С. Михалков. Самый главный великан - Л. Салтыкова

– Так ты же учишься во ВГИКе, – удивился Михалков. – Ты же сказала, что ты на сценарном.

– Я наврала, – созналась я.

Он помолчал и сказал:

– А врать нехорошо. Это твоя ошибка.

– Мало ли у меня ошибок? Пусть будет еще одна.

– Да? – Он подумал и решил. – Ну, что ж, это позиция.

Михалков позвонил директору ВГИКа Грошеву. Грошев проверил возможности и выяснил, что одно место свободно – кто-то не приехал, или заболел, или передумал. Это место отдали мне. Я стала студенткой.

Что изменилось в моей жизни? Все. Я бросила школу, меня тут же заменили на другую учительницу. Отряд не заметил потери бойца. Я стала каждый день по четыре часа склоняться над листом бумаги и ставить слово после слова. И через два года написала рассказ «День без вранья». Рассказ вышел в среду. А через неделю, в следующую среду мне предложили вступить в Союз писателей, выпустить книгу и сделать фильм.

Все это происходило на хвосте хрущевской перестройки. Рассказ вышел в июле, а уже в октябре Хрущева сняли с работы. И начался застой. Но я успела вскочить в последний вагон литературного трамвая. Меня запомнили. Я уже была.

А что произошло с моими ровесниками, которые не успели? Как они жили? Ждали, пили, тосковали, уезжали в эмиграцию, разводились по четыре раза, размывали на страстях свою творческую энергию, пускали в обход основного русла.

В конце концов они состоялись. Встретились со своим именем через двадцать лет, когда им было сорок пять. Сорок пять – хороший возраст, но уже накапливается скепсис. Как сказал режиссер Анатолий Васильев: «Художник должен быть наивным». А наивность бывает только в молодости.

Меня могут спросить: «А при чем тут Михалков? Он ведь не был твоим учителем…»

Это верно. В литературе никто никого и ничему не может научить. Но можно вспахать почву, на которой взрастают все твои лучшие ростки. Моей нивой был ВГИК. А дал мне его Михалков Сергей Владимирович. Он сэкономил двадцать лет моей творческой жизни. И я из сегодняшнего дня говорю ему:

– Спасибо, Сергей Владимирович. Дай Бог вам здоровья и многих лет жизни.

Именно эти слова могут сказать со мной сегодня еще человек восемьсот, а может, и тысяча. Не знаю, никто не считал. Но я помню, что Сергей Михалков был по горло завален чужими поручениями: давал квартиры, помогал с работой, клал в больницы, извлекал из тюрьмы, останавливал разгромные публикации.

И когда однажды приехал в Лондон, то устроил там какого-то англичанина на лондонское телевидение.

Однажды я заметила:

– Вас просто растаскивают на части. Зачем вам это?

– Ус-страиваю свою загробную жизнь.

– В каком смысле? – не поняла я.

– Там стоят весы. Надо, чтобы добро перевешивало. Вот я и кидаю на весы.

– Вы и тут хорошо живете, и ТАМ хотите устроиться. Хитрый.

– К-конечно, – согласился Михалков.

Я тогда не догадывалась, что Михалков – человек верующий. Он верил в Бога, что не принято было среди членов партии.

Однажды он побывал в гостях у редактора и сказал мне с грустью:

– В полу щели, по ногам дует, с потолка каплет. Ну какую работу я могу с него спрашивать, если он живет в таких условиях… Прежде чем требовать, надо обеспечить человека нормальной жизнью.

И дал квартиру. Вернее, помог получить.

Встречались мы редко и случайно. Перекидывались парой слов. Но все, о чем говорили, я запомнила по сей день.

Например, мы в ресторане. Подходит драматург. Пьяный, естественно, а потому смелый.

– Твой гимн – дерьмо, – объявляет драматург.

– П-правильно, – соглашается Михалков. – Д-дерьмо. А петь будешь стоя…

Однажды встретились в коридоре журнала «Юность». Михалков узнал меня и поделился впечатлением:

– У-у, какая ты стала… Ничего от тебя не осталось.

– На себя посмотрите, – предложила я.

– Богатый мужчина старым не бывает! – объявил Михалков.

Я тогда не обиделась. Я действительно стала другая. Я уже не считала, что учительница музыки меньше, чем сценарист.

Мой первый в жизни режиссер Андрей Ладынин сказал так: «Сценаристы такие же люди, как и все остальные, с той разницей, что у них совести нет». Ладынин не Маркс. Его цитаты могут быть ошибочны, но все же…

Зима. Снег стоит высоко. К зданию иностранной комиссии протоптана узкая тропинка. Мы встретились с Сергеем Владимировичем на узкой дорожке. Разговор зашел о двух прекрасных женщинах, общих знакомых.

– А кто вам больше нравился? – спросила я.

– У к-каждой свои преимущества. Но обе не то.

– А может быть, сделать последний зигзаг и найти ТУ?

– Т-тех – НЕТ.

Поиск идеала и бессмысленность этого поиска – тема всей мировой литературы. А Михалков сформулировал в двух словах: ТЕХ НЕТ.

Совещание в «Фитиле». Он ведет совещание и раздает сюжеты налево и направо. Сыплет сюжеты, как крупу птицам.

За этим стоит щедрость таланта. Что беречь, еще придумается.

Я заметила, что люди с ограниченными способностями берегут свои задумки, прячут. И правильно, еще украдут. А где взять новый замысел?

Сергею Михалкову приходилось писать и заказную литературу, стихи к событиям. Но даже «туфта» была с искрами таланта. Однако это уже другая тема.

…На киностудии обсуждается фильм «Первый учитель». Это первая работа старшего сына, Андрея Кончаловского. На дворе застой.

Михалков-отец поднимается и выступает:

– Яблоко от яблони далеко падает…

Все смеются. Но это не так.

У яблони прекрасные корни и редкие плоды. Я говорю о родителях и детях. Просто отцу и детям досталось разное время.

– Как ваши дети? – спрашиваю я сегодня, из периода смутного времени.

– Ты «Ургу» смотрела?

– Смотрела.

– А «Ближний круг» смотрела?

– Смотрела.

– Ну так что ты спрашиваешь? Мои дети известны всем на свете…

Однажды я заметила:

– У вас в семье у всех большие рты. От кого они достались, от Михалковых или от Суриковых?

– Уд-добнее «ура» кричать, – мрачно заметил Михалков.

Этот разговор происходил в семидесятых годах. Сергей Владимирович не скрывал цинизма. Цинизм в те времена – единственное прибежище умного человека.

Мне возразят: «А Солженицын?»

Но Солженицын – один. Один на миллионы интеллигенции. И почему надо требовать от Михалкова чужой судьбы…

Недавно я прочитала в журнале «Огонек», что Михалков зажимал детскую литературу…

В детской литературе я не работала, не знаю. Но я знаю Михалкова.

Не только «Огонек», сейчас и телевидение себе позволяет. Недавно я включила какую-то программу и увидела знакомого драматурга. Есть люди – ручьи, люди – полянки, люди – моря. А это – человек-помойка. Чего только там нет: и картофельные очистки, и серебряные ниточки от елки, и внутренности рыбы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});