Не отверну лица - Николай Родичев

«Да, много смешного и грустного в этом мире, И красивого много, как этот разноцветный русский снег... И непонятного — через край... Почему узкоглазый, монгольского типа партизан Саидов ведет своих врагов к месту расстрела непроторенной тропой? Это обычай или расстрелы у них вообще редки?»

Они подошли к низкорослой корявой сосне, склонившейся над обрывом. Мартин грустно смотрел на это наполовину свалившееся в пропасть дерево, и ему было жалко себя. Он по инерции сделал несколько шагов вслед за Саидовым вдоль заснеженной кромки оврага. И вдруг встал, вскинул руки к лицу, будто заслоняясь: на него в упор глядел зрачок пистолетного дула. Мартин, отступая от смерти, сделал шаг... еще шаг назад, взмахивая руками, потеряв равновесие или отмахиваясь от еще не вылетевшей смерти. Вот он качнулся, будто потеряв опору под ногами, стал падать в овраг. И в ту же секунду Саидов небрежно взмахнув пистолетом, швырнул ему пулю вдогонку. Затем отвернулся и долго сворачивал козью ножку, заткнув пистолет за ремень. Табак рассыпался на снег, бумага не склеивалась.

И тут Густав вспомнил о Сапронове. Резко обернулся и чуть не вскрикнул: в двух шагах, прямо на уровне лица Густава, качался пистолет в руке Сапронова.

Боец обернулся к Саидову, не опуская оружия:

— Может, ты и этого прихлопнешь, Саганбек?

— Иди ты!.. — сердито откликнулся казах, высекая огонь.

Непонятная медлительность Сапронова дала возможность Густаву справиться со своим смятением. В его мозгу забилась тревожная мысль: «Что-то я не успел сделать? Я должен был исполнить чью-то просьбу в предсмертную минуту?»

А русский все не стрелял. В памяти Густава промелькнули десятки лиц знакомых ему людей, эпизоды детства, учебы в университете. Да, да, университет... И тут же появилось мудрое обличье профессора Раббе, произносящего слова: «Скажи своей смерти... скажи своей смерти...»

Будто в бреду, слово в слово за стариком Раббе Густав повторил его талисман.

— Чего, чего? — сказало черное дульце пистолета басом. — Что ты там лопочешь?

— Мой отец, — уже по-русски, выделяя каждое слово, произнес Густав, — убит в тридцать третьем... фашистами...

Пистолет тяжело поплыл вниз. Сапронов снова покосился в сторону Саидова, будто ища совета. Казах курил, глубоко затягиваясь. Затем, сплюнув в овраг, сказал:

— Кончай, Юра!..

...Впоследствии, припоминая детали этого трагического происшествия в своей жизни, Густав называл секунды колебания Сапронова спасительными. Когда пистолет поплыл кверху опять, из-за кустов орешника донесся звонкий возглас радистки:

— Эй, Сапронов! Саидов!..

Вот девушка показалась сама — в распахнутом ватнике, запыхавшаяся, розовощекая от ходьбы по глубокому снегу.

— Вы какого «короля» застрелили: бирманского или индийского?

Вид ее выражал озабоченность, надежду.

— Бирманского! — выкрикнул казах и снова сплюнул в овраг...

Но приблизившаяся к ним Валя уже сама опознала Густава. Она была явно удовлетворена:

— Индийский «король» Данчикову понадобился зачем-то, — пояснила она бойцам. — Ох, я уже думала, что не успею...

ГЛАВА V НА РАЗДОРОЖЬЕ 1

Первые недели партизанской жизни принесли Данчикову немало огорчений. Отлежавшиеся в теплых землянках бойцы томились от безделья. Каждый из них уже умел выплавить из неразорвавшегося снаряда тол, слепить из него заряд для самодельной мины. Сделав по два-три патрульных обхода, опытные бойцы отлично ориентировались на местности.

Партизанское становище притихло, затаилось в лесу, как говорил Гордей Пунин, «до поры». Но эта пора тянулась по целым дням, когда не позволялось без надобности выходить из землянок. Еще более несносно было проводить в закопченной землянке предзимние ночи — все разговоры переговорены, все памятные случаи из прошлых лет рассказаны с мельчайшими подробностями.

Особенно тягостной эта обстановка казалась для бойцов четвертой землянки, где разместились артиллеристы-пограничники, пришедшие сюда из-под Бреста.

Возглавлял эту группу молодой боец Вячеслав Котов — тоненький, с виду хрупкий, но жилистый парень, имевший от природы мятежный характер.

Все без исключения бойцы Котова были комсомольцами, и жизнь их отделения с утра до ночи напоминала непрекращавшееся комсомольское собрание.

