И горы смотрят сверху - Майя Гельфанд

– Мама, я устала. Мне нужно помыться. Пусти меня немедленно!

– Ты не понимаешь, что ли? – взвизгнула она. – Не могу я тебя пустить.

– Мама, мне в туалет нужно! – заорала я.

– Ну ладно, – согласилась она. – Только в туалет и быстро, – сказала она, пропуская меня внутрь. – У меня мужчина, понимаешь?

Хотелось ответить что-нибудь грубое, но сил уже не было, и я побежала в уборную.

Когда я закончила свои дела и вышла на кухню, то обнаружила сидящего на моем стуле мужчину. Он был толстый и лысый, на волосатой руке блестел браслет с фальшивыми бриллиантами.

– Это Алекс, – засуетилась мама.

– Я счастлива, – ответила я и отвернулась от жирного Алекса.

– Ева уже уходит, – сообщила мама своему гостю. Она заискивающе улыбалась, и голос у нее был препротивнейший.

– И не собираюсь, – ответила я.

– Ева! – вскричала мама в гневе. – Как тебе не стыдно!

– Тогда уйду я, – сказал Алекс угрожающим тоном.

– Нет-нет, что ты! – Мама заломила руки, как в бразильском сериале, который мы недавно смотрели с перерывами на мою любимую рекламу.

– Я ухожу. – Алекс поднялся и вопросительно взглянул на меня.

– Я счастлива, – повторила я.

Он медленно поплелся к выходу, видимо, надеясь, что я одумаюсь. Алекс еле передвигался, его огромные толстые ноги с трудом несли жирное тело.

Мама побежала следом, но он неумолимо, хотя и крайне медленно, приближался к выходу.

– Нет, прошу тебя, – умоляюще бормотала она. – Ну, не уходи. Ну, я придумаю что-нибудь. Ну, честное слово.

– Вот когда придумаешь, тогда и поговорим, – веско заметил Алекс и захлопнул за собой дверь.

Тем временем я разогрела вчерашние макароны, поудобнее уселась на моем стуле и включила телевизор. Как раз передавали рекламу про прокладки.

Мама зашла на кухню, тяжелым мешком плюхнулась на стул и траурным голосом произнесла:

– Как ты могла!

– Мама, ты мне телевизор загораживаешь.

– Как ты могла! Ты испортила мне жизнь! Ты растоптала мою любовь!

– Ой, мама, не начинай, а? Вот этого грязного борова ты называешь любовью?

– Ну и что? Зато он разведен! И у него собственный магазин! На рынке, да, магазин, представь себе! Я могла бы пожить по-человечески, если бы не ты… У-у-у! – Она натурально завыла.

– Мама, ну чесслово, сил нет никаких, – и я уткнулась в свою тарелку со вчерашними макаронами.

– Правильно мне говорили, не надо было тебя рожать. Ведь знала я, ничего хорошего из тебя не получится.

– Вот здрасьте! – Есть сразу расхотелось, и я отшвырнула тарелку. – Вот это новость!

– Да, еще мама мне говорила: куда ты с ребенком?

– А я думала, бабушка меня любила.

– Зря думала! Да, я хотела даже аборт сделать. Но папочка твой, сволочь такая, отговорил. А потом бросил меня с тобой на руках, скотина.

– Про скотину я уже слышала.

– Да, да, слышала, – сказала мама плаксивым голосом. – А я тебе еще скажу. Он женатый был, а я, дура, верила, что вот-вот он бросит жену и уйдет ко мне. Сволочь! А я-то уж не девочка, мне-то уже тридцать семь было. Я тоже нормальную семью хотела! Нормального мужа, нормальных детей!

– Но мама…

– Молчи! Из-за тебя все! Из-за тебя у меня вся жизнь наперекосяк пошла. Никому я не нужна была с ребенком на руках. Вот ты во всем виновата!

– Мама, только давай без сцен.

– Без сцен ты хочешь? – Она опять вспыхнула. – А без сцен не получится. Потому что вся наша жизнь убогая – это одна сплошная сцена ужаса! Ненавижу тебя! Убирайся вон!

– Мама, ну перестань…

– Убирайся вон, говорю тебе! Видеть я тебя больше не хочу! Даю тебе три дня, и чтоб духу твоего здесь не было!

– Мама, но мне некуда идти…

– Куда хочешь! Снимай квартиру, комнату, уходи куда хочешь! Меня это не интересует! Убирайся, чтобы я тебя больше не видела!

Она вышла из кухни, хлопнув дверью, а я осталась сидеть в полной растерянности.

* * *

…Лилечке, конечно, были приятны ухаживания Истратова. Взрослый мужчина, занимающий важный пост, – это не сопливый соседский мальчишка. Кроме того, он был ей все равно как брат – по крайней мере, раньше. Но выйти замуж? Вот так, неожиданно? И после того, как он нанес страшное оскорбление ее отцу? В чем заключалось это оскорбление, она бы сейчас и не вспомнила, но о Залмане в доме никогда не говорили с тех самых пор, когда он в ярости покинул его. Не говорили – значит нельзя было. Значит, есть в нем что-то, что делает его человеком не их круга, чужим, почти что гоем. Хотя с гоями часто бывает легче и проще, чем со своими.

Она часто ходила на рынок, потому что у Ханы сил на домашние хлопоты оставалось все меньше. У входа на базар всегда было многолюдно. Нищие и пьяницы, торговцы подержанным товаром и скупщики краденого, всевозможные мутные личности толпились здесь, совершая свои темные делишки. Лилия привыкла к ним, как к неизменному городскому пейзажу, и мало обращала внимания, но иногда все же останавливалась, чтобы поглядеть на старух, которые, усевшись на большие тюфяки, предсказывали будущее, гадая на бобах. Никогда в жизни