Охота на ясновидца - Анатолий Королев

А может быть мне вкололи 500 микрограмм ЛСД, и я валяюсь на койке, накрытой больничной клеенкой, в луже собственной мочи? И мерзну, ворочаясь с боку на бок? Телом в психушке, душой на лесном берегу…

Беззвучный полет ночной совы привел меня в чувство.

Надо искать Санкт-Петербург! И я устремился по еле заметной тропинке в густую чащу безмолвного леса. Частокол стволов был настолько высок, что я, как ни задирал голову вверх, не мог увидеть кроны. Я казался себе пигмеем рядом с такой внушительной колоннадой ночи.

Тропинка, между тем, была чиста и утоптана настолько, что я смог припустить бегом, чтобы согреть продрогшие кости. Вскоре бег мой отяжелел, тропка пошла в гору, все выше и выше, и внезапно вывела меня на край горной гряды, на проселочную дорогу, откуда открывался просторный вид на панораму окрестностей. Боже! Как он был дик. Сплошной лес, гребни чащоб, скалы поросшие ельником, и только в одном месте глаз натыкался на признак человеческой жизни — угрюмый контур старинного замка! Без единого огонька света, в потоках черного мха на каменных стенах, в бородах терновника. Только в одном единственном месте голо мерцала лунная лестница из благородного мрамора.

Я окончательно спятил!

Может быть злая сила перенесла меня в Павловск? И я вижу перед собой руины дворца паловской эпохи? Я посмотрел на часы. Электронные цифры показывали два часа ночи. Сам вид этих цифр, само мигание сигнальных точек на экране тоже казалось кошмаром.

Вдруг я услышал явственные человеческие шаги и стал участником совершенно непостижимой встречи с двумя нищенскими фигурами. Одна из которых тащила на согбенной спине вязанку хвороста, а другая — при виде меня — сняла с головы шапку и почтительно остановилась.

Я приблизился и разглядел двух старых людей — старика и старуху под тяжестью связки. И что же я сделал? Вместо того, чтобы спросить, куда меня занес черт, и где, наконец, город — я вдруг стал против собственной воли живо интересоваться тем, что это за башни возвышаются над густым лесом? И услышал в ответ буквально следующее: «Государь мой, — сказал старик, — вот уже пятьдесят лет минуло с той поры, как я слышал от моего отца, будто в этом замке спит принцесса и прекраснее ее нет на свете; будто она должна проспать там сто лет и пробудит ее королевский сын, которому она суждена».

После чего фигуры пропали из моих глаз, а я окончательно убедился, что захвачен логикой кошмара, и неведомая сила тащит меня дальше — все ближе и ближе к голой мраморной лестнице посреди лесной чащобы.

Пытаясь очнуться, я принялся хвататься руками за баллюстраду, чтобы остановиться на месте, но руки не слушались меня, пальцы, любуясь полировкой лунного мрамора, ласкали перила и только! А ноги сами несли вверх по лестнице. Когда кончилась череда белых маршей, я вышел в большой передний двор, где увидел картину наводящую ужас. Здесь царило страшное безмолвие: образ смерти являлся повсюду, и везде кругом распростерты были тела людей и животных, казавшихся мертвыми. Взрослые и дети, мужчины и женщины, собаки и овцы, мертвые свиньи, куры, утки, щенки. Я шел как в дурмане, перешагивая через тела. Но запаха тленья не чувствовалось, казалось, что вся эта мертвая площадь только лишь спит, погруженная в магический летаргический сон. Уже входя в покои, я наткнулся на тело огромной черной собаки в ошейнике из красной кожи с шипами. Именно ее я видел час назад на берегу! Я попытался пнуть скотину, которая притворяется мертвой, но ноги не послушалась.

И только пройдя покои, полные кавалеров и дам в кринолинах, я вдруг вспомнил, что кажется я уже где-то читал об этом: замок, окруженный непроходимым лесом, красавица-принцесса, спящая сто лет в ожидании принца… вот сейчас я пройду еще несколько залов и увижу ее в комнате, украшенной золотом, на постели под балдахином. Где я читал о том, что сейчас вижу?

И стоило мне только приступить к разгадке кошмара, как я тут же заметил, что меня обманывают, например, у дворца. нет потолка! И над головой, над узорными стенами в гобеленах чернеет звездное нёбо, а у одной из спящих дам живы бархатные ресницы над мертвыми щечками — она подглядывает! А в железном шлеме рыцаря в нише, в прорези на лице горит взляд живых глаз! А у пса на ковре подрагивает кончик хвоста! а рука мертвеца, упавшего с головой на стол, осторожно — чтобы я не заметил! — стискивает рукоять кинжала, торчащего из пыльного поросенка на блюде… притворное царство готово в любой миг очнуться и наброситься на живого человека.

