Кровь героев - Александр Зиновьевич Колин

убивать лошадей? — усмехнулся Жискар. — Мы сумеем продать их. Например, нашим соседям во владениях де Брилля или, лучше всего, цыганам.

Раздались восхищенные возгласы, но всеобщее ликование несколько подпортил Франсуа.

— Я не против того, чтобы поджарить пятки оборотню, — твердо сказал он. — Более того, первый подброшу в этот костер самое сухое полено, которое только смогу найти. — Некоторые одобрительно засмеялись, а Франсуа продолжал: — Но вот убивать мальчишку… Разве такое может быть угодно Богу?

Раздались два-три голоса в поддержку. Жискар нахмурился, в глазу его засветилась злоба.

— Посмотри на Жана, — сказал он, указывая на сгорбленного щуплого человечка, который сидел как раз напротив Франсуа. — Посмотри на него, может быть, это напомнит тебе, какую ужасную смерть нашла его семилетняя дочь, чье растерзанное тело мы обнаружили в лесу? Подумай об этом.

Франсуа опустил голову, не решаясь ничего возразить, да если бы он и сделал это, слов его никто не услышал бы, потому что они потонули бы во всеобщем возмущенном гвалте.

Так решилась судьба Габриэля де Шатуана и его младшего сына, четырнадцатилетнего Жоффруа.

Осталось совсем не много. Несколько последних строк. Эпилог, завещание сыновьям и их потомкам. Стареющий рыцарь отложил перо и задумался. Что сказать им на прощание? А он чувствовал, нет, знал — это будет прощание. На рассвете он с Ансленом и Анри, взявшими крест, с юным Жоффруа и дружиной покинет родовое гнездо, чтобы проводить старших сыновей, отправлявшихся ко двору короля Людовика. Вернутся ли мальчики из похода к берегам Африки? Путь не близкий, хотя Тунис и не Святая Земля, где уже двадцать лет тому назад попытал счастья Людовик. Огромный выкуп заплатила тогда Франция, чтобы вызволить из плена своего короля…

Может быть, на сей раз ему повезет больше? Тунис не Египет и не Византия, он поближе, но ведь это ничего не значит. Они еще так молоды, так неосторожны, мечтают о славе предков. Что ж, найдут ли они ее — неизвестно. А он… он оставит память о своем роде и завещает потомкам хранить ее в веках: все, что написано им, будут они свято беречь и передавать своим сыновьям, младшим братьям или племянникам, и, как бы ни извивалась дорожка времени, какой бы непредсказуемой ни оказалась судьба, однажды далекий потомок прочтет все, что написал здесь он, барон Габриэль де Шатуан. И меч, скованный для него пирейским колдуном, после возвращения рыцаря из никейского плена, подберет с поля схватки младший сын Жоффруа, он и закончит эпос отца, рассказав о последнем дне его…

Ближайшим потомкам не до того, в суете не прочтут они истории предков; пройдут века и в стране гиперборейцев, незнакомый рыцарю человек услышит волчий вой и узрит то, что увидел он, Габриэль, в своей могиле в ромейском плену. Далекий потомок прочтет это между строк и уверует тогда, что он избранник древнего бога германцев, в коем есть капелька крови и малая толика беспощадного величия повелителя царства мертвых воинов… На нем закончится род Эйрика, ибо будет тот человек последним в протянувшейся через века цепочке.

Скорее, скорее… Уже утомленное ночное светило завершает свой ход, час пробил, ничего не изменишь, да и разве есть в этом какой-либо смысл? Облака рассеялись, и лунный свет залил комнату, сделав бесполезным тусклое мерцание свечи. Рыцарь поднял голову и посмотрел в окно. Далеко, во мраке леса, раздался волчий вой, немедленно подхваченный и стократно усиленный глотками серых собратьев вожака. Габриэль улыбнулся. Братья зовут его, они ждут. Ждут. Перо коснулось пергамента, выводя торопливые каракули. Скорее, скорее, скорее…

— Скоро зайдет солнце, господин, — с некоторой тревогой сказал старый седой воин, подскакав поближе к барону. — До темна нам никак не поспеть.

— Ничего, Андрэ, — спокойно ответил тот. — Заночуем в какой-нибудь деревушке или разведем костер в лесу.

— Дороги нынче небезопасны, господин, — с сомнением покачал головой седой воин. — Крестьяне обозлены из-за плохих урожаев и, да простит меня Ваша светлость, из-за… — Воин запнулся было, но, взглянув в лицо Габриэля де Шатуана и увидев, что тот не сердится, осмелился продолжить: — Из-за запрета охотиться на волков.

— Ты что, боишься, Андрэ? — усмехнулся барон.

Воин смутился и обиженно пробормотал:

— Когда это я боялся, господин?

— Вот я и удивляюсь, слушая твои речи о безопасности, ты что, постарел?

Лицо Андрэ вспыхнуло.

— Нет, мессир, — твердо произнес он. — Но юный господин… — Солдат покосился на юношу, с грустным выражением лица скакавшего по другую сторону от отца. — Я о нем беспокоюсь.

— Разве он родился женщиной? — с удивлением спросил барон. — Старшие братья его взяли крест, и, если король наш Людовик, да продлятся дни славного царствования его, возжелает, разбив тунисских ослушников, в скорости вновь поднять крестоносное воинство в поход против неверных турок в Палестине, то и он, перепоясавшись мечом, нашьет на плащ священный символ.

— Меня Ваша милость приставила к юному господину, чтобы охранять его, вот я и беспокоюсь, — сдался воин.

— Одно другому не мешает, — согласился барон. — Ты отвечаешь за него головой. Ступай, перед закатом разобьем лагерь, нас тут целая дюжина, пусть кто-нибудь осмелится напасть, мы искупаем наглецов в их собственной крови.

Воин почтительно поклонился и отстал. Дюжина-то дюжина, да что толку? Несколько юнцов, не нюхавших крови в сражениях и негодных в настоящей битве, да и трое-четверо стариков, едва способных держаться в седле. Случись на пути разбойная ватага, смогут ли они противостоять озлобленным лесовикам? Дюжина? Да, положа руку на сердце, есть только два меча, на которые всерьез можно рассчитывать, — это клинок самого барона, не знавшего устали в сече, да дедов меч в ножнах на поясе Андрэ Левши, получившего это прозвище, после того, как правая рука воина, пронзенная турецкой стрелой, перестала действовать и высохла. Хвала Господу, что сызмальства учил внуков старик-дед рубить и колоть обеими руками.

Чуяло сердце старого воина, что кто-нибудь да нападет на маленький отряд: не разбойники, так крестьяне, которые ненавидят барона, называя его слугой дьявола. Урожаи падают? Можно подумать, что у соседей дела обстоят лучше. Запретил трогать волков? Так ведь он господин, его воля. Руки рубит? Так ведь кому? Ворам, смутьянам и ослушникам, они и ропщут, хулят господина, тайно мечтают о мести. А воины, особенно старики, любят своего барона. С ними он за своего, храбрый командир, добрый хозяин, как не любить такого? Левша, сведя густые седые брови, пристально вглядывался в темневшие по обеим сторонам дороги лесные заросли. Скоро ночь. Лес полон вечерних звуков. Ничего необычного, все спокойно. Не слишком ли спокойно?

Дорога пошла на подъем.

«Нехорошее место, не разгонишься, — подумал