Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1 - Николай Корнеевич Чуковский

ясно?

Они прошли уже всю деревню насквозь, и улица превратилась в лесную дорогу. Куда они идут? Но тут Уваров повернул назад, и Лунин понял, что они просто прогуливаются.

— Так и я могу сказать, что я комиссар дивизии, которой нет, — продолжал Уваров. — У нас три полка да сверх того отдельные подразделения, штабы, политорганы, тылы, инженеры, мастерские, строевые отделы, а поднять все самолеты в воздух — так одной полной эскадрильи не получится. И все же мы дивизия, хотя бы потому, что немцы считают нас за дивизию.

— А они считают? — спросил Лунин.

— Наверное, считают, раз до сих пор не решились ударить с воздуха по дороге. Они ведут себя очень осторожно, подтягивают авиацию.

— Авиацию подтягивают?

— Есть такие сведения.

— Значит, они поняли, в чем смысл дороги?

— Начинают понимать. Еще не до конца поняли, но начинают. Окончательно раскумекают, чуть в Ленинграде станет лучше.

— Еще не лучше? — спросил Лунин.

— Пока нет.

— А когда станет лучше?

— Не знаю. Откуда я могу знать? Для того чтобы увеличить нормы, нужно сначала поднакопить продовольствия, а город огромен, в нем, кроме жителей, несколько армий, а дорога, видимо, пропускает не много… Но поднакопят, если мы выдержим удар…

— Когда же будет этот удар?

— Вот человек, все ему надо знать когда! — рассмеялся Уваров. — Как раз к тому времени, как ваш самолет выйдет из ремонта.

— Не раньше?

— Не думаю.

Они замолчали и молча прошли мимо столовой. Уваров искоса поглядывал на Лунина. Потом вдруг спросил:

— Вам тяжело ждать, майор?

— Очень, — сказал Лунин.

— А разве вы не рады отдохнуть?

— Нет, — ответил Лунин. — Мне хуже всего отдыхать.

Уваров внимательно посмотрел на него сбоку.

— А вы эту Ледовую дорогу, когда над ней летели, хорошо разглядели?

— Совсем не разглядел, — ответил Лунин. — Поземка мела, да и трасса наша не совпадала. Мы дорогу только раза два пересекли.

— Вот я тоже летел сегодня утром и ничего не видел. Туман. А нужно бы повидать, раз мы над ней драться будем.

— Нужно, — согласился Лунин.

— Поездить по ней нужно, со льда на нее посмотреть, — сказал Уваров. — Поезжайте по Ледовой дороге.

Лунин от неожиданности не сразу понял.

— Я? — спросил он.

— Вы, раз у вас сейчас свободное время есть. Через озеро и назад.

— Слушаю, — сказал Лунин.

Подумав, он спросил:

— А в Ленинград заехать можно?

— У вас кто-нибудь есть в Ленинграде?

— Нет, никого… — ответил Лунин. — Да, есть…

— Что ж, заезжайте. Возьмите в продчасти, что вам по норме положено, сухим пайком вперед. А на кого вы эскадрилью оставите?

— На Серова.

— На Серова? — переспросил Уваров и задумался.

«Ох, после вчерашнего не разрешит на Серова оставить», — подумал Лунин.

— Ну что ж, оставляйте на Серова, — сказал Уваров. — Он почувствует ответственность, это ему полезно будет. Вы, кажется, здесь живете…

Лунин обернулся и увидел, что стоит у раздвоенной березы. Уваров довел его до самого дома.

— До свидания, — сказал Уваров и ушел.

4

Штабом полка называли избу, в которой жили Проскуряков, Ермаков и начальник штаба Шахбазьян, а командным пунктом полка — землянку, в которой днем и ночью находился оперативный дежурный старший лейтенант Тарараксин. Как известно, должности оперативного дежурного не существует, дежурство это несет группа лиц из командного состава полка, поочередно сменяя друг друга. Но старший лейтенант Тарараксин был прирожденный оперативный дежурный, настолько лучше всех остальных исполнявший свои обязанности, что с первого дня войны он дежурил постоянно, и его не сменяли, а только «подменяли» на несколько часов в сутки, пока он спал или ел.

Это был очень долговязый, сутуловатый малый лет двадцати трех, с робкой улыбкой и добрыми глазами. Цвет лица у него был землистый, — вероятно, оттого, что его жизнь проходила почти без воздуха. Он первый узнавал о всех воздушных боях, но по неделям не видел неба. Раз сорок в сутки он в разные концы сообщал по телефону о состоянии погоды, но сам про погоду знал только из метеосводок. Сгорбился он, вероятно, тоже оттого, что низкий потолок землянки никогда не давал ему вытянуться во весь рост. В огромной, мешковатой черной флотской шинели с коричневыми пятнами на боках от частого прикосновения к раскаленной жестяной трубе печурки сидел он перед шестью телефонными аппаратами, кричал разом в две трубки и держал связь с эскадрильями, с дивизией, со штабом ВВС КБФ, со всеми аэродромами, с флотом, с тремя фронтами — Ленинградским, Волховским и Карельским. Его знали тысячи людей на огромном пространстве от Кронштадта до Вологды и от реки Свири до станции Будогощь — не его самого, а голос его и фамилию. Он слегка заикался, и поэтому его называли Тарарараксиным, и даже Тарарарарараксиным. Он тоже знал всех и всё. Ни один самолет в районе Ладоги — ни наш, ни вражеский — не мог подняться так, чтобы об этом не знал Тарараксин. Да что самолет — он знал каждый рейс каждой машины автопарка тыла дивизии! Вот почему Лунин, собравшись ехать через озеро в Ленинград, засел со всей своей поклажей на командном пункте полка и ждал, пока Тарараксин, звоня по телефонам, найдет машину, которая может его захватить.

Поклажа у него оказалась неожиданно тяжелой, потому что, когда два дня назад в полку стало известно, что майор Лунин собирается в Ленинград, ему со всех сторон стали приносить хлеб, банки консервов, кульки с пшеном, концентраты.

Вот, товарищ майор, отвезите вашим родным…

— Да у меня нет там родных…

— Ну все равно, кому-нибудь отдайте…

Все эти принесенные ему остатки пайков да свой собственный паек за четыре дня вперед Лунин сложил в два мешка, а мешки связал так, чтобы один висел на груди, другой на спине, и поклажа получилась такая увесистая, что даже он с трудом взваливал ее на плечо. На командном пункте полка засел он с вечера, потому что Тарараксин сказал ему, что машины из тыла дивизии обычно проходят здесь на рассвете. Ложиться ему не хотелось, и он продремал всю ночь на скамейке возле жаркой печурки под звон телефонов, под раскатистый голос Тарараксина.

— Температура все падает, майор, — говорил Тарараксин Лунину. — Ветер северо-восточной четверти, небо ясно. Вас на озере поморозит.

И действительно, когда часа за два до рассвета Лунин вышел из землянки поглядеть на звезды, холодный воздух обжег ему горло. Млечный Путь был отчетливо виден, каждая звездочка мерцала отдельно. Снег звонко хрустел под ногами, треск деревьев в лесу можно было принять за винтовочные выстрелы. Лунин вернулся в землянку и сразу заснул, присев возле печки. Проснулся