Гоголиана. Писатель и Пространство - Отрошенко Владислав Олегович

IV. Язык народа цоог

Цооги были очень бодрым и работящим народом. Едва проснувшись (все строители спали прямо на стройке, на разных ярусах вавилонской башни), цоогские мужчины, женщины, старики и дети брались за работу. Цооги поднимали грузы при помощи кранов и лебедок. В день смешения языков цооги пробудились первыми и первыми же заговорили – стали громко выкрикивать: «Ярья! Зеба!» Однако другие народы, разбуженные этими выкриками, поначалу не догадались, что у цоогов теперь отдельный язык. Потому что слова ярья и зеба не являлись исконно цоогскими. Они принадлежали всеобщему языку, который хотя и улетучился из ума всех строителей, но все же оставил там неизгладимые следы. Слово ярья на едином языке Адама означало «опускай! майна!», зеба – «поднимай! вира!». Эти термины сохраняли свое первоначальное значение и в цоогском. Но совсем недолго. Уже к вечеру слово ярья стало обозначать на языке цоогов «камыш», а зеба – «сновидение».

Такова особенность цоогского языка – в нем не существует слов, которые обладали бы устойчивым значением более, чем восемнадцать часов подряд.

Цооги не в состоянии объяснить носителям других языков, каким образом они улавливают постоянно меняющиеся значения цоогских слов. Сами они считают свой язык «подлинно живым», «восхитительно подвижным», «необыкновенно текучим» и т. п. Дух смысла, говорят цооги, не должен задерживаться в словесных оболочках – ему положено совершать беспрерывное движение сквозь материю слов. Именно это и происходит в цоогском. Все слова в нем подразделяются на три категории – «легкие», «тяжелые» и «невесомые». К «легким» относятся те, которые свободно пропускают сквозь себя разнообразные смыслы, то есть не несут в себе ни малейших отзвуков предыдущих значений. Например, существительное цоык в данный момент означает «фуражка» – и больше ничего. При этом неизвестно, являлось ли слово цоык, скажем, сутки назад существительным, или оно было междометием со значением «увы».

К категории «тяжелых» относятся слова, в которых прошлые смысловые значения сохраняются – «удерживаются, точно эхо в пещере», растолковывают цооги. Например, слово эвегел имеет в настоящую минуту четыре значения одновременно – «герб», «кровать», «лягушка», «великодушный»; в нем также просматривается пятое, нарождающееся, значение – «дядя», которое должно будет в скором времени вытеснить («выгрузить») значение «герб». Древнейшие слова ярья и зеба являются в цоогском самыми тяжелыми. Они имеют в любой момент времени по сто двадцать действительных и по тридцать нарождающихся значений. Это создает вокруг них мистический ореол – слова считаются священными.

Категорию «невесомых» составляют слова, которые к определенному моменту времени полностью утратили старое значение, но еще не обрели новое. Это самые летучие, самые неуловимые, самые призрачные слова цоогского языка. Их жизнь длится всего полторы-две минуты, – столько времени они остаются свободными от смыслов – «парят без груза», говорят цооги. «Парение» прекращается в тот миг, когда «невесомые» слова обретают некоторые непредсказуемые значения и переходят таким образом в категорию «тяжелых» или «легких».

Феномен «невесомости» всегда привлекал цоогскую поэзию, которая не признает стихов, созданных из слов с заранее известными значениями. Настоящая цоогская поэзия сродни игре в кости. Поэт очень быстро – за одну минуту – конструирует стих из «невесомых», временно бессмысленных, слов. И если в следующую минуту конструкция вдруг обретает по воле случая (или, как считается, в силу любви Бога к поэту) стройный смысл, это вызывает взрыв восторга в душе удачливого стихотворца и двух его читателей, – два постоянных читателя, являясь своего рода чиновниками, всегда находятся рядом с цоогским поэтом, чтоб зарегистрировать чудо рождения стиха.

Ухвэц керема, юдуц керемел

Гумарга базоцо веледа, —

Ангер урдыыц, кева качаэл,

Хевер бигироц цумеледа.

Вот образец парящей цоогской поэзии.

Все слова в этом четверостишии через минуту обретут значение. Свяжутся ли они, породив внятный смысл, – неизвестно.

V. Язык народа орзак

Чем именно занимались орзаки на строительстве вавилонской башни, не знал ни один из тех правителей, которые участвовали в затее Нимрода. Не знал этого и сам царь Нимрод, следивший за всеми работами. Случалось, что ему попадались на глаза орзаки, которые один за другим подвозили на тележках к башне засушенных змей. Но на следующий день все орзаки буравили дыры в громадном камне, лежавшем неподалеку от стройки, и на вопрос царя Нимрода о назначении засушенных змей отвечали, что до змей им нет никакого дела.

Орзаки очень много говорят и пишут. Однако лишь небольшая часть из того, что они произносят и облекают в письменные знаки, является осмысленной речью. Все остальное относится к реликтовому языковому шуму – особого рода звукам, сохранившимся от большого языкового взрыва. Взрыв случился как раз в тот день, когда орзаки принялись за новую работу. Они закапывали в большую яму, вырытую ими накануне, вареные абрикосы, живых гусей и эмалированные изразцы для облицовки башни. Работа орзаков изумила на этот раз не только царя Нимрода. Работников обступили со всех сторон разные народы, уже наделенные собственными языками, но еще не знающие об этом. Народы вдруг закричали все разом, что-то гневно спрашивая у орзаков и показывая на яму. Орзаки были потрясены фантастической смесью непонятных звуков. Они выронили из рук лопаты, сели на землю возле ямы и втянули головы в плечи. Так они просидели до полудня, слушая, как вокруг них говорят народы. В полдень, когда говорение достигло такой громкости, что нельзя было уже расслышать ни песен йонцов, ни командных выкриков цоогов, которые продолжали по привычке поднимать лебедками грузы, орзаки быстро уложили на телеги свое имущество, крикнули лошадям: «Яц-яль-губо-хельц!» («Но!») и навсегда покинули долину Сеннаарскую.

Реликтовый языковой шум, в состав которого входят искаженные обрывки слов различных языков, в современном орзакском обнаруживается с наибольшей явственностью – гораздо явственней, чем в любом другом языке мира. Орзакский затоплен этим неумолкающим шумом, который неуклонно воспроизводится в речи любого орзака. Говорить по-орзакски означает встраивать орзакские слова в поток бессмысленных звуков, который рождается сам собой при малейшем намерении орзака что-либо сказать.

Цуа-куугунь-куль-шивик-лаанаж-нурган-эбе-яйя-фелич-яйя-поосихва-уривон-фебеиж-чезьма-инц!

Это приветствие диктора национального радио.

Орзакскими словами здесь являются только прилагательное эбе – «добрый» и существительное поосихва – «вечер». Но если эти слова – эбе поосихва – будут произнесены сами по себе, то ни один орзак не воспримет их как слова, они покажутся ему причудливым сочетанием звуков, возникших в колдовской пустоте. Такова связь этого языка с реликтовым языковым шумом. Без него орзакского языка не существует, как не существует пения без дыхания. Шум же обходится и без орзакского языка. Этому есть неоспоримое доказательство. Орзаки иногда говорят часами, не встраивая в языковой шум ни единого орзакского слова.

VI. Язык народа качивикэснакбуйдовир

Большинство слов качивикэснакбуйдовирского языка так длинны, что его носители стараются лишний раз не разговаривать. Даже местоимение биечхильмосавирбаабаша – «я» – обходят стороной. Не любят якать. Предпочитают говорить о себе – да и вообще обо всем на свете – юбохорвильбуаб – «оно». Это самое короткое слово качивикэснакбуйдовирского языка. Его с удовольствием произносят и в младенчестве, и в глубокой старости, – иногда даже без всякой надобности. «Онокают, чтоб было оно», как гласит народная мудрость. Народная же песня трактует иначе: «Онокают – окликают мир». В песне поется о далеких предках качивикэснакбуйдовиров. О том, как во время вавилонского столпотворения они сидели на земле, тесно прижавшись друг к другу, рядом с башней и выкрикивали на языке Адама: «Оно! Оно!» Потом качались из стороны в сторону всем народом. Больше ничего не делали.