А вот и комната, пышно отделанная золотом, на постели под балдахином с раздвинутыми занавесками лежит принцесса, полная очарования. Кроме спящей в комнате никого не было, если не считать каменной птицы с туловом льва, крыльями летучей мыши и грудью женщины, которая сидела на краю стены. Я сделал шаг в сторону кровати и с ужасом узнал в спящей красавице свою соседку по ночному купе! Она казалась такой невинной, а улыбка во сне была так лучезарна, что мне стоило невероятных усилий, чтобы вытащить из под подушки тяжелый дамский револьвер в золотом корпусе, тот самый, который я уже видел в сумочке на купейном столике! Я решил выстрелить прямо в висок, чтобы убить врага наверняка, но стоило мне только коснуться стволом лилейной кожи, как она открыла глаза и сказала со вздохом: «О! Как долго я спала…»

Спящая красавица! Сказка Перро! Вспомнил я тайну кошмара, и разом мертвое царство пробудилось с гулом и плеском: залаяли собаки, заговорили дамы и кавалеры, вспыхнул огонь в каминах, зажурчала вода в фонтанах, зазвучали скрипки и гобои в руках оркестрантов, запрыгало сало на раскаленной сковородке, засновали пауки в паутинах, раскрылись чашечки цветов, а кошмарная птица из каменной превратилась в живую, химера встряхнула перьями и схватила меня кривыми когтями поперек туловища и взмыла к звездам, под диск луны, размахивая крыльями нетопыря. Ее адский клюв принялся терзать мое тело с такой силой и яростью, что я заливался ручьями крови, бессильный что-либо предпринять. Тварь взлетела настолько высоко, что я успел окинуть умирающим взглядом панораму бесконечного леса, который, как густая волчья шкура, покрывал холмы, склоны гор, отроги острых хребтов. Волк был только что освежеван, и изнанка шкуры сочилась кровавой сукровицей, проступая из почвы при каждом шаге, как вода на заболоченном лугу. Луна заливала густой мех лесов, проплешины перелесков, загривки елового бора фосфорическим светом гнилушки. Кто сотворил этот мир, полный злобы? И хотя химера унесла меня в поднебесье, уши слышали, что лес полон отчаянных криков: волки пожирали путников на ночных полянах, мачеха терзала бедную падчерицу, родители уводили в лес голодных детей, муж убивал седьмую жену, людоеды преследовали детей, бабушки пожирали внучек, отец резал спящих дочурок. И вся эта кошмарная шкура стремилась схватить и проглотить подлунное тихое море: лесные лапы двумя каменистыми мысами обнимали спящий залив, а волчий череп — еловой горой — блестел на мелководье. И тут птица, ликуя, растерзала меня на куски, и я стал падать на землю ошметками человечьего мяса. Рука упала в котел ведьмы, ноги врезались в море, сердце шлепнулось на сковородку, где подскакивало сало, а голова, вращаясь, стала падать из поднебесья — камнем — на ночной город, в котором я наконец узнал Санкт-Петербург!.. Город всплывал из мрака, как колесо огненной дыбы. Я уже отчетливо различал стрелку Васильевского острова, колоннаду Биржи, Ростральные колонны в белых огнях, широкую чернильную полосу Невы, шпиль Петропавловки. Земля приближалась стремительно, только ветер свистел в ушах. А вот и обозначилась точка моего падения — Александрийская колонна в центре Дворцовой площади! В полном сознании ужаса, вращая от страха глазами, я падал ровно на крест, который властно простирал в вышине крылатый ангел. Падал до тех пор, пока не ударился о перекладину распятия и, подпрыгивая, не покатился по ангельской хламиде к ногам ангела, а оттуда — вниз на основание исполинского столпа. Покатился, чувствуя холодный дух продрогшего камня, покатился, чувствуя как моя кожа облипает грязью и мусором, вопя и крича мертвым ртом. Не имея рук, я пытался удержаться у ног исполина, но не удержался, а свалился ниже, на квадратную площадку у навершия колонны, но и там не зацепился зубами о камень, а полетел вдоль идеальной торжественной прямой линии славы мусорным окровавленным кочаном капусты прямо на крышу «Мерседеса», который стоял у основания монумента. Удар! И голова скатывается на капот, и видит за ветровым стеклом дрогнувшие лица офицеров охраны.

Только тут я пришел в себя.

— Вы в порядке? — надо мной склонилось тревожное лицо.

Я могу только кивнуть: «да». Кошмар кончился. Я обнаруживаю себя на заднем сиденье знакомой машины. Офицер вытаскивает жало шприца из вены на сгибе левой руки. Пиджак снят, рубашка закатана выше локтя. В салоне пахнет духом больницы. «Мерседес» выезжает с площади на Невский проспект. Я вижу, что мои руки перепачканы кровью.