Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

С усталости хмельное быстро заволакивало разум, делало речи более откровенными. Опьяневший Илья попытался заглянуть в глаза Андрею:

   — А можа, Афонька ещё не содеял того, штобы его убивати. — Андрей вскинул голову.

   — Если зыдумыватси, то не надо было сюды итить. Убивати всегда нехорошо, и ести очень много святош, которы теби энто расскажут. И они же осуждають изменников, требують для них смерти. Но штобы они сами подыхали. Здеся вынесут приговор, а он там сразу возьми и помри. А гады не хотят подыхать, они очень живучи, потому што других в землю кладуть и их жизню в себи всасывают.

   — А вот если бы он был у тебе в сотоварищах?

   — Русский, изменивший земле Русской, жити не должен. А свово сотоварища за таки дела я сам бы порубил, без приказу.

Пили они долго, до помутнения в разуме и потому, переночевав в кабаке, отъехали из Ельца почти за полдень, в Острогожск прибыли, когда уже стемнело, как раз в момент закрытия решёток и ворот. Воевода князь Афанасий Милославский был тут же. То, что он отдалился от своей богатой и знатной родни, говорил даже его повидавший жизнь кафтан. Он удивлённо уставился на Илью Лопату-Скворцова.

   — Во, из степи ветром нанесло, кого и не ждали. Какими судьбами?

Заметно было, что князь не спешит с обниманиями.

   — Возил царски грамоты до большого воеводы боярина Ромодановского-Стародубскова в Курск. Там вот с Алмазовым бражного перебрали, аж до сих пор отойтить не могём. Я чавой-то о тебе и вспомнил, решил сделати крюк на обратном пути и заехать.

Афанасий, внимательно посмотрев на прибывших, пригласил обоих к себе.

Неструганые доски, каменка, потрёпанная холопка — всё говорило о бедности хозяина.

   — Чавой-тоты так озираешьси по сторонам? — как бы с вызовом спросил князь у Андрея.

   — Да не мог представити, штобы князь Милославский, так жил.

   — А много ты Милославских знаешь?

   — Бояр Ивана Михайловича, Ивана Богдановича, окольничего князя Дмитрия...

   — Можешь далее не перечисляти. — Князь Афанасий сказал раздражённо. — Они об мене забыли. Нищий богатому — не родня.

Холопка накрыла на стол и, игриво стреляя глазами, удалилась.

Князь Афанасий и гости уселись на единственную лавку.

   — Ну, за нежданную встречу, — с ухмылкой произнёс князь.

Приступили к небогатой трапезе. На столе рядом с нарезанной холодной свининой миска с горкой хрена и сушёная черёмуха. Не богато, но сытно.

После третьей чарки Милославский как бы невзначай спросил:

   — Ну и чаво, двинет Ромодановский войска к Чигирину?

   — Государь пока не велить, коли в мае основные полки не двинули, велит выжидати, што татары содеют.

   — Да што они могут содеять?

Андрей всё более отвлекал разговор на себя, иногда вы давая такие подробности, от которых разум князя Афанасия мутнел сильнее, чем от вина. Он не заметил, как Илья высыпал зелье в его кружку, и, опьянев, уже пил настойку, не разбирая вкуса. Пили почти всю ночь. Андрей и Илья отъехали утром.

Днём князя Афанасия начало нещадно тошнить, он умер, не прекращая изрыгать пищу. В отписной царю было отмечено, что острогожский воевода скончался от сильного перепития.

В Москве в доме Алмазовых было празднество: стольника и думного дворянина Семёна Ерофеевича Алмазова сам царь посылал послом в Бранденбург. Одной свиты с полёта человек. После торжественного приёма у царя в Преображенском Семён запутанными переходами прошёл к Матвееву. У того в Преображенском были отдельные покои.

   — Ты правильно содеял, што зашёл ко мне, — сказал Матвеев.

Оба сели поближе к окну на широкий, покрытый красным бархатом столец.

   — Ян Собеский разбил турок и стал королём Польши, но штобы удержатьси на престоле, он может пойти на союз с султаном. А така дружба нам в убыток. В таком случае мы должны имети дружбу противу Польши. И никого лучше Бранденбургу нам не найтитъ. Курфюрст Бранденбурга мечтает о независимой прусской короне с момента вокняжения и ради этого пойдёт на союз с кема угодно. Можешь говорити энтому князьку што удумаешь, што Польша ненавидит нас и Бранденбург и готова объявити нам войну, можешь врать не стесняясь, но союз противу Польши заключи. Выведывай всё, што сможешь, лишь бы польза делу была. Я на тебе надеюсь.

Они говорили ещё долго, читали старые грамоты и договоры, выискивали, чем можно бранденбургского курфюрста поддеть. Через два дня, двадцать третьего июня великое посольство отъехало в Бранденбург.

