Судный год - Григорий Маркович Марк

большая, так сразу к Богу… и в монастырь, чтобы ото всех отделаться…

– Туманно как-то ты говоришь.

– Неважно.

– До сих пор остался в тебе этот неприятный снобизм… Поменьше бы гордился своими несчастьями… Твоей заслуги в них нет… И не у тебя одного… Еще когда в университете учились… Хотя ты всегда умудрялся найти компромисс. Вроде твоего вегетарианства. Свинину там, телятину – это пожалуйста, а когда что-нибудь более конкретное – мозг, сердце или печень, – тут так же тошнит! Пожил бы ты, например, в Калуге или Архангельске году так в восемьдесят девятом…

– Уж кто бы говорил про компромиссы! У тебя вся совковая ленконцертная жизнь…

– Это все теперь отношения к делу не имеет.

– Да погоди ты… дай сказать… телефон ее родителей достать сможешь?

– Не вопрос. Если тебе не горит, пришлю, когда вернусь в Питер… Кстати, вы с ней уже развелись?

– Да нет. Я ж тебе говорю: с тех пор как уехала отсюда, ничего от нее не слышал.

– Скоро услышишь! В монастырь замужних не берут. Будет наша с тобой бывшая жена монахиней, – приналег голосом и натянуто улыбнулся, правда, одними зубами Спринтер. – Но за нас вряд ли молиться будет… Может, за тебя… Хотя мне нужнее…

Я пытаюсь представить Аню в черной монашеской одежде и в клобуке, бьющей поклоны, шепчущей молитвы на каменном, в шахматную клетку полу посредине пустой церкви. Позабыв о своих мужьях-братьях, позабыв обо всем мирском. Купол тускнеет, внутренность церкви наполняется сумерками. Они стекают у нее со спины, становятся тенью на полу. Холодный сквозняк вертится под ногами… Или с распухшим белым лицом в конце длинной очереди, ведущей на помост, целовать серебристый оклад чудотворной иконы… суровый взгляд Иоанна Кронштадтского со стены…

Но вместо этого вижу грустное, откинутое назад лицо, дымчато-зеленые глаза с золотистыми бликами в глубине, перекликающимися с елочными игрушками. Мы танцуем в полутемной комнате, тесно прижавшись друг к другу. Андрюша в новом синем костюме, единственном в его короткой жизни, и белой выглаженной рубашке, подперев голову обеими руками, сидит неподвижно за праздничным столом. Кто-то совсем взрослый, поселившийся недавно у него в глазах, не отрываясь смотрит сквозь них на своего нового отца. Белокровная лейкемия уже проросла тонкими смертельными щупальцами в его детском теле. И он знает об этом. Через неделю начнут делать еще одну – последнюю! – химиотерапию. В углу сверкающая елка переливается хрупкими блескучими шариками, белыми свечками, серебряной канителью. И между ними на ветках покачиваются мандарины.

– Андрюша, чего ты ждешь? Возьми свой подарок вон там, под елкой.

Его очень исхудавшее, но счастливое лицо, вспыхивающее любопытством, когда он роется в шуршащей бумаге на дне коробки. Их первый и единственный семейный праздник. Тридцать первое декабря восемьдесят девятого года.

После того Нового года ни разу не слышал, чтобы Аня смеялась. И еще: она при мне почти никогда не молилась. Туда меня не пускали. Ни до, ни после того, как Андрюши не стало…

– Здесь, в Бостоне, она всегда была очень серьезной, очень замкнутой. И друзей у нее не было… Странно, что именно тот монастырь выбрала. Его ведь Иоанн Кронштадтский основал. Почетный член Союза черносотенцев. Я слышал, его недавно святым сделали. Так вот, святой целитель евреев сильно не любил. А у нее оба мужа из этого жестоковыйного народа…

– Ее дело… Не нравится быть среди нормальных людей, пусть сидит в своем монастыре… – Словно пластилин, легко мнет, крутит в руках Спринтер целлофановую пачку сигарет. Я бы не удивился, если бы она вдруг сейчас исчезла… Конечно, решение Ани кажется ему диким. Он с самого детства так и жил, будто Бога нет. – Бьюсь об заклад, даже если и пойдет туда, долго не останется. – Я закрываю глаза и вижу, как Спринтер быстро-быстро бьется головой о деревянный заклад, который выглядит чем-то вроде прямоугольной колоды. Потом встает и как ни в чем не бывало весело смотрит по сторонам… – Ей всего тридцать шесть. Жить снова захочет, тогда и помочь можно будет… можно будет… Если сама попросит, это другое дело. Тогда пожалуйста… А пока не пришла еще пора, жестоковыйный брат мой…

– А я так думаю, пора уже прошла… Ну ладно, я это, сейчас вернусь.

Медленно, по частям поднимаюсь со стула. Ухожу на кухню и начинаю тыкать наугад в кнопки электрической кофеварки. Пару минут ничего не получается. Неуловимые кнопки, перед тем как к ним прикоснуться, незаметно меняются местами… Свистящий пар возвращает к мыслям о Спринтере…

Ставлю чашку перед братом и усаживаюсь на свое место. Баюкаю в ладонях теплую коньячную рюмку и делаю маленький глоток. Солнечный свет привычно разлился по жилам.

– Ты скучный. Расслабься, а?.. Слушай, может поедем куда-нибудь, оттянемся немного? – голос у Спринтера полон добродушного, сочувственного порицания. Теперь к нему примешивается сочувствие к наивному лоху-братану, не умеющему ничего получать от жизни. – Простота хуже воровства. А про воровство я кое-чего знаю… Всегда слишком сильно себя контролировал. Людям с тобою холодно. Вечно окружен пустым пространством. Это мешает… И город, похоже, скучный у вас. Все чего-то боятся… Женщины одеваются, будто стыдно им, что они женщины. – Он сморщивается и начинает неторопливо водить пятерней по темени. Может быть, согласно последним достижениям трихологической науки это улучшает кровообращение в мозгу и позволяет быстрее соображать? – Ладно. Расширение сознания временно откладывается.

– Если ты спрашиваешь моего совета, я тоже думаю, что так будет лучше… Хочешь еще кофе?

– Слишком вежливым ты здесь стал. Всегда так разговариваешь или только со мной?

– Тебя это напрягает?

– Мне без разницы… – Он делает резкое движение пальцами, точно гасит шипящий бычок в пепельнице. – А вообще, я тут недавно одну вещь понял. Чем больше пьешь, тем сильнее жажда. Я не о кофе, я о деньгах. И пить надо поближе к источнику. Где бьют зеленые родники. Там и течение сильнее, и поток чище. Массу проблем решить можно. Внизу у нас поток разветвляется на сотни мелких грязных ручейков. Чиновники ставят плотины одну за одной, все время меняют их русло.

Я вижу Спринтера в лихо заломленной на затылок капитанской фуражке за штурвалом ослепительно белой яхты, несущейся, обгоняя ветер, посредине великой долларовой реки к океану. Соленые брызги бьют в молодое загорелое лицо. Неотличимое от моего. Немного позади высокая женщина в купальнике, похожая на Лиз, восхищенно следит за его руками. Вот он наклоняется всем телом, перекладывает руль и, умело лавируя между бесформенных темных чудовищ, то и дело всплывающих на поверхность, уверенно ведет яхту к незнакомому берегу, где их уже поджидает с криками восхищения и ужаса толпа