Мифогенная любовь каст - Сергей Ануфриев

После того как парторг остался голым, все пошло быстрее. Дунаев почувствовал, что тело его округляется, исчезают, словно глупые помехи, ноги, плечи, руки, все сливается в горячий, твердый, стремительный шар.

С громким хохотом, пропитанным силой и облегчением, понесся Дунаев вперед. По всему «кольцу» звучал его ликующий крик:

– СОЙДИ С МОЕЙ ОРБИТЫ!

С «орбиты» действительно что-то сыпалось в разные стороны, освобождая ему путь – тонкий, светлый, стремительный, словно бы подернутый кружевами или инеем.

Даже если все небо,

Бездонное, тесное небо,

Пропитать кружевами,

Наполнить узорами льда,

Даже если зарыться

В глубины беспечного хлеба,

Все равно мы останемся

Теми, кем были всегда.

Нам с тобой не дано

Ускользнуть от далеких пределов.

Не дано позабыть

О запущенных древних мирах.

Этот холод и жар

Покидают огромное тело.

Остается скольженье

И чаши на буйных пирах.

Человек средних лет

Далеко пребывает от смерти.

Пожилой человек

Любит пить подогретый кефир.

Колобок и волчонок

В стене обнаружат отверстья.

Поросенок толкнет

Нас с тобой в заколдованный мир.

Только там, на стене,

На плакате нахмурился воин,

И дрожит его перст,

Упираясь в пружинку отцов.

Не волнуйся, родной,

Будь по-прежнему горд и спокоен.

И в глубинах земли

Слышен твой изнуряющий зов.

Мы восстали из тьмы,

Как насосы встают на могилах,

Как грибы вырастают

Стеной на поверхности пней.

Старики и старухи

Воюют в невиданных силах.

Медвежата и волки

Сготовят наваристых щей.

Сквозь дикое сочетание тяжести и невесомости, охватившее Дунаева, он различил огромное сверкающее блюдо, доступное только «исступленному зрению»: белоснежное, с легчайшим перламутровым отливом. По краю этого «блюдца» он стремительно несся, наращивая скорость и частоту оборотов. Что-то низко загудело, завыло, и со стороны раздался скрипучий голос, возмущенно возопивший на всю Орбиту:

– Невоспитанный мальчишка!

– Сойди с орбиты, кому сказал! – загудел в ответ Дунаев.

– Невоспитанный мальчишка! – снова прокричал голос, похожий на старушечий. Дунаев так и не увидел того, кому принадлежал этот голос. Он развил такую бешеную скорость, что вышел в некое другое пространство, на «внутреннюю орбиту» с другой стороны блюдца, где все было в покое, приглушено, верх и низ отслаивались друг от друга. Сделав крутой вираж, Дунаев попал на лакированную поверхность, посреди которой зияла огромная трещина.

Парторг вспомнил давнее видение колоссальной треснутой матрешки и неожиданно осознал, что он подскочил высоко над «блюдцем» и теперь находится на боку подобной матрешки, висящей в недосягаемых небесах над Москвой.

«Она» хотела б стать опять

Ребенком, может быть, иль львицей,

Или искрящеюся спицей

Тела усталые пронзать.

А «он», наверное б, желал

Жевать лишь ангельские перья

Иль поговорки и поверья

Отлить в искусственный металл.

Но где он, тот блестящий сплав?

Любовным тестом в снежном теле

«Они», наверное б, хотели

Взойти, друг друга увидав.

Судьба иначе распорядилась,

Столкнув их в схватке боевой:

«Она» в передник нарядилась,

А «он» – в палящий жар печной.

И вот сошлись среди тарелки,

Приглашены на браный пир,

А возле них разложен мелкий

Горячий, пористый гарнир.

