Арена - Никки Каллен

— О чем ты мечтаешь? Летать? Стать знаменитым художником? Путешествовать?

— Нет, просто жить в квартире с красной лампой и рисовать; да, и еще складывать пазлы. Мне бы хотелось быть кем-то странным — мальчиком из очень богатой семьи, который вдруг исчез, стал продавцом в ночном книжном магазине или смотрителем маленького провинциального кладбища…

— Никто не хочет быть собой.

— А ты?

— Я вполне счастлива: открою, как повзрослею, кафе — такое, в подвале, красный кирпич, арки, камин, репродукции Тулуз-Лотрека на стенах, где все будет демократично, вкусно и дешево, и танцы ирландские по вторникам и воскресеньям; но, может, пока — пока ты не исчез… — покраснела, смешалась. — Возьми меня к себе, я тоже люблю пазлы и красные лампы. Я стану ниточкой, которая связывает тебя с внешним миром, буду выгуливать собаку, покупать продукты и гели для душа… — и замолчала, потому что он молчал, тяжело, словно у него болела в предчувствии дождя или снега голова; слишком уж прекрасно было — мечтать, слишком роскошно… Потом она ушла, улыбнулась на прощание, вся такая разноцветная, а он вернулся к рисунку в коридоре, к туши и краскам, стал думать: а что она делает сейчас? Наверное, гуляет с собакой по парку — она живет рядом с парком; смотрит на прошлогодние листья, ищет на ветках новые; или пьет горячий шоколад, играет с братом в «Колонизаторов» на двоих… Завтра она уже придет в школу, разложит свои блокнотики, карандаши, ручки; интересно, станут ли они общаться при всех так же, как по телефону и сейчас, — то слишком прямо, то слишком метафорически, просто Ремарк какой-то… Он побледнел, вдруг вспомнив, что все в классе не в порядке: тяжело, все молчат, избегают смотреть в глаза; и на самом деле обсуждают — в туалете он подслушал разговор, короткий, как выстрелы на границе: «господи, чего ж этот Хьюго не свалит?» «не говори; ты портфель проверяешь — вдруг стащит чего, пока ты на перемене?» «проверяю, а как же». Хьюго сжал пальцы в кулак — перемазанный тушью, он окрасился его кровью, как и тогда, в туалете, — униженный и оскорбленный. «Они ничего обо мне не знают, но решили, что я зло. А раз хотят зла — пусть умрут. История про учителя закончится, и история Хьюго тоже; вместе с Энди, Дигори, Грегори и Патриком он канет в Медаззалэнд, в землю, имя которой иное — Пустоши».

Он пришел утром на урок раньше всех — физика, контрольный срез; рано-рано, почти в восемь, хотя занятия начинались в пятнадцать минут десятого; мама еще спала, он позавтракал шоколадными подушечками, залил их молоком, и кинул в сумку пару яблок «Красный принц»; прикрыл тихо-тихо дверь, словно кошку впускал в три часа ночи; вместе с луной; утро было дивное — нежное, перламутровое, то ли солнце появится, то ли снег пойдет — вся прелесть в неясности. Гардеробщица сама еще не разделась; «куда так рано?» — хотела сказать, но увидела, что это Хорнби, промолчала, взяла куртку, повесила, дала номерок с гербом и девизом школы: «Познай себя, твори добро». Хьюго сел на парту Магдалены: вот бы она пришла второй; тогда он ничего не сделает, возьмет ее за руку, и они уйдут в рассвет или закат, как в вестернах; а что он скажет ей, если она придет третьей или еще какой: зачем он это сделал? «Они достали меня, они думают, я буду сейчас их грабить, насиловать и убивать, — и я буду, раз так ждут».

Второй пришла девушка по имени Оля, высокая, полная; Хьюго помнил, что она носит много бижутерии — стеклянной, цветной, звенящей. Девчонки в ее компании говорили об одежде и развлечениях, а на литературе она пользовалась шпаргалками, потому что не могла прочесть ни одной книги до конца.

— Привет, — сказал он ей.

— Привет, Хорнби, — отозвалась она удивленно. — Ты чего не на своем месте сидишь? К контрольной готов? Ты чего, Хорнби, — и тут он ударил ее в самое сердце — она только вздохнула. Он вытер лезвие рассеянно об тетрадь, и в кабинет вошел еще один парень — он сидел перед Хьюго, звезда школы, красавец, спортсмен — футбол и бадминтон; увидел кровь, растекающуюся по полу, закричал: «Хорнби, Хорнби, ты чего сидишь как истукан, помоги!» — и в шоке увернулся от первого удара, Хьюго поймал его; и потом приходили они все и умирали, быстро, кроваво; а потом зазвенел звонок, и в кабинет вбежала она, опоздала, — Магдалена, с румянцем во всю щеку, снежинками на челке, — там все-таки пошел снег; и не закричала — нет, просто замерла на пороге, а сзади звенел, заливался звонок, и топали люди, услышавшие крики.