Наконец-то армия, возглавляемая Ромодановским-Стародубским, выступила из Курска. Конные полки и казаки гетмана Самойловича ожидали их подход на другом берегу Днепра. Ополчение двигалось отдельно. Им командовал младший сын воеводы Ромодановского, но и он не мог повлиять на разрозненные группы дворян, двигавшиеся каждый своей волостью. Северьян Брусницын и Иван Румянцев каждый с тремя боевыми холопами двигались ватажкой с остальными нижегородскими дворянами. Северьян, с тех пор как он выдал свою дочь за Михаила Брусницына, парил в помыслах. А когда узнал, что дочь понесла, его счастью не было границ, и он стал ждать внука с родственной ему кровью и фамилией. Потому и Михаила оставил дома при жене и хозяйстве.

Войско двигалось к Днепру, таща с собой обозы с провиантом и порохом. Наступившая жара замедлила движение.

Шестого июля в Черкассах полки Ромодановского и Самойловича воссоединились. Объединённое войско превышало шестьдесят тысяч воинов, против стоявших в Умане сорока тысяч турок и восемнадцати тысяч татар. Силы были почти равны, потому то было решено идти на Чигирин.

Жара всё не спадала, и обозы снова растянулись по степи. Ополченцы побежали уже на второй день пути, и Северьян Брусницын прибился к курским стрельцам. Офицеров не хватало, и он не заметил, как оказался во главе неполной сотни полка Севского приказа. Двадцать восьмого передовые отряды увидели Чигирин, и двадцать девятого войско, обступив город, приступило к осадным работам.

Ромодановский, хмурый, объезжал стан. Подступы с юго-западной стороны, с которой он хотел атаковать Чигирин, оказались слишком круты, усеяны большими камнями, изрезаны балками. С трёх сторон город обтекала река Тясминь. Не было прохода и с юга, где открытое пространство прикрывали пушки. Решение никак не приходило.

В этот момент он увидел кряжистого старика, по кафтану явно дворянина, работающего вместе со стрельцами. Жестом приказал сыну подвести того. И когда того подвели, зло спросил:

   — Ты хто таков?

   — Северьян Брусницын, ополченец по Нижнему Новгороду.

   — Так ополченцы давно разбежалися.

Северьян промолчал, а Ромодановский заулыбался:

   — А чаво со стрельцами-то?

   — А при них сотника нет, вот я как-то во главе их и оказалси.

   — Мишка, — позвал князь сына, — выдайте ему кафтан сотника, скажешь, то по мому велению.

Воевода махнул рукой и вновь вернулся к мысли о приступе Чигирина, но, так и не придя ни к какому решению, удалился в один из шатров, где его ждали гетман Самойлонич и Иван Иванович Ржевский, прибывший недавно по просьбе Ромодановского.

   — Мы не успеем укрепитьси, — прямо с порога заявил воевода. — Татары будут здеся дней через семь-восемь, а затема пожалуют и турки, им сюда два дни пути. Ты, Иван Самойлович, выдвинешь казаков в степь, — приказал князь гетману, затем, повернувшись, обратился к Ржевскому: — А ты, Иван Иванович, возьмёшь Белгородский полк, вернёшьси к Черкассам и укрепишь город. Если чаво, мы туды отступим. Взять Чигирин с налёту не удастси.

Ржевский оправил начавшие седеть усы:

   — А если завтрева навалитьси на Чигирин всей силою?

   — Жуть сколько люду сгубим.

   — Какого же лешего мы сюды тащилиси?

   — На будущий год умнее будем, всё продумаем заранее.

Ржевский зло махнул рукой и вышел из шатра.

На следующее утро Белгородский полк отошёл от Чигирина. А уже второго августа по велению Ромодановского город начали обстреливать из пушек. Пятого августа в городе начались большие пожары и появилась надежда на его взятие, но уже девятого передовые отряды крымского хана Селим-Герея встретились с передовыми отрядами гетмана Самойловича. А на следующий день, поджёгши лагерь, Ромодановский начал отступать к Черкассам. Пыль длинным жёлтым хвостом тянулась за телегами, завиваясь и медленно отползая в сторону.

Основные силы татар подошли к Чигирину лишь на следующий день и, видя, что русские отступили, последовали за войском, но нагнали его лишь тринадцатого возле Черкасс. Общий залп всех пушек положил несколько сотен татар. Теперь уже хан Селим-Герей решил не рисковать и отступил в Умань. Туда же к великому визирю уехал и гетман Дорошенко.

Никогда ещё царевич Фёдор не был столь занят. Отыскивая старые грамоты, покрытые вязью и тайнописью, он узнал многие секреты своего рода. За три месяца он выучил эту сложную науку и свободно водил гусиным пером сложную вязь. Он заинтересовался и тайными письменами Византии со времён Константина Великого, но чем глубже вникал в чужие тайны, тем острее ощущал своё, одиночество и больше скучал по отцу. Наконец, не выдержав, через боярина Богдана Хитрово, послал царю грамоту: