Искусство и жизнь - Уильям Моррис

Между тем в любом случае за утонченность, за способность думать, за освобождение от рабского труда нужно будет действительно платить, но не принудительным и долгим трудом. Наша эпоха изобрела машины, которые показались бы каким-то кошмарным сном людям прошлых столетий, но из этих машин мы еще до сих пор не извлекли всей пользы.

Они называются машинами, «экономящими труд», этим обычно употребляемым выражением подразумевается, чего мы от них ждем; однако мы не получаем от них того, что ждем. Что машины действительно делают, так это низводят квалифицированного рабочего до уровня неквалифицированного и увеличивают численность «резервной армии труда», — иными словами, увеличивают риск для жизни рабочих и интенсифицируют труд тех, кто обслуживает машины (как рабы своих хозяев). Все это машины делают как бы мимоходом, в то же время накапливая прибыль для предпринимателей или побуждая их тратить эту прибыль в жестокой торговой войне друг с другом. В справедливом обществе эти чудеса изобретательности впервые стали бы использоваться для сокращения времени, затрачиваемого на неприятный труд, который благодаря им был бы облегчен настолько, что почти никого не тяготил бы. Больше того — так как эти машины со временем были бы намного улучшены, то уже никто не спрашивал бы, будут ли такие улучшения выгодны отдельному лицу или же полезны всему обществу.

Этого будет достаточно для обычного пользования машинами, которое, вероятно, спустя некоторое время будет как-то ограничено, когда люди поймут, что нет нужды беспокоиться о средствах существования, и научатся находить интерес и радость в ручном труде, который при сознательном и вдумчивом отношении к нему мог бы сделаться более привлекательным, чем труд машинный.

И опять-таки, когда люди, освободившись от непрерывного страха перед голодной смертью, поймет, чего они действительно хотят, то тогда, ничем болей не понуждаемые, кроме собственных потребностей, они откажутся производить всякую ерунду, которая ныне называется роскошью, и ту отраву и хлам, которые называют дешевым товаром. Никто не станет шить плисовых штанов, когда не будет лакеев, которые их носят, и никто не будет тратить попусту времени на производство маргарина, если никого не будут заставлять отказываться от настоящего масла. Законы о подделке ценностей нужны только в обществе воров, а в этом новом обществе такие законы станут лишь мертвой буквой.

Социалистам часто задают вопрос{1}, как будет выполняться в новых условиях физический труд и работа более неприятная. Попытка ответить полно и убедительно на подобные вопросы означала бы бесполезную попытку сконструировать схему нового общества из материалов старого еще до того, как мы узнаем, какие из этих материалов перестанут существовать, а какие переживут эволюцию, подводящую нас к великой перемене. И все-таки нетрудно представить себе некоторые черты его устройства, которые позволят тем, кто делает самую тяжелую работу, трудиться в течение самого короткого промежутка времени. И опять же то, что я говорил раньше о разнообразии работы, вполне применимо здесь. Я готов повторить снова, что необходимость безнадежно заниматься всю жизнь одним и тем же отталкивающим и нескончаемым трудом скорее годится для ада, как его описывают богословы, но не для какой-либо формы человеческого общества. Наконец, если эта более тяжелая работа окажется какого-либо особого рода, то можно предположить, что для ее выполнения будут призваны особые добровольцы, которые непременно появятся, если только люди, став свободными, не утратят той искры мужественности, которая тлела в их душе, когда они были рабами.

И тем не менее, если какая-нибудь работа не может не быть неприятной из-за своей небольшой продолжительности, либо из-за постоянных перерывов в ней, либо из-за ощущения ее специальной важности, а потому и почетности — ощущения, не оставляющего человека, который добровольно взялся ее выполнять, — если все-таки будет какая-либо работа, которая не сможет доставлять рабочему ничего, кроме мучений, — что тогда? Что же, тогда посмотрим, не обрушатся ли на нас небеса, если мы так и не сделаем ее, и уж лучше тогда, чтобы они обрушились. Продукция такой работы не может стоить заплаченной за нее цены.

Теперь для нас очевидны лицемерие и ложь полубогословской догмы, утверждающей, что любой труд при любых обстоятельствах это благословение для труженика; с другой же стороны, труд — благо, если он сопровождается надеждой на отдых и наслаждение. Мы взвесили на весах труд цивилизации и обнаружили в нем недостачу, ибо в нем в большинстве случаев отсутствует надежда, и потому мы видим, что цивилизация обрекла людей на страшное проклятие. Но мы также поняли, что труд мира может быть исполнен надежд и наслаждения, если он не растрачивается попусту вследствие глупости и жестокости, вследствие вечного раздора враждующих классов.

