Наши за границей - Николай Лейкин

— А вотъ не хочу въ мѣру. Нарочно-же, на зло вамъ буду съ нимъ любезничать. Даже сейчасъ спрошу его, можно-ли будетъ гдѣ-нибудь поужинать. Дитъ муа, монсье… Ну не саве па, сюръ кель статіонъ онъ пе супе ожурдюи? — обратилась она къ французу.

— А, мадамъ, это очень трудно. Поѣздъ бѣжитъ, почти нигдѣ не останавливаясь, но я попробую… Я попробую, не можетъ-ли достать для васъ кондукторъ чего-нибудь холоднаго въ станціонномъ буфетѣ, гдѣ мы хоть остановимся на три минуты. Сыру, холоднаго мяса и вина.

— Мерси, монсье, мерси, — поблагодарила она француза и тотчасъ-же передала его слова мужу.

— Пустъ ужъ для тебя ужинъ достаетъ, а для меня не надо. Я сытъ.

— Еще-бы тебѣ не быть сыту со вчерашняго перепоя. Тутъ у кого хочешь, раньше какъ дня черезъ три настоящій аппетитъ не явится.

— Ну, нечего тутъ попрекать. Молчи.

— Не стану я молчать.

— Ну, такъ обнимайся съ приказчичишкой, а меня оставь въ покоѣ.

— Дуракъ! Ревнивый дуракъ!

— Отъ дуры слышу.

Между супругами начиналась размолвка. Французъ комми-вояжеръ удивленно глядѣлъ на нихъ во всѣ глаза. Онъ по тону разговора понялъ, въ чѣмъ дѣло и, справившись предварительно у Глафиры Семеновны, понимаетъ-ли ея мужъ по-французски, началъ говорить:

— Охъ, ужъ эти мужья! Мужья ужасные люди! Вашъ супругъ, кажется, сердится, что я, предложивъ вамъ товаръ, ввелъ его въ издержки. О, о, мужья не цѣнятъ своихъ женъ! Настоящая любовь только до брака. Это проповѣдуется во всѣхъ романахъ. Какъ только женщина дѣлается женой, мужъ перестаетъ ее любить и становится подчасъ невыносимъ. Правду я говорю?

Все это было, разумѣется, сказано по-фрацузски. Глафира Семеновна поняла приблизительно смыслъ сказаннаго и отвѣчала:

— Вуй, монсье.

Въ рѣчи француза Николай Ивановичъ услыхалъ нѣсколько разъ повторенное слово «l'amour». Онъ зналъ, что l'amour значатъ любовь, вспыхнулъ и заговорилъ:

— Туда-же еще, мерзавецъ, смѣетъ о любви говорить съ замужней женщиной! Лямуръ, лямуръ… Скажи ему, чтобъ онъ свою лямуръ бросилъ, а то я его заставлю замолчать по-свойски!

Глафира Семеновна тоже вспыхнула.

— Ты, кажется, прямо лѣзешь на скандалъ, — сказала она. — Не понимаешь языка, и хочешь срамиться. Про любовь онъ говорилъ совсѣмъ въ другомъ смыслѣ.

— Въ какомъ-бы тамъ смыслѣ ни было, но какому-нибудь французскому скоту я про любовь съ моей женой говорить не позволю, такъ ты и знай.

— Онъ говорилъ про любовь мужа къ женѣ.

— Не смѣетъ онъ говорить про это при мнѣ! — возвысилъ голосъ Николай Ивановичъ.

— Да чего ты кричишь-то! Чего ты скандалишь!

— Хочу кричать, хочу скандалить. Садись со мной рядомъ и сиди тутъ. Не желаю я, чтобы ты съ нимъ разговаривала. Пересаживайся. Сиди и молчи.

Николай Ивановичъ выдернулъ изъ-за спины жены ея подушку и переложилъ ее на свой диванъ. Глафира Семеновна слезливо заморгала глазами, но все-таки пересѣла къ мужу.

