Созвездие Стрельца - Анна Берсенева

Ничего, сказали ей. Ничего вы не сделали такого, за что следовало бы себя корить. Это природа распорядилась, не вы. Природа, судьба, высшая сила – называйте как вам больше нравится.

И решайте, что это значит, тоже как вам больше нравится, с тоской продолжила про себя Тамара.

Не знала она, что это значит. Не было у нее на этот счет ни соображений, ни предвидений.

Олег расстроился, но как-то иначе, чем Тамара ожидала. Она видела, что он воспринимает случившееся не как трагедию и даже не как драму. Может, дело было в том, что как раз в это время он был особенно погружен в работу и отстраненно воспринимал все, что происходило в семейной жизни – в жизни жены в частности. А может, для него, как для многих мужчин, ребенок, пока не родился, был абстракцией, которую вообще невозможно воспринимать в полную душевную силу.

Олег относился таким вот образом – краем чувств – ко многому, что было для Тамары важным. К работе ее точно. Когда она поняла это впервые, то была сильно уязвлена. Как можно не интересоваться тем, что отнимает так много времени и сил у близкого человека, что так важно для него, в конце концов? Почему ее муж никогда не спросит, как прошла премьера оперы, смотреть которую она летала в Новосибирск, и даже не прочитает, что она об этом написала? И вряд ли он вообще может сказать, зачем она туда летала, хотя Тамара рассказывала ему об этом, и даже подробно рассказывала.

Сначала все это обижало ее, а потом она не то что с этим согласилась, но как-то… приладилась. Что ж, мужу неважно, чем наполнена ее жизнь. Она спрашивает его о работе, хотя ничего не понимает в приборостроении, а он из всего, что она написала, прочитал, кажется, только самую первую ее статью.

Но при этом он по каким-то загадочным приметам всегда выявлял то, что считал в ее работе существенным.

Когда однажды у газеты появился новый владелец и тут же сменился главный редактор, Олег очень внимательно отнесся к Тамариному возмущению тем, что этот новый разговаривает со всеми хамским тоном и предъявляет какие-то странные, ни на чем не основанные и непонятно для чего нужные претензии.

– К тебе тоже? – уточнил он.

– Ну конечно! Я же говорю, ко всем, абсолютно ко всем!

– К тебе какие именно претензии?

Он выслушал ее перечень на удивление внимательно, а потом сказал:

– По-моему, тебе надо с этой работы уйти.

– С какой стати – уйти?! – возмутилась Тамара. – И куда?

– В другую газету. На телевидение. На радио. Куда угодно.

– Не хочу, – твердо сказала она. – Я в этой газете работаю десять лет, у меня сложился свой читательский круг. И вообще, мне там нравится.

– Тогда я позвоню твоему главреду, – сказал Олег.

– Не надо! – воскликнула Тамара. – Ты что?! Это стыдно даже!

Возражать он не стал, но ровно через день все претензии к ней прекратились. По тому, как мгновенно это произошло, она поняла, что главному редактору ее муж все-таки позвонил.

Тамара не знала, как к этому относиться – возмущаться, спорить? Но чем возмущаться и с чем спорить, собственно? С тем, что она может работать как работала, не тратя силы и нервы на ежедневную битву с глупостью?

Через полгода главный редактор из газеты ушел. Ушел также и владелец – его застрелил снайпер, когда он выходил из ресторана. После этого все в редакции стали вслух говорить, что он был самым обыкновенным бандитом и газета понадобилась ему для того, чтобы повысить свой статус.

В общем, Тамара знала, что ее муж обращает внимание только на те события ее жизни, которые являются существенными в его глазах. Значит, ребенок, который мог у нее родиться, таким событием для него не являлся.

Она попыталась отнестись к этому так же, как относилась к его невниманию к написанным ею статьям. Или к ее поездкам. Или… Но не получалось у нее так к этому отнестись. Не получалось. И ни дочкино сочувствие, ни мамины ежедневные звонки с расспросами и советами ничем в этом смысле не помогали.

Она взяла отпуск и уехала в Махру. Лето закончилось, все известинские вернулись в Москву. Только у Дугина да у нее светились вечерами окна. Время от времени Дугин подходил к Тамариному крыльцу и с некоторой опаской – что, мол, она здесь делает? – спрашивал, не боится ли, что ограбят, тем более и дожди пошли обложные, и крыши текут.

Она не боялась ни грабителей, ни дождей. Под дырку в крыше поставила тазик и всю ночь слушала мерное хлюпанье капель. Они отсчитывали время ее жизни.

Тамара никогда не думала о своем возрасте. Словно ей и правда никогда не должно было стать больше тридцати девяти заговоренных лет. Она не только не думала о нем, но, как ни странно, радовалась ему и понимала природу своей радости: сознавала, что с годами становится содержательнее, интереснее, даже красивее, быть может. Да, наверняка красивее – в ее самоощущении появилась свобода, которая дается уверенностью в себе и сознанием своего равенства всем, с кем сводит жизнь. А эта свобода как раз и питает в равной мере красоту и разум.

Годы всегда приходили к ней. И только сейчас, слушая унылое хлюпанье капель, она поняла, что они – уходят.

Олег приехал через неделю. Сидя на мокром крыльце, Тамара смотрела, как он идет от машины по тропинке под соснами, и не знала, что чувствует сейчас.

– Прости, – остановившись перед крыльцом, сказал он. – Не мог понять, что правильнее, приехать или дать тебе одной побыть. Ошибся.

Как он догадался о своей ошибке, едва взглянув на нее, Тамара не понимала. Но догадался правильно. Одиночество не успокоило ее, не помогло собраться с мыслями, не вытащило из отчаяния, а, наоборот, утопило в нем совершенно.

Ночью, когда лежали на широкой деревянной кровати – с супружеской близостью велели повременить врачи, поэтому просто лежали и смотрели на лунный луч в просвете между занавесками, – Олег сказал:

– А может…

Тамара замерла. Ей показалось, муж сейчас произнесет: «А может, снова ребенка сделаем?» – или что-то подобное.

Не будет у нее больше детей. Это ей в клинике сказали совершенно определенно, да она и сама это знала. Тот, который не родился, был каким-то неожиданным подарком на излете молодости. Отнятым подарком…

– Может, давай дом построим? – помедлив, сказал Олег. – Как-то не хватает нам его, а? Раньше ни о чем таком не думал, а тут вдруг… Построим, Тамар?

Он спросил об этом почти робко. Тамара удивилась. Меньше всего ее мужу были свойственны такие черты, как робость.

– Ну, если ты хочешь… – без уверенности проговорила она.

– Хочу. Мне шестой десяток все-таки. Пора смотреть на цветы и кусты. С тобой.

Он повернулся на бок и потерся лбом о ее висок. Жест был виноватый, Тамара это поняла.

«А как же Махра?» – чуть не спросила она в растерянности.