Мир — вот в чем мы нуждаемся, чтобы жить и работать, надеясь и радуясь. Мир — такой желанный людям, если верить их словам, но так часто и настойчиво отвергаемый их делами. Что же касается нас, то давайте всем сердцем устремимся к нему и завоюем его любой ценой.

Кто в состоянии сказать, какова будет цена? Будет ли возможно завоевать мир мирным путем? Увы, как это может быть? Мы столь плотно окружены злом и глупостью, что так или иначе должны всегда воевать против них. На протяжении нашей жизни нам не увидеть конца этой войны, и, вероятно, нам нельзя даже надеяться на ее конец. Возможно, самое лучшее, что мы можем видеть, так это то, что борьба становится день ото дня все более острой и жестокой, пока она в конце концов не выльется в открытую резню людей в настоящей войне, которая придет на смену более медленным и более жестоким средствам «мирной» коммерции. Если мы доживем, чтобы увидеть это, то мы доживем, чтобы стать свидетелями очень многого; ибо тогда богатые классы, осознав творимые ими зло и грабеж, будут защищаться открытым насилием, и тогда развязка неотвратимо приблизится.

Но в любом случае и какую бы форму ни приняла наша борьба за мир, если только мы упорно и всем сердцем будем стремиться к нему, непрестанно помнить о нем, — то отблеск грядущего будет озарять и нашу беспокойную и трудную жизнь, озарять и тогда, когда наши тревоги окажутся незначительными, тогда, когда они действительно трагичны. И мы будем хотя бы в наших надеждах жить жизнью настоящих людей, и большей награды наше время дать нам не сможет.

Малые искусства

В будущем, в следующей лекции, я надеюсь иметь удовольствие развернуть перед вами исторический обзор малых или, как их называют, декоративных, искусств. И должен признаться, мне было бы приятнее сегодня же посвятить свою беседу с вами истории этого великого производства. Но так как я должен и в третьей лекции коснуться разных вопросов, связанных с нашими теперешними занятиями декоративным искусством, то сейчас я могу оказаться в затруднительном положении, если вызову у вас смущение, которое потребует от меня дополнительных объяснений; поэтому я сразу же скажу, что думаю о природе и объеме этих искусств, об их нынешнем положении и видах на будущее. Высказывая свои взгляды, я, возможно, вызову ваши возражения, и потому, что бы я ни порицал, что бы ни хвалил, я с самого начала прошу поверить, что, размышляя о путях истории, я отнюдь не склонен оплакивать прошлое, презирать настоящее или впадать в отчаяние при мысли о будущем. Я верю, что все перемены вокруг нас свидетельствуют о жизни нашего мира и что они приведут — неведомыми для нас путями — к совершенствованию всего человечества.

Углубляясь в подробности моей темы, говоря об объеме и природе декоративных искусств, я не буду уделять много внимания великому искусству архитектуры и еще меньше — скульптуре и живописи, но тем не менее мысленно я не смогу совершенно отделить их от малых или декоративных искусств, о которых поведу сейчас речь; ведь только недавно и при самых сложных жизненных обстоятельствах эти искусства отпали одно от другого, и я утверждаю, что это было пагубно для всех искусств в целом: малые искусства становятся тривиальными, механическими, неспособными сопротивляться переменам, вызываемым модой или недобросовестностью; в то же время великие интеллектуальные искусства, несмотря на то, что ими в течение некоторого времени могут заниматься люди великого ума и чудесных рук, лишившись помощи малых искусств и взаимного содействия, несомненно, потеряют почетный титул народных искусств и станут лишь скучными придатками бессмысленной помпезности или забавными безделушками для немногих богатых и праздных людей.

Однако я не собираюсь говорить с вами об архитектуре, скульптуре и живописи в собственном смысле этих слов, поскольку эти искусства, искусства главным образом интеллектуальные, в настоящее время, к несчастью, по-моему, отделились от декоративного в его узком понимании. Наша тема — то великое содружество искусств, с помощью которого люди во все времена стремились больше или меньше украшать обычные предметы повседневной жизни. Это обширная тема, касающаяся большой области деятельности, и одновременно и значительная часть мировой истории, и в высшей степени полезное средство изучения этой истории.