Французъ понялъ, что между супругами происходитъ ссора, и умолкъ, но когда поѣздъ остановился на какой-то станціи, онъ, помня, что обѣщалъ добыть чего-нибудь поѣсть для русской дамы, быстро выскочилъ изъ вагона и, черезъ минуту, снова вскочивъ въ вагонъ, сказалъ Глафирѣ Семеновнѣ:

— Tout de suite, madame, on vous apportera quelque chose à manger et à boire..

Поѣздъ тронулся, и на ходу его въ окнѣ вагона появилось кэпи кондуктора. Онъ опустилъ стекло и протянулъ въ открытое окно сначала завернутые въ бумагу сандвичи, а затѣмъ бутылку вина и стаканъ.

— S'il vous plait, madame, — сказалъ коммивояжеръ съ легкимъ поклономъ, указывая на кондуктора.

— Не надо! Ничего не надо! — сердито замахалъ было руками Николай Ивановичъ, но Глафира Семеновна перебила его:

— Какъ не надо? Вы, кажется, хотите меня морить голодомъ? Я ѣсть хочу, — и она, взявъ отъ кондуктора бутылку и закуски, спросила:- Комбьянъ?

— Trois francs, madame, — далъ тотъ отвѣтъ.

— Пренэ катръ франкъ. Се пуръ буаръ.

Слезы такъ и душили ее. Нужно было поблагодарить комми-вояжера за его хлопоты. Она собралась съ духомъ и, не выставляя лица своего, проговорила:

— Мерси, монсье.

Николай Ивановичъ хмурился и молчалъ, но наконецъ произнесъ, обратясь къ женѣ:

— Ѣшь-же, коли просила.

Отвѣта не послѣдовало. Уткнувшись въ подушку, Глафира Семеновна плакала.

— Ну, ты не будешь ѣсть, такъ я вина выпью, — сказалъ Николай Ивановичъ и, наливъ себѣ изъ бутылки въ стаканъ вина, проглотилъ его залпомъ.

Только полчаса спустя, наплакавшись въ волю, Глафира Семеновна утерла украдкой слезы и, отвернувшись отъ мужа, принялась ѣсть сандвичи.

Комми-вояжеръ уже спалъ или притворился спящимъ.

LXXVI

Послѣ ночной трапезы, супруги уже не ссорились вслухъ, а только дулись другъ на друга. Николай Ивановичъ, почти одинъ выпивъ бутылку вина, хоть и проповѣдывалъ раньше, что ему и Глафирѣ Семеновнѣ нужно быть насторожѣ противъ мошенниковъ, а потому спать поперемѣнно, сталъ клевать носомъ и заснулъ первымъ. Глафира Семеновна еще бодрствовала, смотрѣла, какъ мелькали въ темномъ окнѣ одинокіе огоньки, но и она, аппетитно позѣвавъ, вскорѣ заснула крѣпкимъ сномъ подъ равномѣрный стукъ колесъ.

Когда Глафира Семеновна проснулась, поѣздъ стоялъ на какой-то станціи. Только еще разсвѣтало. Комми-вояжеръ и толстенькій французъ были уже проснувшись. Толстый французъ зѣвалъ и, снявъ съ себя туфли, переобувался въ полусапожки. Комми-вояжеръ, стоя во весь ростъ, дѣлалъ свой туалетъ. Онъ смотрѣлся въ маленькое складное зеркальце и причесывался, закручивая усики.

— Послѣдняя станція передъ Женевой. Черезъ пятнадцать минутъ будемъ на мѣстѣ,- сказалъ онъ Глафирѣ Семеновнѣ, любезно поклонившись, и освѣдомился, хорошо-ли она отдохнула.

Глафира Семеновна, пробормотавъ «мерси», — стала будить мужа. Тотъ открылъ глаза и безсмысленно смотрѣлъ на жену.

— Надо будетъ связать наши вещи. Сейчасъ пріѣдемъ, — сказала она.

— Куда?

— Да въ Женеву.