Котов нередко бравировал перед Данчиковым этим качеством своего маленького подразделения. Когда командир бригады сделал им замечание насчет чрезмерного увлечения картежной игрой, Вячеслав улыбнулся до ушей, потом передернул плечами:

— Обсудили на комсомольском собрании... Решили играть на щелчки, чтоб меньше дремалось...

Однажды он принес Данчикову бутылку самогона.

— Полицая в Стукачевке раскулачили. Может, попробуете: горит!

Глаза Котова уже подтверждали «горение».

— А как на это дело посмотрит «комсомольское собрание»? — с иронией полюбопытствовал старший лейтенант. Он уже приходил к выводу о своей ошибке с назначением Котова командиром отделения подрывников.

— Они за мной — в воду и в огонь.

— Водка — это уже не вода, хотя еще и не огонь, — невесело пошутил Данчиков. — Иди-ка отоспись. Завтра проведем собрание всей бригады...

Но завтра пришлось заниматься совсем иным.

Закусив на ночь несоленой кашей, бойцы Котова в горячей, но не шумной дискуссии скопом приняли неожиданное даже для самих себя решение. Они задумали выбить патрульных немцев из бункеров близ строящегося моста через реку и овладеть их запасами продовольствия.

— И ребятам жратвы притащим! — по-мальчишески блеснув озорными глазами, закончил тайный разговор с отделением юный партизанский заводила. Из разговора Пунина с Данчиковым Котов знал: нападение на мост планировалось сразу же после завершения немцами восстановительных работ. «Зачем ждать?..»

Отчаянный вожак на рассвете бесшумно подвел свою группу к исходной позиции для броска. Котов сам прыгнул на часового и первым ворвался в блиндаж к спящим караульным.

Партизаны уже складывали в мешки щедрые трофеи, срывая оружие с оглушенных немцев, когда в блиндаже зазвонил телефон. С дежурным офицером пожелал разговаривать сам командир. Коверкая немецкие слова и матерясь в трубку на смоленском диалекте, Котов пригрозился переправиться на тот берег и спустить с офицера штаны, если он будет мешать ему выполнять «боевое задание».

— Я тебе, чертову фрицу, ноги повыдергиваю и спички вставлю! — под громкий хохот своих подчиненных прокричал в телефонную трубку Котов.

Почти сразу после таких объяснений на противоположном берегу реки глухо ударил минометный залп и мина с удивительной точностью опустилась неподалеку от бункера. Вспыхнул прожектор, освещая жалкую картину: бросая трофеи, подхватывая раненых, бойцы Котова бежали под минометным обстрелом к лесу...

Поднятый по тревоге Данчиков повстречал «котовцев» уже на пути к базе. Бесшабашный их командир скончался на руках бойцов. Комсомольское воинство поголовно рыдало.

Яркой искрой промелькнула и погасла перед глазами бойцов бригады мятежная жизнь двадцатилетнего Вячеслава Котова. Дай такому необходимую подготовку в войсковой школе, научи его уважать свой боевой талант, не тратить сил попусту — и развернулся бы дар неустрашимого воина во всю ширь! Во сто крат дороже заплатили бы враги за то, что вызвали его на битву, пробудили в нем мстительную отвагу! Но нет больше Вячеслава Котова, и словно осиротела бригада.

У моста гитлеровцы выставили усиленную охрану. С большими потерями впоследствии пришлось партизанам подрывать этот мост.

Данчиков горько сетовал на себя за излишнюю доверчивость к Котову. «Железнодорожников» после этого случая возглавлял Веретенников.

Настоящим приобретением для бригады был Маркиан Белов.

Бойцы Маркиана были сплошь пожилыми. Они медленнее осваивали новую технику, значительно дольше, чем молодежь, готовились к операциям. Как и молодые бойцы Котова, они имели привычку обсуждать приказы командира. Сначала это не нравилось Данчикову. Но, присмотревшись к отряду Маркиана Белова, да и к самому командиру, поближе, Данчиков нашел здесь и надежную воинскую исполнительность, и творческий подход к решению любой войсковой задачи в партизанских условиях. Мужицкая рассудительность Маркиана была направлена на изыскание лучших методов борьбы с врагом.

При каждой встрече с Пуниным Данчиков как бы невзначай заговаривал об Иване Еремеевиче Гудилине — Полтора Ивана. Чутье подсказывало старшему лейтенанту, что в бригаде нужен такой человек, который цементировал бы личный состав, служил бы ему закваской, вроде дрожжей...

Пунин отмалчивался. Когда его донимали особенно настойчиво, сердито отвечал:

— Испортите парня, чует мое сердце... Дите он совсем — присмотр за Иваном требуется.