Вид, распахнувшийся во все стороны вокруг Дунаева, был грандиозен. Поразительна была именно огромность и гулкость этого зрелища, напоминающего ущелье. Город находился как бы «на дне» этого ущелья, там виднелось «блюдце», на котором стояла Москва, будто вся построенная из драгоценных камней и изнутри подсвеченная, как рубиновые звезды кремлевских башен. Москва была маленькой и круглой, но видимой в мельчайших подробностях – рубиново-алмазный центр, изумрудное Садовое кольцо, окраины, сапфировые и нефритовые… Выше «ущелье» расширялось. Сверху парила колоссальная матрешка, дно которой нависало над Москвой, как деревянное небо. Матрешка была цвета крепкого чая. Никаких узоров или изображений на ее поверхности видно не было. Еще выше раскинулся небесный фиолетовый купол с мерцающими звездочками и нежно-голубыми облаками. С запада половину купола занимало беспредельное клубящееся золотое облако. На самом верху золото ярко горело и искрилось, а затем переходило в нечто вроде «туманного снега, отливающего светлым золотом на солнце». Из этого снега состояли грандиозные фигуры, величественно громоздящиеся на вершинах облака. Сквозь них просвечивало пурпурное заходящее солнце. Вглядываясь в лица снежных изваяний, Дунаев узнал Фею Убивающего домика с заводной собачкой из темного льда на руках – выражение ее лица было спокойным и внимательным, она смотрела немного вбок. Рядом с ней высилась девочка в длинной до пят ночной рубашке, которую он видел в первый раз. Дальше дерзко и гордо смотрела прямо вперед девочка с худыми и длинными ногами, на которых были вылеплены вязаные чулки. За ней стояла девочка, на голове у которой вместо шляпки был надет цветок – снежный «тюльпан» фантастических размеров. Не менее гигантские лепестки снежных роз составляли ее платье. С нею рядом задумчиво высилась исполинская девочка с волосами, отливающими сверкающей голубизной. Далее устремила взгляд вверх девочка с медальоном на шее. Зрение Дунаева проникло внутрь медальона, и он внутренне отпрянул – на него в упор смотрела Синяя. «Ах, вот кого тут Синяя воспитывала, пока мы на югах-то валандались! – подумал парторг. – Видать, все эти девчонки – самые настоящие Враги!» И все же он был переполнен восторгом и трепетом перед этими прекрасными и священными существами, чистыми и юными, как мир в глубокой, незапамятной древности. Постепенно он забыл о войне, о Москве, о земле, полностью отдавшись созерцанию немыслимой красоты, раскрывшейся его взору. Это был момент, когда игра застывает и все будто погружается в безвременье, в летаргию.

Чище снега и ярче солнца,

Выше птиц и быстрее ветра,

И задумчивы, как оконце, —

Из небесного сделаны фетра!

Эта Святость, доступная глазу,

Облеклась в запредельный иней,

И становится ясно не сразу,

Что мы видим оттенки Синей.

Синева захватила немногих

В карусельный свистящий полет —

Самых юных, прекрасных и строгих,

Погруженных в сверкающий лед.

Вот они пред тобою, Хозяин,

Сокрушительный Колобок!

Выбирай, ведь любая достойна

Надкусить разрумяненный бок!

Только зубки из чистого мрамора

Обнажатся в улыбке святой,

Только привкус Последнего Самого

Вдруг осядет в глазах на покой.

Последняя девочка, стоявшая на облаке ближе всех к парторгу, держала в одной руке ежа, в другой – фламинго. Дунаев ощущал, что от нее, под прикрытием снежного сияющего спокойствия, исходят токи и разряды, направленные по определенным «каналам» куда-то вниз, где «каналы», «дорожки» и «коридорчики» разбегаются в разные стороны, изгибаясь и ветвясь, но неуклонно достигая определенных точек, неких «пунктов назначения». Дунаев был заинтригован и решил проследить до конца какой-нибудь из этих «потоков». Включил постепенно нарастающее приближение «кочующего зрения». «Поток», идущий из левого глаза девочки, уходил в трещину на лакированной поверхности матрешки. Дунаев повернулся «спиной» к сияющим небесным просторам и вошел в трещину. Сразу же он обнаружил себя падающим в узкий, темный колодец. Колодец точно соответствовал размерам Дунаева – он чувствовал в миллиметре от своих боков проносящиеся стены. Падение было долгим, он даже забылся в его однообразном свисте. Наконец, он упал в кучу прелой осенней листвы. Здесь начинался невзрачный технический коридор. Парторг покатился по нему, постепенно наращивая скорость.

Вдруг что-то слегка толкнуло его в сдобный бок. Он снова крутанулся несколько раз, будучи не в силах остановиться. Он разглядел, что его преследует нечто небольшое. Они оба неслись по длинному коридору, который шел слегка наклонно вниз, иногда плавно заворачивая. Пол был гладкий, серый, вроде бетонный, однако при этом казался чуть-чуть теплым. Впрочем, парторгу трудно было доверять ощущениям своего тела, ибо оно состояло теперь, по его представлениям, из свежего хлеба. Столь же гладкими и серыми были стены. Кое-где светились пыльные лампы в железных сетках. Освещение было столь тусклое, что Дунаев не сразу мог разглядеть своего преследователя. Заметил только, что это что-то маленькое, несущееся по воздуху, не касавшееся пола и не совершавшее при этом суетливых движений, более похожее на предмет, чем на птицу или насекомое. Это «нечто» постоянно держалось на равном расстоянии от него, немного отставая и стараясь находиться вне поля его зрения. Однако, когда Дунаев «вертелся», тому некуда было скрыться, и парторг вскоре понял, что это половинка яйца, сваренного вкрутую.

«Вот привязалась, шелупонь сраная!» – подумал парторг и перестал обращать на этот мусор внимание.