Храни меня, любовь - Светлана Полякова

И он снова засмеялся, на сей раз делано, ожидая, что Вера Анатольевна подхватит его смех. Но она молчала. Смотрела на него холодно и строго, как учительница, и молчала. Он стушевался — кажется, снова наболтал лишнего.

— Я хотел сказать…

Вы уже сказали все, что хотели, — перебила она его. — Молодые люди глупы. Они не знают, что время идет для всех. Нет избранных, для которых время останавливается на точке «золотого» тридцатилетнего возраста. А вы все равно любите. И хотите, чтобы вас любили. Несмотря на то что время… — Она рассмеялась невесело, подняла глаза к небу, словно ожидая нового дождя, и продолжила: — Это смешно, смешно — о да, время уходит, как вода… Так что, милый юноша, вы тоже станете седым. Не знаю, достигнете ли вы тех высот, которых достиг Старцев. Но — его возраст будет и вашим тоже. Тогда мы поговорим о смешном.

Он совсем запутался. Только что ему казалось, что Вера Анатольевна сама не расположена к Старцеву. И вот — нате вам, бросилась на его защиту. Или это — такая солидарность у них?

— Ладно, пойдемте, — сказала она. — И кстати, если сейчас нас увидит юный драматург, идущий мимо, знаете, что он может подумать? — Она засмеялась, как закашляла. Отрывисто и нервно. Потом наклонилась к нему близко-близко и прошептала: — Что Карасева обольщает самым пошлым образом юного пиита. А тот, ради грядущей славы, согласен на все. Даже прыгнуть к Карасевой, этой смешной старушке, в постель…

Она снова засмеялась, пристально наблюдая, как он, помимо воли, краснеет, точно стыдливая девица.

— Я пошутила, — сказала она. — Пойдемте. Никто так не подумает. К женщинам вообще принято относиться иначе. — Она погрустнела и добавила: — Женщины еще смешнее выглядят, позволяя себе такие вольности, как любовь в предпенсионном возрасте…

ГЛАВА 8

«И нет ни печали, ни сна…»

Он хотел остановить время. «Что ты мчишься, такое неумолимое…» Оно и в самом деле мчалось. А ему казалось — расставание подобно смерти. И Волк внутри напряженно смотрел вдаль, точно видел, как двигаются огромные стрелки Вечности, забирая в свои владения этот вечер.

Дождь кончился. Когда они вышли, было уже совсем темно, и луна выглядывала из черной тучи, закрывавшей полнеба. «Черная луна», — подумал он, и сердце сжалось. Его не покидало чувство тревоги. Он знал — так с ним бывает всегда, когда он подходит близко к счастью. И сейчас он просто знает, что потеря неизбежна. Сейчас она повернется к нему и скажет: ну вот и все… Спасибо. А потом, протянув ему руку на прощанье, даст возможность дотронуться хотя бы до руки сухими от волнения губами. Он ее, конечно, проводит до дома. И останется совершенно один в Вечности, ощущая, как уходит время. Его время. Осталось несколько минут. И все закончится. Только — Волк останется. Если не уйдет от него с этой девочкой-птицей.

Она остановилась и робко посмотрела на него. «Ну, говори же, — обратился он к ней мысленно. — Говори. До свиданья. Мы непременно еще встретимся. Вы знаете, где я работаю». Он проговорил за нее мысленный диалог, и ему стало легче. В конце концов, у каждого из них своя жизнь. И никто не обязан ее менять.

В конце концов, «не изменить направленья пути в земных пределах».

— Вы, наверное, ужас как спешите? — услышал он ее голосок.

— Нет, — сказал он.

«Глупенькая, как я могу спешить… От тебя? Зная, что, может быть, никогда больше не повторится в моей жизни этого вечера?»

— Тогда… Тогда…

Она отчаянно смутилась, и это вызвало в нем новую волну нежности.

— Знаете, — наконец решилась она. — Я хотела посмотреть в последний раз на реку. Понимаете? Скоро зима, и она покроется льдом. И я ее не увижу…

Почему-то ему стало холодно. Он прекрасно понимал, что она имеет в виду. Зиму. Но откуда-то донеслись слова: «Он уснул, подобно Нилу-реке пред холодной зимой…»

«Это просто моя вечная тревога, — постарался убедить он себя. — Когда мне кажется, что именно сейчас, именно в данный момент я нашел то, что искал, вполне естественно, что я смертельно боюсь потерять это. И жизнь, в которой отныне присутствует смысл, может оборваться именно в этот момент».

Эти мысли о смерти, усмехнулся он невесело, почему-то всегда появляются в тот момент, когда — любишь. А он — любит?

Ему стало немного страшно. До этого мига он не думал об этом. Просто — принимал происходящее с ним как дар Божий. Маленький. Может быть, последний…

Но ведь любовь — это порыв, это страсть, а тут — что-то другое. Он украдкой посмотрел на нее. Это просто нежность к птице. Замерзшей, маленькой птице. Летящей одиноко… Просто — желание согреть ее немного в ладонях и заставить сердце биться в такт ее сердцу. Чтобы — почувствовать себя живым…

Или — это и есть любовь?

Она так обрадовалась, когда он согласился, и теперь они шли по улице, ведущей к реке. Они молчали, но почему-то ему казалось, что на самом деле они разговаривают. Просто души всегда разговаривают молча. Приглядываются друг к другу. Опять фантазии, одернул он сам себя. Посмотри на себя. Разве не видно, что ты уже из другого мира? Из мира, где «седой сон» уже близок. А она — наполнена жизнью. Она же птица. Она рвется под облака. Глупо думать, что она относится к тебе серьезнее, чем к случайному спутнику, который согласился прогуляться с ней к реке, чтобы ей не было страшно.

«Глупо, но… Очень хочется!»

— Знаете, — сказала она, — а мне всегда бывает тяжело привыкать к смене времен года. Потом ничего. Но… Я непоседливая, наверное. Мне надо, чтобы все было понятно сразу. Если зима — то зима. А вот это межвременье — слишком зыбкое. Это плохо, да?

— Почему? — удивился он. — Нормальная реакция.

— Я просто думаю, что никогда не стану взрослой. Я пытаюсь, но — у меня не получается. И от этого все мои несчастья…

— А они есть? — спросил он.

— Ну…

Она замялась. Ей не хотелось говорить ему о своих глупых несчастьях. Зачем? Надо было сказать о Бравине. Теперь она начинала понимать, что Бравин был тоже глупой попыткой выглядеть взрослой. А она убеждала саму себя, что это любовь. Просто она не знала тогда, как она, эта любовь, выглядит. Она смотрела, как это у них, у «взрослых». И постаралась слепить себе нечто подобное. А сейчас она узнала. Любовь как теплая волна. Нежность. К этому человеку. Когда хотелось его слушать. Когда важнее всего было — видеть его, всегда, или — просто знать, что ты его вот-вот увидишь… И самое главное — ей было совершенно наплевать, что про нее скажут. И что подумают. Потому что ничего важнее их двоих сейчас попросту не было.

«И может быть, это единственный вечер, — рассудила она. — Зачем я ему нужна? Рядом с ним — наверняка красивые, холеные женщины. Как говорит Фарид — ухоженные… А я? Сверчок на длинных ножках. Страшила. И ко всему — глупая. Права была Тонька — мне надо было умные книги читать, а не сериалы всякие смотреть… А сейчас даже говорить с ним боюсь. Чтобы дурой колхозной не казаться».