Фантастические повести и рассказы - Сергей Казменко

Среди ночи я проснулся. Было холодно — прежний обитатель этой комнаты, видимо, спал под одеялом, а я дотащился до постели настолько усталым, что и не подумал о регулировке микроклимата. Я высунул руку из-под простыни, нащупал панель регулятора, прибавил подогрев. Потом перевернулся на другой бок и попытался снова заснуть. Но сон, конечно, не шел.

Я высветил время. Поспать удалось лишь три с половиной часа. Первый слой усталости был сброшен, и теперь мысли о событиях прошедшего дня снова завладели мозгом. Наверное, мне следовало попросту прибегнуть к заговору средству, проверенному тысячелетней практикой — но делать этого я не стал. Вместо этого я перевернулся на спину, положил руки под голову и стал думать. Просто думать — я даже не захотел подключаться к мнемоблокам. Работа с ними требует свежей головы, и бессмысленно пытаться искать в них ответа на вопросы, которые не можешь толком сформулировать.

Итак, чего же я достиг за первый день работы на Кабенге? Вроде бы, почти ничего. И в то же время вполне достаточно, чтобы понять — дело здесь нечисто. Возможно, то, что здесь происходит, и не имеет отношения к Нашествию — хотя про что вообще мы можем сказать, не покривив при этом душой, что оно имеет к нему отношение? Так вот, вполне возможно, что все, здесь происходящее, не есть какое-то очередное проявление Нашествия. Но все равно критичность ситуации, создавшейся на Кабенге, не может с достоверностью объяснить то же отсутствие Т-лакта, например. Увиденного за день вполне хватило мне для того, чтобы понять: Зигмунд не зря послал меня на Кабенг. Чего стоила хотя бы реакция на мое прибытие Вейермейстера или того же Рубаи — ведь они явно, совершенно не скрывая своего мнения, подталкивали меня к мысли о необходимости проведения расследования. Сталкиваться с подобным никому из нашего отдела не приходилось. Как бы скверно ни шли дела, люди всегда противятся самой идее проведения расследования, подсознательно считая, что никакое расследование не способно исправить положение. И это, в общем, верное мнение. Расследование в лучшем случае лишь препятствует повторению прошлых ошибок, и потому люди, занятые конкретным, сегодняшним делом, всегда противятся его проведению. А эти двое — может, причина попросту в том, что на сегодняшний день им нечего здесь больше делать?

Расследование… Возможно, явное, немедленное расследование с привлечением лучших сил отдела и позволило бы что-то обнаружить. И даже предотвратить. Но я вспомнил, с какой убежденностью, как о чем-то, что уже произошло и потому предотвращено быть не может, говорил Зигмунд о грядущей на Кабенге катастрофе, и поежился. Он умел навести страху. Без каких-то внешних эффектов, чисто по-деловому, спокойным будничным тоном он умел сказать такое, что мороз по коже пробирал.

Если бы это были пустые страхи… Если бы это были просто слова…

С тех пор, как я познакомился с третьей категорией данный о Нашествии, я уже не мог считать того, о чем говорил Зигмунд, просто словами. Хотя иногда мысли, которые он высказывал, и не укладывались в голове.

Нашествие… Лин Суань, впервые применивший этот термин, обобщая астроархеологические данные по секторам Эпсилон и Пси, не предполагал, сколь зловещее звучание приобретет он в наши дни. Хотя для большинства людей он звучит и сегодня совсем не зловеще — ведь первая категория данных о Нашествии относится к тому отдаленному от нас десятками миллионов лет периоду, который исследовал Линь Суань. Его реконструкция событий того периода была лишь одной из множества подобных, и потребовалось свыше двухсот лет для того, чтобы она была признана в качестве наиболее достоверной. И еще столетие, чтобы понять, что эта реконструкция имеет совсем не чисто академическое значение.

Хотя далеко не все из тех, кто ознакомился со второй категорией данных о Нашествии, признавали, что они свидетельствуют об опасности повторения тех давних событий, никто не отрицал важности выводов, сформулированных группой Кэббита, или их достоверности. Корреляции по ряду параметров между нынешней галактической активностью человечества и реконструированной последователями Лин Суаня активностью медждов были очень высоки — настолько, что иногда при изучении материалов казалось, что история стремится повторяться во всех подробностях. Конечно, мы до сих пор слишком мало знали о медждах. Даже их химическая структура, не говоря уже о внешнем виде, обычаях, прочих характеристиках культуры, до сих пор не была реконструирована. Слишком много прошло времени, слишком мало осталось следов. Но их экспансия в Галактике того периода, реконструированная по обнаруженным следам их деятельности, носила слишком много общих черт с сегодняшней экспансией человечества. Группа Кэббита сумела выявить двенадцать общих параметров экспансии. По всем параметрам, в которых наша деятельность в Галактике совпадала с деятельностью медждов, ни у одного из ныне входящих в Галактическое сообщество разумных народов не было столь сильного совпадения с человеком.