— Магдалена, — пробормотал он, — Магдалена, прости…

Он стоял все такой же: красивое тонкое лицо, синие глаза, худой, длинноногий мальчик в разноцветном свитере и джинсах с красными подтяжками, будто никто не умирал, а он только что зашел в класс, «это Яго, он будет учиться у нас в школе»; и лишь из запястий, ладоней у него торчали лезвия, длинные, острые, сверкающие, словно бриллианты; и кровь стекала с них на пол.

— Яго, — сказала она.

— Да, видишь, это правда, не иди ко мне, Магдалена. Что теперь делать?

— Верить в волшебство.

— Ты маленькая сумасшедшая, ты меня злишь. Как придуманное книжное волшебство может спасти мир?

— Не мир — одного человека, — и она махнула руками, будто выпустила стаю голубей; и вдруг вокруг нее и Хьюго образовалась переливающаяся всеми цветами радуги сфера; и не стало слышно ни звонка, ни криков, ни голоса Августа Михайловича: «ребята, что происходит?», ни топота, ни стука в двери, ни сирен — ничего — только тихий-тихий звон, нежное гудение огромной, настоящей магии, атомной электростанции. И она в этой сфере оказалась так рядом, в миллиметрах, и он почувствовал запах — чудесный запах шоколада, корицы, мяты, карамели, зефира, услышал, как она коснулась лезвий, — и они легко уходят внутрь его тела, исчезают покорно — без прежней адской боли, еле-еле слышно, прохладно; и руки заживают — в ее руках — маленьких, теплых, мягких, как сливочный бисквит. И лицо ее, глаза зеленые, светлые, как весна, — совсем рядом; и они поцеловались — крепко, по-настоящему, как целовались принц и Русалочка в диснеевском мультфильме.

The seventh stranger

«Веришь ли ты в любовь?» — пела очередная группа по радио; потом шли совсем странные строки: «…в стыд, в красоту, в открытые двери, в то, что звезды складываются в слова, а радуга — это еще один парижский мост, на нем полно домов и продают сувениры»; странная песня, подумала Клавдия; что за странные песни бывают порой, мысли, настроения, вместо того чтобы бегать по дому и упаковывать последние вещи: плащ, например, валяется на диване, на самом краю, вот-вот упадет без сил, будто ему сто лет, позабыт-позаброшен, затаскан; а ведь сшит специально для этой ролевухи — она долго искала именно такую ткань: тяжелый и при этом повторяющий каждое движение бархат, темно-томно-синий, сочный, матиссовский; или, например, еда: надо вставать и идти, набирать картошки в пакет, чтобы печь вечерами в костре; и не забыть бы всякие кетчупы, соль; а вот майонез нельзя: вдруг жарко будет совсем — испортится ведь; жалко; Клавдия обожает майонез, даже умеет сама его готовить: домашний, густой, желтый, как мимоза; но вместо всех дел Клавдия сидит и складывает пазл — летящий замок; «Лапута, — думает она, — сказочная страна; вот если бы я придумывала страну, там бы не было одиноких роботов; там были бы рыцари, прекрасные дамы, драконы, темные леса и высокие горы; там шла бы война морского повелителя со всем миром: моря наступают на не покоряющиеся сразу города, разрушают волнами городские стены; а еще во власти морского повелителя находился бы самый огромный в этом мире дракон; у него были бы золотые крылья. И вот одна прекрасная принцесса, надменная, вспыльчивая, но зато смелая и справедливая, решает защитить свой город, который не подчиняется морскому повелителю и стены которого теперь точат штормы; принцесса переодевается мальчиком и идет по миру, ищет меч, который единственный может победить дракона, отрубить ему золотые крылья и лишить золото его силы… Ну, что-нибудь такое. В одном из городов, который подчинился морям — и теперь в нем пахнет плесенью, водорослями, — принцесса знакомится с библиотекарем, высоким, стройным, темноволосым, темноглазым подростком… — и Клавдия засмеялась про себя: так четко ей представился Кеес, сержант Арчета. — Этот библиотекарь хранит единственную в мире книгу об этом мече — он лежит в ущелье драгоценных камней, куда открывается путь только в солнце; но солнца теперь, с приходом к власти морского повелителя, все меньше и меньше, а постоянные дожди, непогода, соленый град; они идут вместе и находят ущелье — библиотекарь-то не простой, а колдун, шаман; и он вызывает солнце пеньем и танцами; и когда он поднимает руки к небу, тучи разрываются — и сияет солнце; оно, оказывается, такое яркое, а они уже и забыли; и ущелье драгоценных камней сверкает прямо у ног: еще бы чуть-чуть — и упали; и все вокруг становится совершенно фантастическим — в бликах, отражениях, кометах; и принцесса влюбляется в Кееса. Вот такой должна быть любовь — ослепительный свет, от которого болят глаза; зарождение новой звезды, когда сопротивляется изо всех сил вселенная: рушатся дома, болит голова, идет в середине июня снег…»