Бог не любовь: Как религия все отравляет. - Кристофер Хитченс

Но фанатики и буквалисты не могли уступить без арьергардных боев и масштабного возмездия. В течение недолгого, но славного времени в XVII столетии стойкая маленькая Голландия давала приют многим мыслителям, среди которых был и Бейль (переехавший туда в целях безопасности), и Рене Декарт (переехавший по той же причине). Именно в Голландии, за год до суда инквизиции над Галилеем, родился великий философ Барух Спиноза, отпрыск испанских и португальских евреев, которые, в свою очередь, эмигрировали в Голландию, спасаясь от гонений. 27 июля 1656 года старейшины амстердамской синагоги издали следующий «херем», то есть проклятие, или фетву, касательно трудов Спинозы:

По приговору ангелов и святых мы отлучаем, изгоняем, проклинаем и предаем анафеме Баруха де Эспинозу с согласия старейшин и сего святого собрания, в присутствии Священного Писания, силой 613 законов, в нем записанных, анафемой, какой Иисус Навин проклял Иерихон, проклятьем, какое наложил на детей Елисей, и всеми проклятьями, записанными в законе. Да будет он проклят днем и да будет он проклят ночью. Да будет он проклят, когда спит, да будет проклят, когда бодрствует, да будет проклят, когда выходит из дома и когда входит в дом. Господь да не помилует его, гнев и ярость Господа да воспылают отныне против сего человека и да наложат на него все проклятия, записанные в книге закона. Господь да не оставит под солнцем его имени и да изгонит его на погибель изо всех колен Израиля всеми проклятиями небес, что записаны в книге закона.

Многократное проклятие кончалось приказом всем евреям избегать любого контакта со Спинозой и под страхом наказания воздерживаться от чтения «любого труда, им сочиненного или написанного». (Кстати, под «проклятьем, какое наложил на детей Елисей», имеется в виду весьма нравоучительный библейский эпизод, в котором Елисей разозлился на детей, подтрунивавших над его лысиной, и попросил бога прислать медведиц, чтобы те порвали детей в клочья. Медведицы, сообщает Библия, не заставили себя ждать. Может, все-таки не зря Томас Пейн говорил, что не может верить религии, сеющей ужас в душе ребенка?)

Ватикан и кальвинистские власти Голландии горячо одобрили истеричную иудейскую анафему и принялись общими усилиями искоренять труды Спинозы по всей Европе. Разве он не сомневался в бессмертии души? Разве не призывал к отделению церкви от государства? Ату его! Это теперь презренного еретика считают автором самой оригинальной работы в истории философии о дихотомии души и тела, а его размышления о человеческой жизни принесли думающим людям больше истинного утешения, чем любая религия. До сих пор спорят, был ли Спиноза атеистом, и кажется странным, что нам приходится спорить о том, можно ли назвать атеизмом пантеизм. В терминологии пантеизма бог фигурирует, но в спинозовском определении бога, явленного во всей целостности природы, почти не остается места богу религии. Если всепроникающее, предвечное божество есть часть собственного творения, откуда взяться богу, который вмешивается в дела людей, — не говоря уже о боге, который ввязывается в кровавые деревенские стычки еврейских и арабских племен? Бог Спинозы не мог ни написать, ни вдохновить, ни завещать избранной секте или племени никаких текстов. (Вспоминается вопрос, который услышали первые христианские миссионеры, добравшиеся до Китая: если бог явил себя людям, почему ему понадобилось столько веков, чтобы известить китайцев? «Ищите знания даже в Китае», — говорил пророк Мухаммед, невольно сознаваясь, что величайшая на тот момент цивилизация находится на самой дальней периферии его сознания.) Дело Демокрита и Эпикура продолжили Ньютон и Галилей; эстафету Спинозы подхватил Эйнштейн. На вопрос некоего раввина он недвусмысленно ответил, что верит лишь в «бога Спинозы», а не в божка, «которого занимает судьба и поступки людей».

Спиноза сменил свое еврейское имя на Бенедикта, на двадцать лет пережил амстердамскую анафему и умер смертью настоящего стоика, до самого конца не оставляя спокойных, разумных бесед. Он умер от стеклянной пыли в легких. Всю свою жизнь он точил и полировал линзы для телескопов и медицины: прекрасное научное занятие для того, кто учил людей видеть острей и дальше. «Все наши нынешние философы, — писал Генрих Гейне, — возможно, о том часто и не догадываясь, смотрят сквозь очки, ошлифованные Барухом Спинозой». Через сто лет поэмы Гейне будут бросать в костер безмозглые нацистские громилы, считая, что даже ассимилированный еврей не может быть истинным немцем. Пугливые, отсталые евреи, которые подвергли остракизму Спинозу, выбросили жемчужину, стоившую всего их племени. Тело их отважнейшего сына было украдено и, можно не сомневаться, подвергнуто и другим ритуалам осквернения.

Спиноза предчувствовал это. В своих письмах он писал слово «Caute!» (что на латыни значит «будь осторожен») и рисовал под ним розочку — знак хранить секрет. Секретничать ему приходилось не только в письмах: издателю своего знаменитого «Богословско-политического трактата» он представился под чужим именем, а авторскую страницу оставил пустой. Его запрещенные труды (многие из которых могли бы погибнуть вместе с ним, если бы не инициатива и смелость одного из друзей) вели подпольное существование в работах других. В «Историческом и критическом словаре» Пьера Бейля, вышедшем в 1697 году, ему отведена самая длинная статья. Работу Монтескье «О духе законов», появившуюся в 1748-м, сочли настолько близкой трудам Спинозы, что церковные власти Франции принудили автора отречься от еврейского чудовища и публично подтвердить свою веру в (христианского) творца. Великая французская «Энциклопедия» под редакцией Дени Дидро и Д'Аламбера, ставшая символом всей эпохи Просвещения, содержит огромную статью о Спинозе.

Я не хотел бы повторить грубейшую ошибку апологетов христианства. Они прикладывали неимоверные усилия, тщась доказать, что мудрецы, писавшие до прихода Христа, на самом деле были его пророками и предтечами. (Еще в XIX веке Уильям Эварт Глэдстоун перевел почем зря море бумаги, пытаясь представить христианами древних греков.) У меня нет права приписывать атеизм философам прошлого. Однако у меня есть право заметить, что из-за религиозной нетерпимости мы не только не знаем их сокровенных мыслей, но и едва не лишились их опубликованных книг. Даже Декарт, во многом конформист, благоразумно живший в более свободной атмосфере Нидерландов, предложил такие лаконичные слова для своего надгробия:

«Хорошо жил тот, кто хорошо прятался».

Нелегко, к примеру, определить, насколько искренними противниками религии были Пьер Бейль и Вольтер. Разумеется, святотатство и сатира были их излюбленным оружием, и ни один обладатель слепой веры не мог прочесть их труды без серьезного для этой веры ущерба. Их книги стали бестселлерами своего времени; благодаря им новые образованные слои общества уже не могли дословно верить библейским историям. Бейль наделал особенно много полезного шуму, показав, что деяния Давида, якобы написавшего псалмы, представляют собой карьеру беззастенчивого бандита. Он же отмечал нелепость утверждения, что религиозная вера улучшает поведение людей, а неверие ухудшает его. Такой вывод подсказывал здравый смысл, о нем свидетельствовали обширные наблюдения, и именно за его изложение и друзья, и враги подозревали Бейля в неявном, подспудном атеизме. При этом свои выводы он сопровождал — охранял — гораздо более многочисленными кивками в сторону ортодоксии, что, вероятно, и позволило появиться второму изданию его успешного труда. Вольтер уравновешивал собственные безжалостные насмешки над религией кое-какими проявлениями набожности и в шутку предложил одну половину его могилы (как же все-таки они все любили распространяться о своих похоронах!) расположить внутри церкви, а другую снаружи. Но тот же Вольтер отстаивал гражданские права и свободу совести в знаменитой кампании за оправдание протестанта Жана Каласа, которого сначала колесовали, предварительно раздробив кости молотками, а затем повесили за «преступную» попытку обратить одного из своих домашних в протестантство. Даже аристократ не был застрахован от преследований, о чем прекрасно знал и сам Вольтер, видавший Бастилию изнутри. Все это, по крайней мере, стоит иметь в виду.

Иммануил Кант какое-то время полагал, что все планеты населены, и что нравственность их населения улучшается по мере удаления от Солнца. Но даже при таких взглядах на космос, довольно милых в своей ограниченности, он сумел выдвинуть убедительные аргументы против любых доказательств бытия божия, полагающихся на разум. Кант показал, что давно знакомый нам телеологический аргумент, и тогда пользовавшийся особой популярностью, при известной доле эквилибристики указывает на наличие архитектора, но никак не творца. Он отверг космологическое доказательство, гласившее, что существование одной вещи необходимо предполагает существование другой, — заявив, что оно лишь перефразирует онтологическое. Чтобы разделаться с онтологическим доказательством, он показал несостоятельность утверждения, что бог, коль скоро его можно вообразить или выразить предикатом, должен обладать признаком существования. Эту же старинную чушь ненароком опровергает Пенелопа Лайвли в осыпанном премиями романе «Лунный тигр». Называя свою дочь Лизу «глуповатым ребенком», она, тем не менее, с радостью цитирует ее простодушные, но изобретательные вопросы: