Полнолуние - Сергей Белошников

Я почувствовала, как по спине побежали мурашки. Потому что меня поразила внезапная и очень неприятная мысль. Если действительно предположить, что этот здорово подросший волкофил решил расправиться со всеми, кто были так или иначе виновны (естественно, только в его наверняка исковерканном психозом сознании) в стародавней смерти волчонка, то следующими прямыми кандидатами на тот свет автоматом становятся двое людей – его брат и мой дед!

Неведомый брат свихнувшегося юнната меня нисколько не волновал – туда ему и дорога; все равно одна кровь, к тому же дурная. Но вот мой дед!..

Я взглянула на него. Он, вальяжно откинувшись на мягкую спинку кресла, пускал кольца к потолку с невозмутимым видом олимпийца-небожителя. Как будто тот, кто убил дядю Ваню и дядю Игоря, никогда не сможет до него добраться. Как будто все, что происходит в поселке, – просто интеллектуальные игры, а не настоящие кровь и смерть.

– Но ты понимаешь, что может случиться, если ты прав хотя бы на один процент? – спросила я.

– Разумеется, понимаю, Станислава. Я – наиболее вероятная следующая жертва, – спокойно, даже с долей самодовольства ответил дед.

И тогда я не выдержала. Соскочила с роликов. Я слетела с дивана и завизжала, как недорезанный поросенок. Начала сыпать ругательствами, бессвязно вопя о том, что он ни хрена не заботится ни о своей жизни, ни о моей; я обвинила его в эгоизме, бессердечии, тупости и отсутствии элементарного благоразумия. Я заявила, что если он сам не пойдет в милицию к майору, то тогда пойду я и все ему выложу. На всем протяжении моей истерики дед молча, с интересом за мной наблюдал. А когда я перевела дух, чтобы продолжить свою инвективу, он жестом руки остановил меня. Я в изнеможении рухнула на диван.

– Все, ты закончила? – поинтересовался дед.

– Все, – вздохнула я.

– А теперь послушай меня.

И он не очень внятно объяснил мне, что собирается сделать. Смысл его выступления сводился к тому, что прежде, чем что-либо предпринимать, он должен кое-что проверить. Получить подтверждение своей гипотезы. В противном случае он будет выглядеть полным кретином в глазах милиционеров. Мой корректный, сдержанный дед так и выразился: кретином. Какую именно проверку он собирается учинить – дед не сказал. Проверка – и все. Два-три дня. А если я ему собираюсь помешать – это мое личное дело. Но что я могу рассказать майору Терехину? Запутанную, бездоказательную и невнятную историю шестнадцатилетней давности?

В конце концов мне пришлось с ним согласиться. Скрепя сердце. Но я взяла с него наше честное благородное слово: если он еще что-нибудь узнает об убийце, то немедленно мне расскажет.

На том наш разговор и закончился. Остаток дня я провела у деда. Пообедав, валялась в траве, загорая и читая все того же многострадального Жапризо. Ближе к вечеру позвонила из Москвы Алена и сообщила, что все в порядке: Андрюша благополучно доехал до Москвы и всех развез по домам. Мы еще немного посплетничали, и я повесила трубку. Потому что дед уже звал меня от машины – ведь мы должны были ехать чаевничать к родителям.

Куда, между прочим, я вчера днем пригласила и Антона Михайлишина.

* * *

Редкие звезды слабыми искорками уже вспыхнули на небе. Летний закат млел, догорая, раскинувшись неяркой полоской по краю горизонта. Ночь опять обещала быть очень теплой, даже душной. Сад понемногу тонул в темноте, и только самые макушки деревьев еще влажно светились, отражая последний дневной, уже рассеянный свет с запада. А кусты смородины и крыжовника уже полностью растворились в темени.

Сегодня была суббота.

А у нашего семейства была стойкая традиция раз в неделю, по субботам, вечером собираться на открытой веранде родительского дома и гонять чаи с пирогами. Мама, стопроцентно городской человек, была тем не менее великая мастерица по части настоящих русских деревенских пирогов. Благодаря какому-то природному, Богом данному чутью, у нее всегда получалось изумительно пышное и душистое тесто. У меня ничего подобного сроду не выходило. К тому же она знала невероятное количество рецептов начинок для пирогов, расстегаев и кулебяк и просто обожала колдовать над ними.

И когда румяные, пышущие жаром пироги, распространяя удивительно нежный и уютный аромат, в конце концов появлялись на столе, у постороннего наблюдателя вполне могло создаться ощущение, что привлеченный неземным запахом над этим столом склоняется невидимый гений очага и начинает заботливо колдовать над едоками, укрепляя их души любовью к семье и дому.

