В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

— Я и так занята целыми днями, неужели ты не можешь заняться воспитанием сына? — упрекала мать отца.

А отец ей:

— И тебе не мешало бы, Шамсият, на семью побольше уделять внимания. Я понимаю, ты руководитель колхоза, но ведь сын‑то твой! — Словом, начался обычный спор, и дело кончилось тем, что наказали‑то меня по очереди оба! Вот и ищи справедливость!

6

Когда мы вышли из кино, было уже темно. Моросил мелкий дождь.

— Пошли домой, — сказал я Джамбулату.

— Пошли, — ответил он. — Но сначала давай проводим Хабсат. Страшно в такой темноте одной идти.

— Ха–ха–ха! — засмеялся Микаил. Он включил свой фонарь и осветил наши лица. — Смотри‑ка — городские порядки у нас свои устанавливать хочет. Может, еще в коротких юбках ходить научишь наших девчонок, а своему кунаку Ананды порекомендуешь волосы до плеч носить, так, чтобы его с девчонками путали. Ха–ха–ха. Чудаки вы там, в городе. Жаль только, ваши моды нам не подходят.

А между прочим, дорогой товарищ, — возразил Джамбулат, — проводить девочку до дому — это не мода.

Девочка? Ха–ха–ха. Иди, Апанды, проводи свою невесту до дому. Там у калитки и ручку поцеловать ей не забудь.

Ну тебя! — разозлилась на него Хабсат. — Язык у тебя длиннее, чем у тети Зарипат. Подрезать бы его ножницами.

— Я тебе покажу как Зарипат! — взбеленился Микаил, но не решился. Он знал, Хабсат себя в обиду не даст, да и этот городской мальчишка чего доброго в драку полезет. Видел, как тот плавает, сила у него, наверняка. Уж лучше хитростью его взять. Да, да, именно так и думал Микаил. Я уж научился читать его мысли. — Иди, иди, проводи девочку, — махнул он рукой кунаку, а меня взял под руку, — пошли, Апанды.

Мы дошли с ним до развилки дорог. Микаил жил в верхней части аула, а я в средней. Он отправился своей дорогой, а я своей. Перед домом чабана Султан–Ахмеда мне стало страшновато. Вдруг он уже спустился с гор домой, а вместе с ним и собаки. С чабанскими собаками шутки плохи, я уж это на себе испытал. Остановился и стал прислушиваться — было тихо, неожиданно впереди загорелся огонек папиросы. Шаги… а это пьяный Узаир, дядя Микаила, прошествовал откуда‑то домой. Шаги его затихли, и я опять остался один. Снова прислушался. У дома чабана будто все тихо. Подобрав на дороге большой камень, я отправился дальше. Дождь усилился. Стало совсем темно. Так, в кромешной тьме, останавливаясь и вздрагивая от каждого шороха, я добрался наконец до своего дома. Я подошел к воротам, странно, они оказались открытыми. И в то же мгновенье что‑то большое, мягкое молча бросилось мне в ноги. Чабанская Собака наверняка караулила меня у дома или по пятам за мной кралась. Я дико закричал и что есть силы трахнул ее камнем по голове. Как подкошенная она рухнула на мокрую землю. Одним прыжком я очутился у себя на веранде, сердце бешено колотилось, трясущимися руками я открыл дверь веранды и зажег свет. Я оглянулся на своего поверженного врага и… При свете, падающем из окна веранды, я увидел не страшного клыкастого зверя, а косматого барашка нашей соседки Зарипат, гадальщицы Зарипат, длинный язык которой известен всему аулу.

Все местные новости знает Зарипат, не зря у нас говорят: хочешь разнести весть по аулу — шепни Зарипат, да еще прибавь, что это секрет. Не пройдет и часа, а уж весь аул от мала до велика узнает твои новости. Еще весной привела она в дом барашка, кормила и поила его, хотела к осени зарезать. Неужели я убил его. Что же теперь будет? Я поднялся к себе, быстро разделся и юркнул под одеяло. Джамбулат уже был дома, но не спал, а читал книгу. И тут поднялся такой шум, что все соседи выскочили на свои веранды. Это Зарипат причитала о своем барашке. Сквозь стоны и плач она успевала еще ругать свою ближайшую соседку — птичницу Хадижат, считая, что это ее рук дело.

— Пусть все невзгоды падут на твою голову, Хадижат, чем мой барашек помешал тебе?

— Что ты болтаешь, Зарипат, — оправдывалась Хадижат, о каком барашке ты говоришь?

— Вот у твоих ворот лежит мой красавец, — вопила Зарипат. — И мою корову ты не оставляешь в покое, и теленка, или хвалишь, чтобы их сглазить, или проклинаешь. Что за наказанье быть твоей соседкой!

Хадижат возмутилась:

— Заткнись, болтушка, а то возьму нитки и зашью твои губы. На что мне твоя дурная овца? Это мне Аллах послал наказанье — тебя иметь соседкой. Бедный Сурхай, представляю, каково ему было слушать твою болтовню, потому и сбежал.

Ух, что здесь началось! Уж и про барашка Зарипат забыла. Такие проклятия посыпались на голову Хадижат и на голову Сурхая. Сурхай — это беглый муж Зарипат. Три года как он уехал на Чиркейгэсстрой и больше не вернулся.