Николай Ивановичъ покосился на причесывавшагося комми-вояжера, поморщился и спросилъ жену:

— И этотъ болванъ въ Женеву ѣдетъ?

— Да почемъ-же я-то знаю? Я его не спрашивала.

— Въ Женеву, это видно. Знаешь, что, Глафира Семеновна: мнѣ что-то не хочется останавливаться въ Женевѣ. Ну ее къ чорту! Поѣдимъ дальше.

— Какъ къ чорту? Да вѣдь въ Женевѣ-то Швейцарія, мы здѣсь эти самыя Альпійскія горы увидимъ, тѣ швейцарскіе виды посмотримъ въ натурѣ, которые у насъ въ гостиной на картинахъ.

— Что намъ горы! Что намъ виды! Плевать на нихъ. Горы-то и виды мы и проѣзжая по желѣзной дорогѣ увидимъ! Конечно-же, плевать, — говорилъ Николай Ивановичъ, а самъ все косился на коммивояжера.

— Ну, это тебѣ плевать, а я плевать не желаю. Нѣтъ, нѣтъ, я хочу видѣть Женеву и Альпы, я про Женеву очень много читала, еще недавно читала. Здѣсь маркизъ де-Фурма провелъ свой медовый мѣсяцъ съ Леоніей. Они ѣздили по озеру при свѣтѣ луны.

— Опять изъ романа? Ахъ, чортъ ихъ возьми.

— Ну, ужъ ты тамъ чертыхайся или не чертыхайся, а въ Женевѣ мы хоть на одинъ день остановимся. Ты это долженъ сдѣлать за твою парижскую провинность.

— Опять за провинность. Да вѣдь ужъ я за свою провинность купилъ тебѣ на сто семьдесятъ франковъ кружевъ и разной дряни. Провинность. Удивительно, какъ вы памятливы. На себя-бы лучше оглянулись, — сказалъ Николай Ивановичъ и опять покосился на комми-вояжера.

— Пожалуйста, не говорите глупостей! Я знаю, на что вы намекаете, но это глупо и глупо. Въ Женевѣ мы должны остановиться.

Глафира Семеновна стала собирать свои вещи и увязывала ихъ ремнями. Поѣздъ, катя на всѣхъ парахъ, подъѣзжалъ къ Женевѣ. Уже значительно разсвѣло. Сквозь утренній туманъ виднѣлись очертанія горъ, вершины которыхъ, однако, были скрыты облаками. Женщины въ синихъ платьяхъ и соломенныхъ шляпкахъ съ граблями на плечѣ или съ плетеными корзинками за спиной шли около полотна дороги на работу. Направо и налѣво виднелись виноградники и между ними каменные домики. Николай Ивановичъ хмурясь смотрѣлъ на все это и досадливо кусалъ губы. Поѣздъ сталъ убавлять ходъ, показалась станція.

— Романистка! На какомъ здѣсь языкѣ говорятъ: на французскомъ или на нѣмецкомъ? — ядовито отнесся къ женѣ Николай Ивановичъ.

— А вотъ услышишь.

Поѣздъ остановился. Супруги забрали свои вещи и стали выходить. Глафира Семеновна держала въ рукахъ двѣ подушки и саквояжъ. Комми-вояжеръ подскочилъ въ ней и хотѣлъ помочь.

— Не требуется-съ. Алле! — остановилъ его жестомъ Николай Ивановичъ. — Вишь, какой услужливый! Стянуть что-нибудь захотѣлось?

— Совсѣмъ дуракъ! — со вздохомъ проговорила Глафира Семеновна.

Они вышли изъ вагона. Подскочившій къ нимъ носильщикъ показалъ на свой нумеръ на груди и, взявъ отъ нихъ подушки и саквояжи, спрашивалъ:

— Quel hôtel désirez-vons, monsieur?

— Ага! Здѣсь французятъ. Ну, ладно, — сказалъ Николай Ивановичъ. — Только смотри, Глафира Семеновна, больше какъ на одинъ день я здѣсь не останусь.