Королева Бедлама - Роберт Маккаммон

— Мистер Ормонд! — окликнул его Грейтхауз, придерживая коня. — Это я, Хадсон Грейтхауз!

— Да, сэр, помню. — У фермера была длинная темная борода и брови как пара мохнатых гусениц. Он глянул на притороченные лопаты: — Хотите свою репу выкопать?

— Не совсем так. Это мой помощник, Мэтью Корбетт. Можно ли нам спешиться?

— Будьте как дома.

Необходимый ритуал вежливости завершился, Грейтхауз подождал, пока пес успокоится и обнюхает у всех ботинки, потом продолжил свою речь:

— Тут люди обратили мое внимание, — сказал он, — что на вашей земле нашли мертвое тело.

Ормонд опустил глаза к земле, носком ботинка вдавил в нее камешек. И медленно проговорил:

— Что ж, это правда.

— И его похоронили возле реки?

— Там, где его вынесло. — Ормонд поднял голову, снова оглядел лопаты. — Послушайте, мистер Грейтхауз! Я бы не хотел делать того, что вы задумали.

— Нас с мистером Корбеттом нельзя назвать констеблями в строгом смысле слова, но мы — представители закона, — возразил Грейтхауз. — Я считаю своим долгом — нашим долгом — осмотреть этот труп.

«Говори за себя», — подумал Мэтью. Солнце жутко пекло и было не столько ярким, сколько резким.

— Мало что осталось, — сказал Ормонд.

— Все же мы бы хотели посмотреть.

Ормонд глубоко вздохнул и медленно выпустил воздух сквозь зубы.

— Я тогда собаку заведу в дом. Нерон, ко мне! В дом давай, мальчик. В дом!

Грейтхауз отвязал лопаты от седла, дал одну Мэтью — тот взял ее, как ядовитую змею. Когда собаку увели в дом и там же скрылись жена с детьми, Грейтхауз и Мэтью с Ормондом пошли по фургонным колеям, ведущим через сад.

— Его Нерон нашел, — сказал Ормонд. — Услышал я, как он лает дико. Подумал, рысь загнал на дерево. Слава Богу, детишки сюда не прибежали. Я в тот же день поехал в город, пошел прямо в Сити-холл и попросил там самого большого констебля.

Мэтью про себя мог бы прокомментировать это выражение, но слишком сосредоточился на реке, которая уже виднелась между деревьями.

— Они сказали, что не могут ничего с ним сделать. В смысле, в город везти. Я тогда сказал, что просто его похороню. Коронер завернул его в простыню, а тот большой раб положил в могилу. Вон там вон.

Они вышли из сада к широкому изгибу реки в лесистых берегах. Ормонд прошел еще ярдов сорок к насыпи свежей земли с надгробием из камней пепельного цвета.

— Вот тут его на берег и вынесло. — Ормонд встал на плоский камень и показал вниз, туда, где из воды торчали корни выворотня. — На тех сучьях висел.

— Следующая вверх по реке чья земля? — Грейтхауз уже принялся за работу, убирая камни с могилы.

— Фермера по фамилии Густенкирк. Нормальный мужик, живет, никого не трогает. Женат, четверо детей. Еще у него нога деревянная.

— А еще выше?

— Еще одна ферма. Человек по фамилии Ван-Гуллиг. Говорил с ним как-то на дороге в город. Вообще почти не говорит, только по-голландски. А там еще несколько ферм, до самого парома. И уже конец острова.

— Тело могло принести с другого берега, — сказал Мэтью. Грейтхауз уже занес лопату для первого удара в землю. — Мистер Мак-Кеггерс говорил, что этот молодой человек погиб от падения. У него раздроблен череп и сломана шея — тут нужен обрыв более крутой, нежели склон холма.

— Посмотрим сейчас.

Грейтхауз воткнул лопату в землю и отвалил первый пласт. Он работал так методично, не поднимая головы, не отрывая взгляда от могилы, что Мэтью стало стыдно просто стоять и смотреть. Подумав, что тело все равно будет извлечено наверх, хочет он того или нет, он шагнул вперед, стиснул зубы и начал копать.

— Джентльмены, — почти сразу же сказал Ормонд, неловко переступив с ноги на ногу, — я над этим беднягой, не знаю уж, кто он, сказал свое надгробное слово и пожелал ему покоиться с миром. Вы не возражаете, если я вернусь к работе?

— Давайте. Мы его потом снова положим в могилу.

Грейтхауз сказал эти слова, ни на секунду не остановившись.

— Большое вам спасибо. — Ормонд задержался еще на мгновение. Острый запах разложения поплыл в воздухе. — Захотите потом помыться, я вам дам мыла и ведро воды.

Он повернулся и быстро пошел прочь, к саду.