Я зарылся головой под подушку, но вопли Зарипат доносились еще долго. Постепенно все стихло, и аул опять погрузился в сон. А я долго ворочался в постели, наконец заснул, но и во сне чья‑то собака гналась за мной, а я удирал, оставив на поле боя отцовские сапоги. Проснувшись, я первым делом бросился к сапогам — на месте ли они. Да, они спокойно стояли на своем месте. Постель Джамбулата была пуста. Солнце давно уже взошло, лучи его купались в лужах, оставленных вчерашним дождем, блестели на шиферных и железных крышах, а на веранде Зарипат висела баранья шкура. Я одевался. Я уже собрался сойти вниз, как вдруг — что такое? На стене рисунок приколот, а на рисунке я длинный, глаза крупные от испуга, в здоровенных сапогах (они‑то и подсказали мне, кто нарисовал) сражаюсь с маленьким барашком. Присмотрелся я, а у барашка собачья голова. Меня холодной водой будто окатили. Ай да Джамбулат! Откуда же он узнал все. Неужели следил за мной, шпионил!

Я со злостью сорвал со стены рисунок и порвал его на мелкие кусочки.

— Что ты там делаешь, Апанды, мой мальчик? — спросил дедушка Залимхан с веранды. — Физзарядкой занимаешься?

— Гантели выжимаю, — ответил я.

— Занимайся, занимайся, закалка — хорошая штука. Бывало, мы Зимою снегом натирались, когда в партизанах были. Ни насморк, ни простуда нас не брали. Видно, этот наш кунак не из ленивых, встает рано, по радио зарядку делает. Вот сейчас с твоим отцом отправился, говорит, может, помочь надо, и посмотреть интересно, как каменщики работают.

— Пусть камень на его голову упадет, — говорю тихо, чтобы дедушка не слышал.

— Апанды, а Апанды, какая оказия вчера случилась. Хадижат от злости барашка у Заринат камнем убила. И откуда такую злость люди берут? Все у них есть сейчас, живут светло, хорошо, все за них машины делают, а злость в сердце осталась.

— И что же теперь будет, дедушка? Суд?

— А кого судить? Хадижат отказывается. Свидетелей нет. Я утром ходил к ним, хотел помирить. Так Зарипат говорит: пусть Хадижат мне барашка отдает, и слова те, обидные, что вчера сказала, обратно берет. И Хадижат клянется, что не она убила. Кто же это мог сделать — ума не приложу. Кому помешало бедное животное?

— Может, дедушка, сам упал барашек и разбился, — схитрил я.

— Ну, что ты, откуда же ему упасть на гладкой улице.

— А может, кто‑нибудь убил и притащил сюда.

— Не думаю. Кто это мог сделать? Бывало, раньше коней уводили, кровника убивали, но на безоружного не нападали. Если встречали врага без оружия — говорили ему: «Иди, вооружись, я хочу биться с тобой!» Это по чести, а тут невинную скотину убивать. Плохой человек это сделал.

На душе у меня стало опять скверно. Отвернулся я от дедушки— стыдно мне и сам себе противен. А тут дверь открывается и заявляется сама Зарипат. И ко мне:

— Апанды, сынок, ты бы написал мне заявление в суд, у тебя почерк, наверно, хороший.

— Зачем тебе суд, глупая? — говорит дед. — Мы и так уладим дело, по–соседски.

— Нет, Залимхан, я это дело так не оставлю, — затрещала Зарипат, — до Москвы дойду, а управу на Хадижат найду. Все напишу: и какие родители у нее были, какие родственники…

— Зачем тебе это? — улыбается дедушка. — Самой потом стыдно станет за эти жалобы. Ведь Хадижат — хорошая женщина.

— Хорошая?!

— Ты лучше, конечно. Об этом не может быть разговора. Только скажу тебе, она не виновата.

— Так ты считаешь ее не виноватой, а ты знаешь…. — И пошло, пошло. Не остановить теперь Зарипат.

Я воспользовался моментом и выскользнул на улицу. Не хватало еще заявление писать в суд!

Ох, что же я натворил? Если дедушка узнает, отец, мать, позор мне! Вдруг Джамбулат им расскажет. А может, он уже отцу все рассказал? С чего же он вдруг с ним потащился? Скорей к отцу. Что бы ни было, буду отказываться. Как бы Микаил поступил? Все свалил бы на Джамбулата, мол, он убил, а на него наговаривает.

Отец со своей бригадой строил на окраине аула пекарню. Теперь у аула собственная пекарня будет. Отца я увидел еще издали, он стоял на подпорке с молотком в руках, а рядом вертелся Джамбулат.

Отец знал свое дело. Люди говорили: «Золотые руки, настоящий сын Султап–Ахмеда». А дед Султан–Ахмед был известный во всей Аварии каменщик. В ауле и сейчас показывают стены домов, сложенные дедушкой. Такие они ровные и гладкие. И человек он был хороший, добрый, с радостью обучал других своему мастерству. Султан–Ахмед тесал над–гробные камни, они и сейчас стоят на кладбище, охраняя покой умерших. Когда нагрянули деникинцы, богач Темирхан выдал им раненого партизана Султан–Ахмеда. Мой отец родился на третий месяц после его гибели. Был он последним сыном в семье, и когда вырос, взял в руки молоток деда.