Не я так сказала: это дед однажды, после четырнадцатого пирожка, нафаршированного ливером с белыми грибами, выразился столь высокопарно. Причем отметил, что сейчас за него говорит его желудок.

В центре стола, сияя медалями на толстом пузе, довольно посапывал купеческий ведерный самовар. А над самоваром светилась старинная керосиновая лампа под стеклянным светло-зеленым абажуром в стиле модерн – подарок деда. Он утверждал, что она в свое время принадлежала самому Кустодиеву, и я была склонна ему верить. На белоснежной хрустящей скатерти Ксюша заранее расставила блюдца, розетки, чайные чашки, сахарницы и вазочки с разнообразным вареньем. И, естественно, два больших блюда с пирожками и расстегаями. Сегодня они были с рыбной начинкой. Все эти вкусности в чинном порядке выстроились по кругу, поскольку стол, за которым мы расположились, конечно, был круглым. Как и полагается при солидном дачном чаепитии.

Папа, мама, и мы с дедом – таким образом, все наше семейство расположилось на веранде в теплом свете старинной лампы. Мама как хозяйка дома самолично разливала из самовара кипяток по чашкам. Сидели мы уже давно, почти час. Первый голод был утолен, и теперь мы просто гоняли чаи, поддерживая неторопливую беседу. Сначала разговор, естественно, долго и нудно крутился вокруг убийств. Но потом дед, умница, сменил тему, и сейчас за столом в основном обсуждались старинные рецепты пирогов и достоинства различных сортов чая. В этот раз мы пили какой-то необычайно черный и пахучий "липтон", привезенный на днях папой из Москвы. Он, в отличие от деда, кофе вообще не пьет. Его страсть – это чай. На чайные темы папа готов рассуждать буквально часами. И вообще он у меня изрядный англоман. Кажется, в этом папа слегка подражает героям своих любимых книжек, написанных графом Толстым. Который Лев.

Я в общем разговоре почти не принимала участия. Я думала о другом. О дедовой догадке насчет убийцы – надо же, бывший детдомовец! Ничего себе сиротинушка – вконец ополоумел и бегает ночами с тесаком наперевес по поселку, мочит ни в чем не повинных граждан. Я до сих пор не понимала, почему дед не хочет поделиться своей догадкой с милицейскими. Ведь они спокойно могут по своим каналам собрать всю информацию о бывших детдомовцах. А потом методом исключения вычислить убийцу. Я читала в детективах – именно так и делают разные умные мужики типа Филиппа Марлоу или Ниро Вульфа.

Из задумчивости меня вывел громкий мамин голос:

– Стасенька, а что, твой ухажер сегодня не придет?

– Какой ухажер? – очнулась я.

– Станислава хочет сказать: который по счету, – улыбнулся папа.

– Милиционер, – уточнила мама. – Красавец на "Жигулях".

Я, естественно, еще вчера предупредила маму о возможном появлении Антона Михайлишина. Но сейчас я отнюдь не была расположена обсуждать его мнимые и действительные достоинства. Потому что этот сукин сын уже во второй раз проигнорировал мое приглашение. Что меня, разумеется, привело далеко не в самое лучшее настроение. Да что там лучшее: я была зла на Михайлишина, как собака. Я сама не прочь иногда продинамить мужика (потому что все они по большому счету одноклеточные козлы), но чтобы меня мужик динамил?! Такого раньше вроде как не случалось. Может быть (тьфу-тьфу-тьфу!!!), я старею?

– Первый раз слышу, – буркнула я в ответ.

– О нем? – удивилась мама.

– О том, что он красавец.

Дед весело рассмеялся, а мама озабоченно наморщила лоб:

– Наверное, убийцу ловит твой ухажер. Скажи, Стасенька, а он револьвер с собой постоянно носит?

Почему-то больше всего меня разозлило не новое упоминание о Михайлишине, а какое-то старомодное (в мамином грассированном исполнении) слово "револьвер".

– Ч-ч-черт! Кто про что, а вшивый про баню! – не выдержала я и с досады громко брякнула чашку на стол. Встала и пошла с веранды.

– Станислава! Ты как разговариваешь с матерью?! Ну-ка немедленно вернись! – рассердился папа.

Я приостановилась на пороге:

– Я хочу спать, папа. И вообще – хватит вам нагнетать чернуху по поводу этих убийств. Кошмары ночью замучают!

Я быстро сбежала по лестнице вниз, в сад и еще успела услышать довольный дедов баритон:

– Вся в меня!