Мы сегодняшние были тем, чем меджды были несколько десятков миллионов лет назад. И мы находились как раз на таком уровне экспансии в Галактике, на котором цивилизация медждов свою экспансию по непонятным причинам прекратила. Гипотеза о Нашествии, положившем конец медждам, была лишь догадкой Линь Суаня — догадкой, которая с годами находила все больше подтверждений. Сегодня мы уже знали с высокой степенью достоверности, что цивилизация медждов не претерпела какого-то метаморфоза, что она не изменила характера своей экспансии и не прекратила ее, что она погибла в серии необъяснимых пока катастроф.

И сегодня мы знали, что точно такая же судьба грозит человечеству.

Мы не знали пока лишь одного — причины.

Сегодня, как и сорок восемь лет назад, когда Зигмунд, обобщив данные о множестве непонятных явлений, с которыми сталкивалось человечество в своей галактической экспансии, и которые вели или могли вести к катастрофам и гибели людей, а также данные о множестве потенциально опасных явлений, не нашедших объяснений, сделал доклад лично Президенту Академии Наук, после чего и был образован наш отдел, сегодня мы знали об общей для этих явлений причине не больше, чем тогда. Мы гораздо больше знали о самих явлениях — третья категория данных о Нашествии непрерывно пополнялась — но причина их, как и прежде, оставалась скрытой. Но одно каждый из нас, сотрудников отдела, знал наверняка — Нашествие продолжается, и с каждым годом проявления его становятся все более катастрофическими.

Я вспомнил разговор, который произошел в тот первый вечер после получения доклада Панкерта в кабинете у Зигмунда.

— Джильберта была первым звеном в цепи настоящих катастроф, — сказал тогда Зигмунд. Потом замолчал, думая, видимо, стоит ли продолжать. И сказал — очень тихо, чуть слышно. — Мне бы очень хотелось ошибиться, Алекс, но Кабенг, видимо станет вторым.

— У вас есть основания так считать, шеф? — спросил я тогда.

— Да, — ответил он. И не счел нужным добавить хоть что-то. Видимо, он считал, что и так сказал слишком много. А лишнее знание в нашем деле может только навредить. Поэтому я спросил о другом:

— Если так, то почему бы не начать эвакуацию? Немедленно.

— Во-первых, потому, что рано или поздно это все равно произойдет. Не на Кабенге, так в другом месте, и еще неизвестно, что будет грозить нам тогда. Сегодня мы знаем, где именно должен последовать удар Нашествия, и это вселяет надежду. Во-вторых, — он помедлил и посмотрел на меня долгим тяжелым взглядом, я почти физически ощутил его тяжесть, — во-вторых у меня нет данных, которые я мог бы представить Совету Академии.

И он замолчал. Помню, я хотел спросить еще о чем-то, но тут до меня дошел смысл его слов, и меня как током ударило. Мне стало страшно, по-настоящему страшно, потому что я вдруг почувствовал, что же означают только что сказанные им слова — в совокупности с тем, что было сказано раньше. Мне стало страшно, потому что на какое-то мгновение я поставил себя на место Зигмунда — Зигмунда, который знал что-то такое, о чем нельзя было проинформировать даже Совет Академии, Зигмунда, который один из всех людей имел право знать это. И я острее, чем когда-либо прежде, почувствовал, насколько это тяжело — видеть возможного врага во всех без исключения.

Быть может, даже в себе самом.

Даже сейчас я вздрогнул, вспомнив его слова. Но сейчас мне было легче, сейчас я занимался делом, а когда делаешь что-то всегда кажется, что есть надежда на какой-то лучший исход, что, если постараться, все еще можно поправить. Надежда всегда остается — даже если разум твердит о безвыходности ситуации.

Немного подумав, я включил мнемоблоки и стал еще раз просматривать информацию, которую извлек, сидя в библиотеке. В общих чертах я, конечно, и так все это помнил, но стоило проверить кое-какие цифры. Хотя бы данные об отказах оборудования — нет ли в них какой-то периодичности? И не прослеживается ли связи с прибытием или отлетом с Кабенга определенных лиц. И нет ли чего общего в биографиях сотрудников базы, отличного от среднестатистических показателей для данной категории исследователей? Но все было попусту, никакой зацепки обнаружить не удалось. Наконец, я бросил это занятие и еще раз просмотрел свои сегодняшние записи о Резервуаре.