, доведи до оргазма ее мозг и увидишь, как девочка-отличница постепенно расстаётся со своими принципами, амбициями, заносчивостью, самоуверенностью, злостью и застенчивостью. Как мамина девочка становится оторвой. Как течёт гордячка от одной только мысли, что у неё теперь есть хозяин!

Лучшая прелюдия — это власть.

Власть над ее мыслями, чувствами, эмоциями. Тело ему уже принадлежит… лежит в его кровати.

Дело за малым — войти в него глубоко, вопреки всем законам анатомии, достать до души…

Солнечный свет бил в стеклянную стену спальни. Очерчивал жаром чёрный силуэт Макса, сидящего в низком дизайнерском кресле. Моронский пил виски и пускал сапфировым циферблатом наручных часов солнечных зайчиков.

Спящей Соне в лицо.

Он изучал её, словно маньяк, рисовал её линии на стене памяти, чтобы сохранить на случай, если она снова вырвется, чтобы суметь пережить жажду, пока он снова будет искать…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Сонная — совсем, как малолетка. Волосы сбились на лицо. Щёки гладкие, как шёлк, розовые, губы алые. Жмурится.

Сучка! Раздразнила, наобещала, сделала вид, что готова сдаться, и даже дала в это поверить. А потом отказалась от всех обещаний, забила или забыла, на что подписалась — не важно! Взяла и дерзко ушла в самоволку!