Еще несколько взмахов лопаты — и Мэтью сильно пожалел, что у него нет с собой платка и бутылки с уксусом. Сама земля пахла гниением, и Мэтью пришлось сделать несколько шагов в сторону и вдохнуть свежего воздуха — если тут можно было его найти. Его тошнило, он боялся отдать прямо сейчас свой завтрак, но черт его побери, если он сделает такое на глазах у Грейтхауза. И сам заметил, что стал сильнее от решимости не показать свою слабость.

Послышался звук лопаты, воткнувшейся во что-то мягкое. Мэтью скривился, изо всех сил призвал свои внутренности к порядку. А то если что, он еще долго не сможет видеть ни овсяного супа, ни ветчины.

— Если хочешь, постой там, — сказал Грейтхауз не без сочувствия. — Я тут один справлюсь.

И тогда Мэтью никогда не узнает, чем кончилось дело.

— Нет, сэр, — ответил он и вернулся к яме. И к тому, что в ней.

Казалось, это просто грязный сверток из простыни, даже не имеющий формы человека. В длину примерно пять футов пять дюймов, прикинул Мэтью — смерть и река могли убавить ему рост, как убавили вес. И еще он понял, что запах разложения несколько похож на запах древней грязи со дна реки — темный тяжелый слой накопленных осадков, откладывающихся год за годом, обволакивающих слизью любые тайны. Мэтью проклинал тот день, когда поднялся по лестнице во владения Мак-Кеггерса.

— Ну вот. — Грейтхауз отложил лопату. — Не слишком глубоко его закопали, но, думаю, ему было все равно. Ты готов?

«Нет», — подумал Мэтью.

— Да.

Грейтхауз достал из заспинных ножен нож, наклонился и стал срезать ткань там, где должна была быть голова. Мэтью тоже наклонился, хотя от вони гниения у него горело лицо. Какие-то тени проплыли по нему — он поднял голову и увидел кружащих ворон.

Глядя, как Грейтхауз работает ножом, Мэтью заметил в намотанной простыне некую странность — примерно с дюжину мелких дыр у краев, будто пробоины от мушкетных пуль.

Срезан был первый слой, потом следующий. На этой глубине простыня стала желтовато-зеленой. От речной воды пятно, подумал Мэтью. Да, конечно, от воды.

Грейтхауз продолжал резать, потом взялся за простыню и потянул ее медленно, но уверенно. Кусок побитой ткани оторвался и отпал — солнцу предстало лицо мертвеца.

— А! — выдохнул Грейтхауз. Будто ахнул, пораженный жестокостью людей.

У Мэтью горло перехватило, сердце запрыгало, но он заставил себя смотреть, не отворачиваясь.

Невозможно было понять, каково было это лицо при жизни. На подбородке и щеках еще держалась посеревшая кожа, но этого было мало. Лоб был вбит внутрь, нос провален и зиял, от глаз остались белые орбиты с чем-то высохшим и желтым в глубине. На темени — клочки светло-каштановых волос. Последней насмешкой жизни торчал возле затылка неприглаживаемый вихор. В открытом рту виднелись сломанные зубы, остатки щек и серый язык. И от этого зрелища, от этого последнего вздоха, который втянул внутрь воду с речным илом и слизью, Мэтью похолодел под палящим солнцем и отвернулся прочь, к лесу.

— Я сейчас буду его разворачивать дальше, — сказал Грейтхауз, и голос его прозвучал напряженно. Он снова начал работать ножом — осторожно и с почтением к усопшему.

Когда простыни были разрезаны и сняты, сморщенная жертва осталась лежать во всем ужасе убийства — колени подтянуты в заставшей молитвенной позе, тонкие руки сложены на груди. Эту позу христианского погребения Зед, очевидно, придал трупу после того, как разрезали веревки. Тело было одето в рубашку, когда-то, быть может, белую, но сейчас болезненно-зелено-серую и заляпанную черным. Рубашка была расстегнута — быть может, Мак-Кеггерсом с целью осмотра, и сейчас Мэтью и Грейтхаузу были видны четыре колотых раны — три в груди и одна у основания шеи, ярко-лиловые на фоне кожи цвета прокисшего молока. Еще на трупе были панталоны, по цвету и текстуре теперь похожие на грязь, и коричневые сапоги.

Мэтью пришлось зажать рот и нос рукой, потому что запах сделался невыносимым. На ближайшем дереве что-то зашевелилось: несколько ворон сели туда и стали ждать.

— А вот кусок веревки. — Грейтхауз осторожно за него потянул, слишком поздно обнаружив, что она слилась с гниющей плотью, и за ней потянулся кусок кожи, похожий на мягкий сыр. Это был кусок тонкой, но прочной веревки, растрепанный с обоих концов. — Видишь следы на запястьях, где его связали?

— Да, — ответил Мэтью, хотя он не наклонялся для слишком пристального осмотра. Но одну вещь все-таки заметил: — На левой руке. Там большого пальца нету.

— Только первой фаланги. Похоже на старую рану, потому что кость гладкая.